— Бесполезно, — сказал он, — она все равно не услышит. Здесь и так шума хватает.

— Черт возьми! — раздраженно пробурчал коронер. — Мне надоело уже глазеть на труп, возлежащий на моем коне! Пускай его поскорей отнесут в мертвецкую. Хочу заняться более привычным для меня делом: искать убийцу.

Он произнес все это и сразу пожалел о своем раздражении и нетерпеливости, которые, он-то хорошо знал, связаны были совсем не с мертвецом, а с вполне живым и, слава Богу, здоровым человеком, которого ему и хотелось, и не хотелось сейчас видеть, потому что этим человеком была сестра Анна и каждый взгляд на нее доставлял ему и радость, и боль. Радость — от того, что он любил ее, а боль — так как хорошо понимал, что все его чувства и надежды тщетны: она будет принадлежать только Богу и больше никому. Подобные мысли, увы, не способствовали ни хорошему настроению, и он сорвался, за что испытывал сейчас некоторую неловкость перед братом Эндрю.

Но и тот почувствовал, видно, что-то, так как спросил:

— Из-за чего-то расстроились, коронер? Что вас обеспокоило здесь, во дворе?

Ральф даже слегка вздрогнул от проницательности брата Эндрю и стал лихорадочно искать уважительную и внушающую доверие причину своего внезапного беспокойства. Он быстро нашел ее.

— Вон тот человек… Видите? Он тоже прибыл сегодня?

Палец коронера указывал на худого, как скелет, мужчину в одежде, которая едва держалась на том, что когда-то, вероятно, было телом взрослого. Лицо у него горело, как в лихорадке, бесцветные волосы обрамляли большую лысину.

— Не припомню, когда он появился, — сказал Эндрю. — Сегодня или вчера. Во всяком случае, совсем недавно. Могу уточнить, если нужно. А почему вы обратили внимание именно на него? Здесь таких предостаточно.

— Почему? — Этого Ральф и сам не знал: выбор его был случайным, но теперь, вглядываясь в человека, он подумал, что, быть может, дело не только в игре случая, а само Провидение решило вмешаться… — И добавил более уверенным тоном: — Он из тех, кого можно считать или абсолютно невиновным, или кругом виноватым.

Прежде чем брат Эндрю сподобился ответить на это более чем странное заявление, человек-скелет, стоявший до этого совершенно спокойно, внезапно дернулся всем телом и закричал. Находившиеся ближе к нему в страхе отскочили, а он не переставал вопить и содрогаться, словно исполняя какой-то дикий танец.

— Прочь! Изыди! — были слова, которые он повторял наиболее часто, причем во всю силу легких.

Старая женщина невдалеке от Ральфа несколько раз перекрестилась.

— Его обуяли злые силы! — крикнула она, оглядываясь по сторонам. — И никого из монахов рядом. Когда они нужны, их никогда не найдешь! Всегда у вас так!

Ее волнение и страх передались другим. Молодой парень, опиравшийся на костыль, закричал:

— Он видит дьявола! Борется с ним, вы поняли? Я знаю!

Он тоже начал выделывать странные телодвижения, кружась возле воющего мужчины. Ни монахов, ни кого-либо из работающих здесь мирян поблизости видно не было.

Брат Эндрю быстро подошел к обуянному дьяволом, ласково положил руку ему на плечо, что-то прошептал. И тот почти сразу успокоился, прикрыл лицо руками и, кажется, начал молиться. Переждав немного, брат Эндрю осторожно повел его к входу в лазарет.

Возбуждение вокруг спало, люди снова начали переговариваться друг с другом, бесцельно бродить по двору, нянчиться со своими болячками.

Ральф не сводил глаз с дверей в больничные палаты, ожидая возвращения брата Эндрю. Он хотел сказать ему, что за свою жизнь видел немало тех, кто не только умел изготовлять и всучивать доверчивым людям различные подделки, но и подделываться сам — под кого угодно: под доброго, внимательного, под больного, безумного… Нет, он не составил окончательного впечатления о мужчине, которого сейчас повел Эндрю, но полного доверия к нему не испытал. Все это — и дикие вопли, и жуткий танец, и пену на губах — можно изобразить, для этого не требуется даже большого актерского уменья… Правда, худоба… Да, худоба этого человека, вынужден был признать Ральф, была подлинной…

— Ты пропустил занятное зрелище, дружище, — сказал он своему помощнику Кутберту, когда тот вернулся наконец из конюшни, куда ставил своего коня.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Ральф передал ему повод лошади, нагруженной трупом, потому что внезапно решил не дожидаться брата Эндрю — когда еще тот вернется? — а тотчас отправиться и самому разыскать кого-нибудь… лучше всего, сестру Анну… кто определит мертвеца в надлежащее место.

Сжав зубы, он отправился на поиски.

Томасу уже не верилось, что когда-нибудь он обсохнет. Приятели-монахи приветствовали его возвращение и сразу освободили место возле огня, поддразнивая, что пар валит от его мокрой одежды, точно от котелка с водой. После того как он переоделся во все сухое, шутки и отдельные восклицания сменились подробными расспросами о том, что делается сейчас в окружающем их всех мире. Какие там радости, беды? И главное, что там нового? Эти мужчины, в основном еще молодые, добровольно оставили свою мирскую жизнь, но отнюдь не утратили интереса к ней. Томас охотно удовлетворял любопытство монашеской братии, рассказывая о разных происшествиях и одновременно изгоняя из тела поселившийся там надолго холод, а из головы — неизвестно откуда взявшееся и уже некоторое время беспокоившее его ощущение, что нечто странное и непонятное происходит в непосредственной близости от него самого и имеет к нему самое прямое отношение.

Что-то подобное было, когда он впервые прибыл в Тиндал. Но тогда он просто ненавидел этот заброшенный на самый берег Северного моря монастырь, почти всегда окутанный туманом и запахом гниения. Так ему в то время казалось. Со временем он привык, даже полюбил эти места, а монастырь сделался для него настоящим домом. И сегодня он так торопился домой, что даже пошел более короткой дорогой — к мельничным воротам через густой и сырой лес, где промок до нитки, но зато на несколько минут раньше достиг стен монастыря.

Но почему все-таки его не оставляет ощущение тревоги? Откуда она взялась?

— Ты еще не сказал нам, как чувствует себя твой больной брат.

Об этом спросил один из братьев, у кого глаза были почти бесцветны, а руки слегка дрожали.

Томас наклонил голову, чтобы не смотреть им всем в лицо, и ответил:

— Он выздоровел. Нашими молитвами.

Присутствующие выразили по этому поводу свою искреннюю радость, а рассказчик еще ниже нагнул голову и тяжело вздохнул, ненавидя себя за ложь, которую произнес, сам того не желая, но не имея права поступить иначе. Эта ложь была продолжением той, к которой он прибегнул раньше, когда оставлял монастырь на несколько месяцев, как ему было велено стоящими над ним людьми: покинуть его и отправиться с важным поручением в город Йорк. Поручение ему передал некий человек, одетый во все черное сотрудник церкви — облеченный тайной властью, так понял Томас, потому что тот сразу же предписал ему все хранить в строжайшем секрете, да и само поручение оказалось весьма щекотливого свойства: нужно было проследить за одним человеком (или целой организацией), кого подозревали в нападении на нескольких служителей кафедрального собора в Йорке. Томас не понимал, почему для этой работы выбрали именно его, но спросить не отважился, да и, по правде говоря, льстило, что ему поручают такие важные дела.

Что касается лжи, к которой пришлось прибегнуть и которая легким облаком, как пар от мокрой одежды, окружает его до сих пор, то ее с полным правом можно назвать ложью во спасение. Потому что задание он с честью выполнил, раскрыл и разоблачил тех, кто посягал на церковное единство, и, значит, спас многих собратьев от последствий распри, зачастую доводящей, как известно, и до настоящих войн…

Обсохнув и отогревшись, Томас покинул теплую компанию братьев-монахов и направился к лазарету. Ну и погодка! Мало кто захочет высунуть нос на двор! Однако кто-то виднеется в сгущающихся сумерках. Снова он испытал неприятное ощущение последних недель: неужели за ним следят? Для чего? Нет, скорее всего, это чувство осталось у него после многомесячной работы ищейкой… Как еще назвать?