— Браво! Не хватает только, чтобы Артур пришел тебе на подмогу в качестве наставника, — тогда фарс будет завершен.

Артур Ванлоо не замедлил поднять брошенную перчатку. Глаза его вспыхнули, как два уголька.

— Ах вот как, — глухо пробормотал он, — вот как, тебе кажется смешным, если я вздумаю слегка поучить тебя, милый Мартин? Ты вообще смыслишь хоть в чем-нибудь? Уверяешь, что в стихах. Тогда тебе, наверно, знакомо то место в шекспировской комедии «Как вам будет угодно», где сказано: «Камзол шута — вот честь, что я взыскую».[13]

— Дорогой Артур, — ответил Мартин своим самым ласковым голосом, — не лучше ли тебе приберечь эту реплику для политического митинга, объявления о котором вчера утром по твоему указанию расклеивал юный Джон?

Монокль, вновь утвердившийся было в глазу Аллана, дрогнул.

— Что ты говоришь? — воскликнул Аллан. — Неужели он таскает Джона за собой на эти агитационные…

— А ты что, не знал? С плакатом под мышкой и банкой клея наготове! Не веришь, спроси самого свидетеля!

— Это уж слишком! — завопил человек с моноклем. — Я не склонен затевать рукопашную, но когда думаю об Артуровой агитации…

— Что ж, подеремся! — проворчал глухой голос. — А все из-за чего? Ответь-ка мне ты, убежденный и праведный мещанин! Из-за того, что ты чуешь опасность для своей чековой книжки. Правда, на ней осталось сейчас не так много, но…

Голоса звучали все громче, на лицах выражались все более откровенные чувства. Трое скандинавов не знали, как себя вести, что сказать. Но именно в ту минуту, когда разговор, казалось, вот-вот примет непредсказуемый оборот, все разрешилось. Веер в руках старой дамы вдруг с легким шорохом закрылся, и в то же мгновение в гостиной воцарилась тишина, как в погребальной часовне.

— Мартин! — произнес чистый, как хрусталь, голос. — Как ты исполняешь обязанности хозяина? Ты пригласил трех своих друзей, но до сих пор даже не удосужился представить их мне.

Как хрупка и слаба она была! Дуновение ветерка могло быть для нее смертельно опасным. Но едва трое внуков заслышали шелест ее веера, их раздраженные голоса смолкли. В первый раз Эбб понял слова Мартина: иногда она напоминает мне престарелую мадам Летицию!

Мартин вздрогнул так, словно получил пощечину.

— Ох, тысяча извинений, Granny, но право же, это не моя вина…

— Твоя в такой же мере, как и остальных, Мартин!

— Но Аллан и Артур… All right, all right! Позволь представить тебе трех моих друзей из Скандинавии. Это мистер Эбб, норвежский Шелли…

— Мне казалось, ты предпочитаешь Суинберна, Мартин?

Улыбка, с какой она произнесла эти слова, была так очаровательна, что Кристиан Эбб тоже не удержался от улыбки. Он наклонился и поцеловал худенькую, слоновой кости руку.

— Затем позволь тебе представить мистера Люченса. Он специалист по мегаломанским, нет, по мегалитическим погребальным обрядам…

Настала очередь доцента проделать ту же приветственную церемонию, что и Эбб. Люченс восхищался тем, как старая дама положила конец пререканиям внуков. Но одна мысль не давала ему покоя: если бы она хотела, то могла сделать это раньше. Почему она этого не сделала?

— А теперь позволь тебе представить мистера Трепку. Он банкир и знает обо всем, что касается Наполеона.

— Ты пригласил целую Академию, — сказала старая дама. — Господа, я вам очень рада!

— Вы ошибаетесь, мадам, — заметил спокойный голос. — Это не Академия, а первый Скандинавский детективный клуб.

Она склонила голову к плечу и посмотрела на доцента, к которому до этой минуты проявила лишь мимолетный интерес.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — сказала она своим чистым голосом, роняя слова, как маленькие-маленькие капли. — Что значит «детективный клуб»? Вы как-то связаны с полицией?

Эбб по возможности кратко объяснил ей, в чем состоит задача детективного клуба. Казалось, она не верит своим ушам.

— Грустно замечать, как стареешь, — вздохнула она. — Одни люди пишут книги о преступлениях, другие их читают, а вы будете стараться, чтобы к читателям попадали лучшие образцы жанра! И при этом один из вас поэт, другой — банкир, а третий — как это называется — специалист по мегалитическим погребальным обрядам! Позвольте задать вам один вопрос. Сталкивался ли кто-нибудь из вас, господа, с действительным преступлением в жизни?

Она переводила насмешливый взгляд с мальчишечьего профиля светловолосого Эбба на купидонские губы директора банка, а потом на переутомленные чтением карие глаза доцента… Первым нашелся Эбб:

— Боюсь, единственное преступление, с которым я сталкивался до сих пор, — это заслуживающие строгой кары плохие стихи!

— А вы, мистер Люченс?

— Народы эпохи мегалита унесли свои преступления с собой в могилу, — улыбнулся он.

— А вы, мистер Трепка?

— Как банкиру мне, безусловно, отчасти приходится сталкиваться с такого рода проблемами. Иногда по ту сторону окошка кассы, иногда по эту. Но те, кто злоупотребляет обращением с пером в моей области, пожалуй, еще более бездарные халтурщики, чем те, о которых говорил наш друг Эбб.

— Значит, вы разбираетесь в почерках? — поинтересовалась она.

— Более или менее!

— И при этом знаете все, что касается Наполеона! Это замечательно. Вот в этой витрине справа от вас лежит листок бумаги. Ключик в замке. Скажите мне, пожалуйста, что вы думаете об этой бумаге?

Трепка повернулся в ту сторону, куда указала миссис Ванлоо. Витрина, естественно, в стиле ампир, была «двухэтажной». В верхней ее части лежали монеты и медали, в нижней — листок пожелтевшей бумаги в рамке: это было письмо, написанное неразборчивым, полуэпилептическим почерком, так хорошо знакомым банкиру. Он читал вслух написанные строки по мере того, как ему удавалось их расшифровать:

Трепка опустил руку, державшую письмо, и посмотрел на хозяйку дома.

— Удивительный документ, можно сказать, уникальный! Эпизод с продажей столового серебра известен из мемуарной литературы. Но насколько я знаю, это письмо — единственное доказательство того, что Наполеон сам отдал такой приказ… Корсиканец Сиприани был дворецким императора. Балькомб, представитель ост-индской компании на острове, поставлял все необходимое для содержания императорского хозяйства. Пятнадцатого октября одна тысяча восемьсот шестнадцатого года он получил треть столового серебра для переплавки, пятнадцатого ноября того же года — другую треть и последнюю — тридцатого декабря. Все вместе, если не ошибаюсь, составило одну тысячу шестьдесят пять фунтов и несколько шиллингов.

Черные глаза миссис Ванлоо сверкали.

— Вы поистине меня поразили, — пробормотала она, — но вы не ответили на мой вопрос. Как по-вашему, письмо подлинное?

— Безусловно! — кивнул банкир. — В конце жизни Наполеон очень редко писал письма собственноручно. Он диктовал их своему секретарю и ставил внизу подпись. Но этот почерк нельзя не узнать, и конечно, театральность письма вполне в его духе. «Моим орлам не пристало идти на продажу».

Банкир жадно глядел на пожелтевшую бумажку.

— Позвольте спросить, мадам, как к вам попала эта бумага?

— Наследство от прадеда вот этих молодых людей, — ответила она, медленно обмахиваясь веером.

Трепка кивнул.

— Я так и подумал. Я уже слышал, что он находился на острове Святой Елены в одно время с императором. Позвольте спросить, он служил в охране?

— Нет, он имел честь служить в доме императора.

— Тогда он должен значиться в списках обслуживающего персонала!