- Мне бросилось в глаза, - сказал я, - что, говоря о первой жене, которая сможет предъявить свои права, вы упомянули "если окажется необходимым". Значит, это шантаж с требованием большой суммы денег?

- Нет, тут дело серьезнее, Уотсон. Денег не требуется. Цена молчания - это передача герцогиней копии некоторых государственных документов, лежащих в настоящее время в запечатанном ящике кладовой банка Ллойда на Оксфорд-стрит.

- Чепуха, Холмс!

- Не совсем чепуха. Вспомните, что покойный герцог был заместителем министра иностранных дел. Для правительства имеет большое значение, чтобы не были разглашены копии документов и записок, подлинники которых находятся под охраной государства. Есть много причин, по которым человек в положении герцога может держать у себя некоторые документы. В свое время совершенно безвредные, они могут в изменившихся обстоятельствах последующих лет приобрести очень большое значение, особенно с точки зрения иностранного и к тому же враждебного государства. И вот несчастная герцогиня поставлена перед выбором: либо измена родине, за что ей будет передано свидетельство о первом браке ее мужа, либо полное разорение и гибель двух совершенно неповинных женщин, одна из которых накануне свадьбы. И все дело в том, Уотсон, что я бессилен помочь им.

- А вы видели подлинники этих документов из Баланса?

- Их видела герцогиня, и они показались ей действительными, а в подлинности подписи своего мужа она не сомневается.

- Но ведь все это может оказаться подделкой?

- Правильно. Но, как я уже проверил, в Балансе действительно жила в 1848 году женщина, носившая имя Франсуазы Пеллетан; она вышла замуж за англичанина и потом переселилась в другую местность.

- Но ведь бесспорно, Холмс, что француженка-провинциалка, брошенная мужем и решившаяся на шантаж, потребовала бы денег, cапротестовал я. - Какой ей толк от копий государственных бумаг?

- Тут вы попали в самую точку, Уотсон. По этой-то причине я и взял на себя расследование дела. Скажите, вы слыхали когда-нибудь об Эдит фон Ламмерайн?

- Нет, не припоминаю такого имени.

- Это в своем роде удивительная женщина, - сказал Холмс. - Ее отец был каким-то значительным офицером русского Черноморского флота, а мать содержала небольшую гостиницу в Одессе. Двадцати лет от роду Эдит сбежала от родителей в Будапешт. Там она скоро приобрела печальную известность как виновница дуэли, в результате которой погибли два соперника. Затем она вышла замуж за пожилого прусского юнкера, который увез ее в свое имение, где очень кстати умер спустя три месяца. Интересно, по каким причинам? И за последние два года, - продолжал ,Холмс, - самые блестящие званые вечера Лондона, Парижа или Берлина считались недостаточно блестящими, когда на них не присутствовала Эдит фон Ламмерайн. Если когда-нибудь природа создавала женщину как бы по заказу ее самой, то такой женщиной была Эдит.

- Вы думаете, она шпионка?

- Нет. Она настолько выше обыкновенного шпиона, насколько я выше обычной ищейки. Я долго подозревал, что она вращается в высших кругах, ведя какие-то тайные политические интриги. И вот в руках этой женщины, умной, честолюбивой и в то же время беспощадной, находятся документы, которые могут погубить герцогиню Каррингфорд и ее дочь, если только герцогиня не согласится предать свою родину.

Холмс сделал паузу, чтобы выбить свою трубку в ближайшую чашку.

- И я здесь беспомощен, Уотсон, я не в состоянии защитить ни в чем не повинную женщину, обратившуюся ко мне за советом и помощью, - закончил он.

- Действительно, гнусное дело, - вздохнул я. - Но если донесение Билли имеет к этому отношение, то тут замешан какой-то лакей.

- Да, и, должен признаться, я очень удивлен этим, - сказал Холмс, задумчиво глядя на поток кэбов и колясок под нашими окнами. - Между прочим, человек, известный под именем лакея Бойса, вовсе не лакей, дорогой мой Уотсон, хотя и носит такое прозвище, так как начал свою карьеру в качестве слуга. На самом деле он - главарь второй по величине опасной шайки дельцов, спекулирующих на скачках. Думаю, он не особенно дружелюбно относится ко мне, так как главным образом благодаря мне получил два года по делу Рокмортона о допинге. Но ведь шантаж не входит в сферу его деятельности, и я понимаю... Холмс резко прервал свою речь и, вытянув шею, стал всматриваться в толпу пешеходов. - Клянусь честью, это он сам! - воскликнул Холмс. - И, если не ошибаюсь, направляется прямо к нам. Может быть, Уотсон, вам лучше скрыться за дверью спальни, - усмехнулся Холмс. - Мистер Бойс не принадлежит к числу лиц, красноречие которых возрастает от присутствия свидетелей.

Снизу послышался резкий звонок, и, уходя в спальню, я услышал тяжелые шаги по ступенькам, после чего последовал стук в дверь и приглашение Холмса войти.

Сквозь щель в двери я взглянул на вошедшего. Это был плотный мужчина с красным добродушным лицом и густыми бакенбардами. На нем было клетчатое пальто и щегольский коричневый котелок, в руках - перчатки и тяжелая коричневая трость из пальмового дерева. Я ожидал увидеть человека совершенно иного типа, не вульгарного, самодовольного субъекта, похожего на фермера средней руки. Пока он стоял в дверях и глядел на Холмса, я обратил внимание на его глаза. Они были похожи на две сверкающие бисеринки - очень яркие и холодные, неподвижные и злобные, похожие на глаза ядовитой змеи.

- Нам нужно перекинуться с вами словом, мистер Холмс, - сказал он визгливым голосом, который странно контрастировал с его плотной фигурой. Можно мне сесть?

- Я предпочитаю разговаривать с вами стоя, - сурово ответил мой друг. Хорошо, хорошо. - Вошедший медленно обвел взором комнату. - А вы здесь неплохо устроились, очень неплохо. Как я понимаю, благодаря заботам этой почтенной женщины, отворившей мне дверь, вы ни в чем не нуждаетесь. И к чему вашей хозяйке лишаться такого хорошего жильца, мистер Холмс?

- Я не собираюсь менять местожительство.

- Да, но зато есть другие, которые могут позаботиться об этом. "Мистер Холмс - весьма привлекательный мужчина", - говорю я. "Может быть, - говорят другие, - только у него слишком длинный нос, который всегда залезает в чужие дела, вовсе его не касающиеся".