Йджит: Но я же все объяснил…

Йчунь (с горькой усмешкой): Ну да, бутылка воды. И как это я забыл?

Йджит: Вы хотели сделать какое-то официальное заявление?

Йчунь: Разумеется, хотел. Я выдвигаю предложение изменить название общества с «Культа Придурковатости» на «Культ Придурков».

Йджит: Вы это серьезно?

Йчунь: Абсолютно. «Придурковатость» звучит немного старомодно, простовато. Мне кажется, «Придурки» придадут нам больше серьезности.

Йджит: Серьезности? Мы — общество, посвящающее себя истории комедии абсурда — не серьезнее, чем на вкладышах в готовые завтраки. Серьезность… Дурь какая.

Йчунь: Вот! Ты лишний раз подтвердил мою точку зрения.

Йджит (вскакивая): Йджиньин любит меня, а не тебя! Так что оставь ее в покое! А это дурацкое общество можешь оставить себе и делать с ним что угодно!

Йчунь (также вставая и вытаскивая здоровенный мачете, который он каким-то образом ухитрился пронести в зал, спрятав в форменных штанишках в полосочку): Оно не дурацкое — оно придурковатое. Это не одно и то же.

Оставшаяся часть стенограммы не поддается расшифровке, поскольку чернила смыты пятнами крови. Разобрать можно только три фразы: «проверены электроникой», «можешь называть это клоунскими штанишками» и «разумеется, слоны видят сны». Понимайте это, как вам угодно.

Рэндом скрестила руки на груди и чуть наклонилась вперед, словно сопротивляясь встречному ветру.

— Знаю я, о чем вы думаете, Тяверик. Вы думаете, я вот-вот не найду, что ответить, и скачусь к «я вас ненавижу», и выбегу отсюда прочь.

— Я надеялся только, что наш разговор закончится традиционным образом.

— Второй раз вы так легко не отделаетесь. У меня опыт пенсионера, а энергии — как у подростка, и я могу спорить с вами хоть день напролет, если вы этого хотите.

Тяверик Гавбеггер задумчиво потер переносицу.

— Ты даже не представляешь себе, насколько это далеко от того, чего я хотел.

Все время, пока этот диалог подходил к кульминации, Триллиан буквально заламывала пальцы. По части родительского опыта у нее были большие пробелы, поэтому она не имела ни малейшего представления о том, что такое хорошо и что такое плохо в данной конкретной ситуации. Даже если она и могла углядеть неясные очертания чего-то — как близорукий турист созерцает подернутый ночным туманом холм, — она не знала ни чего от этого ожидать, ни как оценить размер и крутизну «холма», если вдруг на него наткнется.

— Рэндом! — рявкнула она и тут же спохватилась. — Я хотела сказать, Рэндом… — Мягко — вот так: — Рэ-э-эндом.

— Что это ты там лепечешь, мама?

Триллиан ощутила, как в ней снова закипает привычное раздражение, но подавила его в корне.

— Я просто хочу быть с тобой помягче… участливее. Но «лепетать»? Лепетать, Рэндом, милая? Я ведь больше, чем просто мать: я твой друг. Но я ничего не лепетала, дорогая.

Рэндом обратила взгляд своих готских глаз-лазеров на Триллиан.

— Правда? А мне кажется, что сейчас ты как раз лепечешь. Лепечешь и трепещешь крылышками. Может, тебе лучше снова на репортаж? Освещать выставку собак или еще чего такого? Чтобы оставить меня наедине с каким-нибудь совершенно незнакомым типом?

Прежде чем Триллиан успела придумать ответ, в котором сочувствие сочеталось бы в должной пропорции с чувством вины, Тяверик Гавбеггер решил, что с него достаточно.

— Корабль, — скомандовал он. — В трубу младшую самку!

Потолок внезапно сделался жидким, из него выдвинулась прозрачная труба, которая, словно примериваясь, покачалась у Рэндом над головой, и с громким чмокающим звуком засосала ее.

Рэндом оказалась в прозрачном звуконепроницаемом коконе, а выпущенный в трубу мерцающий зеленый газ мгновенно усыпил ее. Лицо ее дернулось раз и застыло со странным выражением, в котором Триллиан не сразу узнала улыбку.

— Вот теперь я точно расплачусь, — заявила она, с нежностью глядя на спящую в тесной трубе дочь. — Такой улыбки я у нее не видела уже много лет. С самого детского сада, где ее назначили помощницей арбитра. Она любила штрафовать всех и каждого.

— Ребенок спит. Я могу показать тебе запись ее сна, — предложил зеленый капитан.

В горле у Триллиан снова сгустился комок гнева, и на сей раз она решила, что у нее нет повода сдерживаться.

— Да как вы смеете! — вскричала она, оскорбленно вскинув голову. — Вы обдолбали мою дочь!

Гавбеггер наклонился и подобрал с пола что-то розовое.

— А еще отрезал ей указательный палец.

Триллиан так и поперхнулась.

— Вы… что? Что, черт подери, сделали?

— Ну вообще-то, с формальной точки зрения, это сделал не я, а корабль. У трубы острые края — должно быть, в последний момент она выставила палец. Возможно, пыталась сделать непристойный жест.

— Моя девочка… моя маленькая девочка… Вы отрезали…

Гавбеггер бросил розовый предмет в потолок, который тут же растворил его в плазме.

— Ну-ну. Не отрезал. «Отрезал» подразумевает намеренное действие. А тут налицо в худшем случае случайное стечение обстоятельств.

Триллиан забарабанила по трубе кулаками.

— Артур! Этот псих режет нашу дочь!

— Совсем чуть-чуть и порезал, — возразил Гавбеггер, сверившись со своим компьютером-вафлей. — Кстати, компьютер уже вырастил ей новый палец.

Триллиан проверила. Так оно и оказалось: на кисти у Рэндом розовел нежной кожей новенький указательный палец. Крови не виднелось ни капли, и внешне девочка не выказывала ни малейших признаков дискомфорта.

— Ваша дочь спит и видит сны, — продолжал Тяверик Гавбеггер, махнув рукой в сторону экрана. — Хотя я, пожалуй, не стал бы демонстрировать вам ее сны. В них как-то многовато насилия по отношению к матери.

— Разбудите ее! — потребовала Триллиан.

— Об этом не может быть и речи.

— Разбудите немедленно!

— Сомневаюсь, что это возможно. Она совершенно невыносима.

— А вы, значит, выносимы, да?

Гавбеггер обдумал услышанное, потирая большой палец средним, как это принято у его народа, когда надо сосредоточиться.

Необходимое пояснение.Долгое время сородичи Гавбеггера полагали, что этот жест происходит из любимых сказок любимых наложниц, однако потом ученые открыли в суставах указанных пальцев железы естественного блокировщика аденозина. Быстрое почесывание сустава большого пальца высвобождает в организм столько же энергии, сколько пять среднего размера чашек кофейного напитка. В этой связи довольно многие пристрастились к такому невинному удовольствию и проводят весь день напролет на диване, почесывая палец.

— Думаю, некоторые находят меня невыносимым, — признался он. — Но готов поспорить, этот ребенок не нравится никому за исключением тех, кто слеп по причине родственных уз.

— То есть я еще и слепа?

— Я не вижу другой причины, по которой вы могли бы терпеть эту особу. С позволения сказать, она просто отвратительна.

— Да как вы смеете?

— Вы хоть слышали, как она со мной разговаривала? Да и с вами, если уж на то пошло?

Щеки у Триллиан горели.

— У нас свои проблемы. Это нашипроблемы. А теперь отпустите мою дочь.

При одной только мысли об этом Гавбеггер поморщился.

— Может, мне подержать ее некоторое время на складе? И могу ли я попросить у компьютера, чтобы он удалил из ее легких хоть часть этого никотина?

— Как вы смеете даже заикаться насчет склада? — взорвалась Триллиан, с трудом удержавшись от того, чтобы не топнуть ногой. И тут же спохватилась: — Никотина? Она что, курит?

— Если верить показаниям компьютера, уже не первый год.

— Курит! Когда это Рэндом ухитрилась находить время на курение? Не понимаю даже, когда она дышать успевала — столько она спорила и ругалась.

— Так как насчет склада, а? Вы продолжайте, продолжайте.

Триллиан боролась с искушением.

— Нет-нет. Может, только легкие почистить.