Ну вот, все, он не выдержал, пора на сцену…

- Завожу друзей, разве не видно?

Невинно хлопает ресницами… Это вряд ли его проведет.

- Зачем это тебе?

- Ну как же «зачем»? А мне что, век в своей хижине куковать, ожидая, пока ваша светлость снизойдет до беседы со мной, жалкой смертной? Да и нужно ведь мне общаться с кем-то еще, кроме тебя. Иначе я просто с ума сойду.

- Хм. И что, получается?

- Что именно?

- Общаться.

- Ну… Понемногу. Я уже могу назвать несколько фруктов и сказать, что объелась. А еще я корзинку плету.

- Вижу.

Его губы изогнулись в саркастичной улыбке. Скорее даже, ухмылке. Ее корзинка явно не поразила его воображение. Ну и пусть. А ей она все равно нравится…

- А… Ты что-то хотел?

- То есть?

- Ну… Ты ведь зачем-то подошел ко мне. Я думала, ты со мной не разговариваешь.

- Было дело.

Он потер ушибленный бок и отвел глаза. Устремив прищуренный взгляд к далеким горам на том берегу зеленого моря, он попытался успокоиться – и отпустить все то, что копилось на душе. Похоже, ему это вполне удалось – когда он вновь повернулся к Ангелу, он даже смог ей улыбнуться. Хотя глаза и оставались холодными.

- Как-то необычно видеть тебя… здесь.

Он неопределенно махнул рукой в сторону костра.

Ангел молчала. Необычно – и ладно. Она пожала плечами (резко скривившись от боли) и вернулась к корзинке. Во всяком случае, сделала вид.

Савитри с подругами отошла в сторону – будто бы для того, чтобы снять белье с веревок, натянутых между стволами близлежащих высохших деревьев. На деле же они не спешили и постоянно посматривали в сторону Крылатых, о чем-то тихо перешептываясь. Ангел не слышала, о чем. Да если бы и слышала, пока все равно ничего бы не поняла.

- Так что…

Он опустился рядом.

- Ты и правда решила начать общаться с народом? То есть… Я хочу сказать… Ты решила наконец-то влиться в коллектив? И стать…

- Стать одной из вас?

Крылатый смутился.

- Забавно, что ты сам считаешь себя местным до мозга костей.

- Просто… Просто я теперь – часть местной культуры, можно так сказать… У меня нет выбора, принимать ее или нет, я уже в нее влился.

- То есть, и у меня выбора тоже нет?

- Конечно. Все решили за нас. Судьба решила.

Как же хорошо, что он не уловил злобы в ее вопросе. Она-то ведь уверена, что выбор есть. Потому сегодня и пришла сюда, потому и решила начать работать с языком, подбираться к Отшельнику, чтобы… Чтобы реализовать свой выбор. Все ради этого… Она даже не сразу поняла всю прелесть его последней фразы – «часть их культуры»… Подумать только! Она не стала фыркать – упустила момент. Но не отметить это про себя она не смогла. Еще немного – и он ведь станет утверждать, что вся их культура строится вокруг него и только!

Так что… Ты это серьезно?

Ну а как по-твоему? Если бы не серьезно, я бы здесь сейчас не сидела. Так, поворчала немного себе под нос, но осталась бы в своей хижине. Одна. А ты знаешь, как тоскливо быть совершенно одной?.. Когда не с кем поговорить? Когда некому тебя понять?..

Знаю… Прекрасно знаю.

Крылатый внезапно посерьезнел. Ангел думала, вновь отшутится, но нет…

- Я ведь… тоже через это прошел. Когда я только очнулся после катастрофы, когда увидел Крыло и понял, что ничто не вернется в прежнее русло, никогда, я чувствовал себя… наверное, так же, как ты сейчас.

- Но ты знал язык…

- Да, но разговаривать-то не хотел. Я видеть никого не хотел, не то, чтобы вести беседы на философские темы… Словом, мне было ничуть не лучше.

- И все же у тебя было по крайней мере средство как-то связываться с окружающими, объяснять им, что тебе нужно, чего тебе хочется, что тебе мешает… Я же ничего этого делать не могу. Я себя ощущаю словно в карцере, в полнейшей изоляции…

- Эй…

Он нежно коснулся ее щеки и заглянул Ангелу в глаза.

- Но ведь у тебя есть я.

Странно, но эти слова не прозвучали пафосно. Возможно, дело было в упоительном медовом цвете его глаз, возможно, в этом прикосновении… Но на мгновение она и правда ощутила это – он был у нее. Она была не одинока здесь. Где бы ни была – она была не одинока, пока рядом есть он.

Но Ангел отвела глаза. Пусть думает, что смутилась. А она задумалась: нужно ли ей это чувство? И в ее ли власти его не испытывать?

Крылатый встал и протянул ей руку. Оперевшись на его ладонь своей здоровой рукой, Ангел тоже поднялась и, оставив свою недоплетенную корзинку у бревна, пошла за ним по деревне.

Он стал ее учителем. Он решил открыть ей мир местного быта, решил познакомить ее с людьми – представить каждому, рассказать о каждом, заставить запомнить имя каждого… Он указывал ей на каждый самый простой предмет, глиняные кружки, деревянные миски, циновки, камни, бусы, костер, огонь, птиц, небо, листья, ягоды, фрукты, дома… Называл все это каждый раз, пока на втором круге по деревне она не стала запоминать.

Она упивалась этим. Совершенно новое ощущение… Никогда и не думая освоить что-то кроме английского на школьном уровне, она вдруг осознала то счастье, что дарит понимание чужого языка, обещая рассекречивание чужой культуры, приоткрытие тайны чужой жизни.

Самые простые слова, словосочетания, предложения, просьбы, ответы… Постепенно Ангел училась всему этому. Конечно, прошел не один день, но ее результат вместе с тем стал гораздо более впечатляющим, чем тот, что она себе наметила. Теперь она буквально могла говорить. Она могла понимать – если с ней говорили медленно и простыми словами. И отвечать могла – таким же образом. И ей хотелось большего. Черт побери, ей хотелось большего! Она хотела изучить письменность, освоить всю грамматику, научиться читать на этом волшебном и уже не таком и загадочном языке.

Вот только книг здесь не оказалось. Язык письменный, да, но в этой деревне никто ничего не читал. Несмотря на присутствие самолета прямо за выходом из селения, жили здесь, как в первобытные времена. Общинный строй, глава – Отшельник, старец, мудрец, каждый занят повседневными делами – охота, собирательство, готовка, шитье, ремонт, постройка, сборка хвороста… Да мало ли найдется дел для здорового человека в месте, которого, можно сказать, не коснулась цивилизация? Никакой автоматики, никакого электричества, никаких компьютеров и умных домов… Все приходится делать самому, своими руками, и никто за тебя не станет делать твою долю работы.

Времени на чтение ни у кого просто не оставалось. Так и вышло, что все книги, которые некоторые принесли с собой три года назад, ушли на растопку – так они были ценнее. Так они пригодились.

Словом, слова для Ангела оставались звуком, связанным с живым предметом, настоящим, осязаемым, а не с написанными на листе закорючками. Возможно, так было даже лучше. Так язык жил в ней. Нигде в другом месте его не было – он жил в ней, и только через нееначинал жить еще и снаружи. Головокружительное ощущение…

И Крылатый изменился. Став для нее учителем, он стал внимательнее к ней. Его сарказм сменился покровительственным тоном, его шутки теперь были не острыми колкостями в ее адрес, а мягким подтруниванием над особенностями каннадского языка и его носителей. Его прикосновения к ее руке становились все более частыми и нежными. Ангел даже стала ждать их… Как неотрывной составляющей изучения языка. Как неотъемлемой части ее новой жизни. Эти прикосновения нравились ей… Она испытывала трепет, мурашки мчались к позвоночнику и вниз каждый раз, когда Крылатый проводил кончиками пальцем по ее руке, привлекая внимание к новому предмету, готовясь назвать его.

Ангел почти и забыла, зачем ей нужен язык. Все вокруг стало сказкой. Так и должно было начаться ее пребывание здесь. Она бы сразу стала частью всего – и все было бы правильно. И волшебно…

В самом деле, называя предмет, давая ему имя, Крылатый словно оживлял этот предмет для Ангела, приводил его в ее мир – и ее мир бесконечно ширился… Что это еще, как не магия? Ангел не знала. И впитывала ее в себя каждой жадной клеточкой своего тела.