Кузьма повернул кобылу, решил ущелье объехать по-за горой. Арина сразу же поняла его намерение, добавила шагу. Он поднялся на гору и тут же уперся в заплот. Это было так неожиданно, что Кузьма поначалу не поверил своим глазам. Проехал вдоль заплота и оказался на краю обрыва — внизу шумела вода, заплот навис над пропастью. Кузьма развернул и направил Арину обратно. Заплот был затянут непролазным кустарником, Арина едва продиралась сквозь боярышник. Он цеплял Кузьму острыми иголками. И если бы кобыла не остановилась, он бы не заметил, проехал ворота. У Кузьмы судорожно и сладко сжалось внутри. Он соскочил на землю и толкнулся в тяжелые, словно литые, ворота. Тишина. Кузьма поискал щелку в заплоте и нашел выщербленный сучок, припал глазом.

— Загляни кобыле под хвост! — раздалось за спиной Кузьмы. Кузьма отпрянул, оглянулся: никого нет. — Что за чушь, — покрутил он головой. Пригляделся: человек слитно с кустами стоит.

— Фу-ты! — отдулся Кузьма.

Человек вышел к воротам. Это был заросший серой щетиной, широкий в спине и сутулый мужик. Кузьма только и разглядел, что он был в добротном из серого сукна костюме, в легких броднях. К боку его плотно прилегал кривой турецкий нож. Мужик плечом отодвинул одну половинку ворот. Она неслышно, словно на сале, отошла. Ворота раздвинулись лишь для прохода лошади.

— Лезь! — посторонился мужик.

Кузьма провел во двор кобылу. Ограда была просторная, за ней внутренний двор. Он был начисто прибран и подметен, еще виднелись царапины от метлы. В глубине под одной крышей стояли дом, конюшня, навес. Постройка была обнесена заплотом из тесаных кондовых плах. Кузьма пооглядывался и подумал: «В таком заплоте только воду держать — как в бочке».

— Привяжи свою холеру вон туды! — показал мужик на столб под навесом. Кузьма обогнул поленницу. Видать, еще позапрошлогодние дрова: почернели от времени торцы. Запасливый хозяин. Под навесом стояли телеги, распорушенные сани.

— Да чо ее вязать, куда она денется, — забросив на шею Арине повод, беззаботно сказал Кузьма.

— Яблоки мне тут! — рыкнул мужик, да так, что Арина вздрогнула.

Кузьма взял повод, но кобыла недовольно замотала головой и потянула к конюшне. Он привязал ее к столбу.

— Ишь что, учухала! — опять послышался голос мужика, но уже из другого угла навеса. «Послал бог мне соседа, — подумал Кузьма, — но все равно человек. А ограда — воробей не вылетит».

— Иди в избу, — окликнул мужик Кузьму, — я чичас приду.

Кузьма поднялся на плоское, в одну ступеньку, крыльцо, приставил к стенке ружье и переступил порог. Сразу обдало хлебным родным духом. У Кузьмы закружилась голова, пошли в глазах круги. Он придержался за стенку, постоял, а нашарив скобу, отворил дверь. Изба тоже была просторная, чистая. В небольшие окна слабо тек свет, но Кузьма сразу увидел икону, перекрестился и тогда поздоровался.

— Шдраштвуй, шдраштвуй, кашатик, ешли не врешь, — донеслось с печи, и тут же свалилась с нее седая голова. — Ношик оштрый, шмерть будет легкая, — прошамкала голова и втянулась в глубь печи.

«Наваждение какое-то, — потряс головой Кузьма. — Или старуха из ума выжила».

— Здравствуй, говорю, бабушка! — как можно погромче и весело сказал Кузьма. — Принимай гостя.

Старуха то ли захохотала, то ли закашляла.

Кузьма почувствовал спиной, что за ним кто-то стоит. Но он не обернулся, а прошел и сел на лавку. У дверей стоял мужик и словно невесту рассматривал Кузьму.

— Ты, Акулина, гостю баню спроворила? — наконец словно глухому крикнул мужик.

— И што такова, иштаплю, — завозилась на печи старуха.

Кузьма ненароком взглянул в окно, кобылы у столба уже не было. Кузьма поднялся.

— Да сиди! — опустил мужик Кузьме на плечо тяжелую, как сырая колода, руку. — Ты еще не сказал, откуда и чей будешь? С каких ишшо пор шаришься тут?! Жалатишком промышляешь или соглядатай?

«Ну, кажется, влип», — екнуло сердце Кузьмы. Он не раз слыхал, что где-то в этих местах, да и не только по Ангаре, а по Витиму и по Лене-реке, шарят ушкуйники. Еще за Урал-камнем рассказывали, но Кузьма воспринимал все как сказки — не больше. А вот теперь, похоже, лицом к лицу встретился. Эх, берданку оставил, и Арина исчезла. Кузьма поискал глазами, чем бы огреть этого дядю. Раньше бы и кулака хватило, теперь вот малость отощал, как червяка перервет медведь этот. Мужик перехватил взгляд Кузьмы и, как бы между прочим, напомнил Кузьме:

— Кто не дается, того не обмывши в буруны сбрасываем.

Кузьма представил речку-утес. «Пропаду я тут, Ульяна там с ребятишками сгинет. Может, словчусь, успею выхватить нож?» Кузьма напружинился. В сенях кто-то сморкался. Дверь отворилась, и, словно из берлоги медведь, перед Кузьмой встал мужик, головой он доставал матицу. Вот это детина. С заиндевелой сединой, по пояс борода, в плисовых широких шароварах, легких сапогах, в сатиновой навыпуск косоворотке. В руках он держал Аринино седло.

— Обирать-то чего, весь я тут. — Кузьма встал навстречу и вывернул свои дыроватые карманы. — На! Голодую с ребятишками…

Бородач, не обращая на Кузьму внимания, прошел и сел и, когда Кузьма тоже сел, впер в Кузьму свой бычий глаз. Кузьме вдруг показалось, что он где-то уже видел эти глаза. Страха у Кузьмы не было. Если это не людоеды — убивать не станут. «Но опять же, — тюкнуло Кузьму, — играю шута, карманы выворачиваю — трясу. А кобыла, ружье, седло — таких, поди, тут во всей губернии не найдешь. За это могут кокнуть, ничего им не стоит». И в душе у Кузьмы перевернулось, словно сердце сдвинулось с места.

— Хлеб посеял, детей рощу, — ни с того ни с сего опять начал Кузьма.

«Да что я их разжалобить хочу», — одернул он себя и замолчал.

— А это откуда? — кивнул бородач на седло и подпихнул поближе к Кузьме, чтобы тот получше его разглядел. И опять вперил в Кузьму свой бычий, с кровавым подтеком, взгляд.

«Погоди, да это же Долотова брат», — осенило Кузьму.

— Игнатий! — радостно вскрикнул Кузьма и было бросился к нему.

Бородач скривился.

— Ишь ты, Игнатий? — выдохнул бородач.

Кузьма оробел, озноб прошел, нет, видать, обмишурился… Этот как удав смотрит, заглотит — не поморщится.

— Седло у тебя это откуда? — повторил угрожающе бородач.

— А что с ём, — взялся за нож мужик.

— Погоди, Агафон.

— Да вы что, мужики, креста на вас нету, не украл же я его, в самом деле…

— Откуда?

— Долго рассказывать.

— А нам некуда торопиться. Завирайся, — сказал тот, кого Кузьма назвал Игнатием, и подмигнул Агафону. Агафон улыбнулся:

— Акулину что-то не слыхать, приставила бы самовар.

Кузьма пошарил глазами по печке, оглянулся: Агафона уже нет в избе. Ни шагов, ни скрипа, а человека не стало.

— Я и есть Игнат Долотов, — вдруг признался бородач. — Если и выследил, то поздно. Был Игнат, и нет Игната.

Защемило под ложечкой у Кузьмы: не выпустят, живым отсюда не уйти.

— Раньше стопорили обозы, купчишек трясли, — прикрыв глаза, продолжал Игнат и как будто похвалялся. — Теперь одиночек шелушим — баловство. Ты меня Игнатием назвал, меня только брат Прохор так звал. Любо мне это. Так вот с обозами возни, шуму много, а тут природа — тишь да гладь — божья благодать.

«Одиночек, выходит, и нехлопотно и прибыльно. Никто тебе не досаждает, никому ты хлопот не делаешь». Игнат словно прочел мысль Кузьмы и продолжал:

— Этот люд, который в одиночку шнырит, который тут ничего не потерял, как бы тебе сказать, — поискал слово Игнат, — как накипь: снял, поглядел — опять накипела. Ну дак ты што, меня слушать будешь или как? — поднял голос Игнат.

«Зверя травить ни к чему, — подумал Кузьма, — а вот откуда и с чего начать, уж не такие мы с Прохором друзья. Даже веского знакомства не было. Два раза и виделись, и то как один раз хотел кобылу отнять, пусть за деньги, но отнять, другой раз жеребушку свел. Только и запал тогда с первой встречи рассказ Прохора про Игната». Кузьма и сам не заметил, как втянулся в рассказ. И уже не мог удержаться, все пересказал: и как на бугры попал, на Ангару, и как познал нужду. Одним словом, что было на душе, все выложил Игнату. Сколько времени говорил, Игнат его не перебил, не переспросил, как сидел, прикрывшись рукой, так и до конца дослушал не шевельнувшись. Кузьма и про то рассказал, как после встречи с Прохором желал встречи с Игнатом и даже был уверен: рано или поздно встретит. Вот и встретились…