Тарас поверил тогда, что снова может любить. Возможно, лишь убедил себя в этом, не суть. Главное, что он решился. И, чтобы не передумать, не пойти на попятную, сделал все так, точно бросился в омут, – не стал тратить время на долгие ухаживания и «подходы», а просто дождался как-то Марию после уроков возле школы и прямо сказал ей:

– Маша, вы мне очень нравитесь. Выходите за меня замуж.

Мария сперва оторопела. А потом вдруг стала смеяться. Было видно, что она этого не хочет, что ей неловко, даже стыдно, но остановиться она не могла. А у Тараса словно проросли корнями в землю ноги – он не мог уйти и поэтому стоял и сгорал, обдаваемый, словно языками жгучего пламени, испепеляющими волнами этого истеричного смеха.

Отсмеявшись, Мария, всхлипывая, убежала, так и не сказав Тарасу ни слова. Вскоре она перешла в другую школу, а потом и вовсе уехала из города. Последнее, впрочем, вряд ли было связано с той историей, но «обгоревший» Тарас вынес из произошедшего урок: он боялся не зря, его вина перед Катериной не забыта, он наказан – теперь страх испытать еще раз нечто подобное с женщиной будет с ним вечно. А еще именно тогда он впервые подумал, что дядя Матвей мог таким образом расквитаться с ним за унижение дочери.

И через шестнадцать лет после своего предательства, заснув в райских объятиях желанной постели, он увидел во сне и пережил еще раз и эти воспоминания юности, и события минувшего безумного дня. А утром проснулся в полной уверенности, что знает, кто повинен в произошедшем с ним вчера.

Просыпаясь не дома, пусть это и была сейчас ее бывшая, еще девическая постель, Галя чувствовала себя неуютно. Тем более, она совершенно не выспалась и ощущала жуткую разбитость в каждой клеточке тела. К тому же пришлось встать раньше обычного, ведь добираться до работы отсюда было дольше.

Направляясь в ванную с полузакрытыми глазами, она услышала доносящееся с кухни аппетитное скворчание и почуяла запах яичницы с колбасой – любимого завтрака детства. На глаза навернулись слезы. Галя прошмыгнула на кухню и обняв сзади маму, колдующую над плитой, поцеловала ее в щеку.

– Хорошая моя. Ты-то зачем в такую рань поднялась? Я бы сама.

– Знаю, как бы ты сама, – улыбнулась, обернувшись, мама. – Кофе растворимый и бутерброд. Так?

– Ну, наверное, – улыбнулась в ответ Галя. – Ладно, я сейчас, умоюсь только.

– Костика-то будить?

Галя остановилась на полпути к ванной.

– Ты знаешь, а может, не стоит сегодня? Вчера ведь небось тоже из-за меня понервничал.

– Да уж конечно, – закивала мама. – Вот и я это хотела тебе предложить. Пусть с нами побудет. Дед сегодня не дежурит, он тоже по внуку соскучился.

– Ладно, – улыбнулась Галя. – Тем более пятница сегодня, короткий день, пораньше вас от него освобожу.

– Не говори ерунды, – насупилась мама. – Когда это нам Костичек в тягость был?

– Да шучу я, шучу, – засмеялась Галя, – если хочешь, мы и еще у вас на ночь можем остаться, а в субботу все вместе куда-нибудь сходим.

– Вот и совсем хорошо. Беги давай, умывайся скорей, а то остынет все.

Быстро приведя себя в порядок и с аппетитом позавтракав, Галя помчалась на работу. Настроение у нее после беседы с мамой заметно улучшилось. В самом деле, как приятно порой почувствовать себя маленькой, хоть ненадолго вернуться в детство. И с завтрашним днем она здорово придумала, ведь так давно она по-настоящему не общалась с родителями, все время быстро, наскоками, и очень редко вживую, не по телефону.

Ей только немножечко было грустно, что так и не удалось увидеть и поцеловать своего ласкового маленького котеночка. Но все-таки она заглянула перед уходом в родительскую спальню и увидела на подушке беленький ежик рядом с отцовской седой шевелюрой.

Галя, вспомнив о сыне, почувствовала теплую, удивительно щемящую нежность, и настроение ее еще улучшилось. Вчерашние кошмары отлетали все дальше и дальше в пустыню забвения. Жизнь продолжалась, и она не казалась уже Гале столь беспросветной и гадкой, как думалось минувшей ночью.

«У меня есть замечательный сын, у меня есть прекрасные родители, и ничего мне больше не нужно, – подумала Галя. – И никто не нужен. Была бы вот только еще голова на плечах, которая бы вдобавок не болела». Вспомнив о голове, Галя прислушалась к ощущениям. Кроме легкой тяжести от недосыпа, ничего не говорило о том, что голова не в порядке. И Галя совсем успокоилась.

На работе сегодня тоже все спорилось и получалось. С портрета на столе ей улыбался Костя, и настроение у Гали к обеду стало просто замечательным. Даже Зоя Сергеевна заметила не сходящую с лица секретарши улыбку и попыталась пошутить:

– Ты не влюбилась, Галочка? Прямо сияешь вся.

Лучше бы она этого не говорила. Сразу сработали ассоциации, и из памяти, как чертик из табакерки, выпрыгнули воспоминания о вчерашнем вечере. И, конечно же, о Тарасе, о котором хотелось забыть навсегда. Настроение мигом обрушилось и рассыпалось по душе угольной пылью. Стало темно, душно и муторно.

Видимо, все это отразилось и на лице, потому что начальница тоже убрала улыбку и спросила с откровенной тревогой:

– Что-то не так? Я пошутила, деточка. Не хотела тебя обижать. – Пошевелив бровями, Зоя Сергеевна добавила, понизив голос до шепота: – Или это он тебя обидел? Мужики, они такие. Плюнь на него. Вон ты какая у нас славная, другого найдешь, еще лучше.

Тактичностью, как и чувством юмора, начальница была обделена напрочь, и в другое время Галя бы не обратила на ее слова внимания. Но сейчас почувствовала вдруг, как из глаз покатились слезы.

Зоя Сергеевна всплеснула руками. И, будучи во всем остальном неплохим человеком, проявила себя на сей раз с самой хорошей стороны.

– Иди-ка ты домой, голуба. Все равно короткий день сегодня, не будет уже ничего серьезного, а на звонки я и сама отвечу. Отдохни хорошенько, а то ты в последние дни сама не своя – то смеешься, то плачешь. И запомни мой совет – плюнь. Не стоят они наших слез.

Галя хотела отказаться от заманчивого предложения, но подумала вдруг: «А какого лешего? Тебя что, на трудовые подвиги тянет? Соглашайся, дура, побудешь с сыном лишних четыре часа». И она, поблагодарив начальницу, выпорхнула в наполненный солнцем и радостью май.

Казалось, настроению теперь опять ничего не мешало подняться до прежней отметки, а то и перепрыгнуть ее – ведь впереди было целых полдня с сыном, отцом и мамой, затем еще день, потом еще… Но черная пыль из души никак не хотела выветриваться. Казалось, что ее становилось все больше и больше, так что дышать стало совсем тяжело, а сердце усиленно забилось в непонятном тревожном предчувствии.

Галя хотела выхватить телефон, но вспомнила, что того нет. Чертыхнувшись, собралась повернуть назад, в офис, чтобы позвонить оттуда, но в голову обрушилась вдруг страшная мысль, что она лишь потеряет время, и тогда станет поздно.

«Что поздно, что? – чуть не закричала вслух Галя. – Что поздно, дура ты такая, дурища! Что ты опять себе надумала?» Но увещевания и призывы к благоразумию не действовали. Она все ускоряла и ускоряла шаг, пока и вовсе не побежала. Теперь она уже была отчего-то уверена: что-то и впрямь случилось. Что-то страшное. И, что ужасней всего, это страшное случилось с ее Костиком.

Едва выскочив из лифта, Галя почувствовала неприятный запах. Ни на что знакомое он не был похож, и это лишь усилило тревогу. «Может быть, газ? – забилось в голове. – Они отравились газом?!» Галя бросилась к двери и потянулась к кнопке звонка, но тут же отдернула руку. Сколько раз она читала, что именно дверной звонок становился причиной взрыва: если квартира заполнена газом, достаточно малейшей искры.

Но ключей от этой двери у нее не было, и Галя замолотила по черному дерматину кулаками.

Из-за двери послышался натужный кашель и шаркающие шаги. Сердце Гали слегка отпустило. Но оно вновь забилось часто-часто, разгоняя по жилам новую порцию тревоги, граничащей с паникой, когда мамин голос – хриплый, незнакомый, больной – произнес с явственным страхом: