– Я рад вам объявить свое решение, принятое на нашем семейном совете, – сказал важно хозяин, хотя за этот короткий промежуток, как Миклашевский прибыл в гостиницу и спустился в ресторан, вряд ли ему удалось собрать свою семью для совета, но не в этом дело. Хозяин повысил голос, чтоб его слышали и редкие посетители, сидевшие в зале, и сообщил решение: – Отныне и всегда, до конца вашей жизни, глубоко нами уважаемый господин Миклашевский, вы имеете ежедневно и бесплатно, подчеркиваю, и бесплатно кружку лучшего свежего пива, и порцию жареного картофеля!

Миклашевскому ничего другого не оставалось, как поблагодарить толстяка за «щедрость», хотя он хорошо знал, что кружка лучшего пива стоит копейки. Но – реклама!

Перед Миклашевским на столе появилась литровая кружка толстого зеленого стекла с белой шапкой пены, наполненная свежим пивом, и тарелка с горячими, поджаренными в масле розовыми палочками картофеля.

– Ваша кружка и ваши фриты!

– Еще раз благодарю вас, но… но! – Миклашевский выразительно развел руками и решительно отодвинул соблазнительную вспотевшую кружку с шапкой из белой пены. – Режим… А вот от картофеля и от бифштекса не откажусь!

Хозяин на минутку присел рядом и сам с удовольствием выпил пиво. Вскоре принесли бифштекс. Он выдался на славу! Отличный кусок телятины, величиной с саперную лопатку, нежный и сочный. Миклашевский признался, что давно такого не едал.

Пообедав, Игорь поднялся к себе в номер. Надо срочно что-то предпринимать. Сунул в карман браунинг, потом передумал и спрятал оружие под матрац. Внимательно оглядел себя в зеркале. Одежда в порядке. Провел ладонью по щеке. Выбрит гладко. Спрятал в нагрудный карман деньги и документы. На всякий случай, а вдруг больше сюда не вернется. Прошелся по комнате. У двери остановился. Подумал. Вынул из-под матраца браунинг и положил в боковой карман. С оружием спокойнее.

К вечеру он вернулся. Поход оказался неудачным. На окраине города военных было еще больше, чем в центре. Дважды напарывался на патрулей. Немцы, видимо, опасаясь высадки десанта союзников, беспокоились за крупнейший порт. Из прибывших транспортных судов выгружалась боевая техника. В небе, охраняя подступы к Антверпену, патрулировали истребители. «Надо уходить из города», – решил Миклашевский. Эта мысль утвердилась, когда он посетил места, где находились тайники, запасной и основной. Оба оказались пустыми. Об этих тайниках радистка не знала. Для связи с ней имелись другие тайники. А сюда клали «почту» лишь в том случае, если боксер выезжал на матчи и отсутствовал некоторое время. Миклашевский не был здесь с осени. Неужели за этот период не приходила «почта» из Берлина? Ему стало не по себе. Ощущение опасности усилилось.

Миклашевский сбросил шинель и, не раздеваясь, повалился на кровать. Приятно было лежать, закинув уставшие ноги на невысокую деревянную спинку. Ходил он сегодня много. И напрасно. Зря вымотался. Игорь закрыл глаза, заложил руки за голову. Часы монотонно тикали около уха, чем-то отдаленно напоминая стук вагонных колес. Сейчас бы ту кружку холодного пива, которую днем предлагал хозяин, как бы она освежила! Сумерки быстро сгущались, и в комнате стало почти темно. Часы тикали, отмеряя время. Его время. Закрыв глаза, он явственно, почти физически, чувствовал, как оно, его время, уходило и таяло без следа, уменьшая отпущенный ему срок для жизни. Он хотел ухватить этот поток, остановить его, но не мог. Дыхание стало ровным и спокойным. Вокруг него – тишина. И лес. Высокие сосны, поют птицы. Рядом жена Лизавета и сын… Лизавета улыбается, срывает цветы и плетет венок. Андрюшка бегает по траве и смеется звонко. Игорю и приятно и хорошо. Вдруг он увидел Зоненберга-Тобольского. Тот приближался к нему, все заслонив собою, протягивая когтистые руки. Лицо страшное. Все в крови и прилипших хвоинках. И глаза. Жуткие глаза. «Игорь! Игорь! – закричал Зоненберг-Тобольский, стремясь ухватить его руками за шею. – Ты будешь повешен!.. Повешен!.. Завтра!.. Завтра!..» Миклашевский, стремясь высвободиться, метнулся в сторону и – проснулся. В комнате темно. Сердце отчаянно колотилось в груди.

Миклашевский сел на кровати, спустил ноги. Перевел дух. «Надо же… приснилось!» – чертыхнулся про себя. Размял затекшую руку. За окном, внизу по улице прошла группа пьяных немцев, горланя песню. Игорь взглянул на часы: стрелки показывали половину девятого. Еще так рано. Спал он недолго, всего-навсего около двух часов.

Не включая свет, прошел в ванную. Расстегнул ворот. Открыл кран, сунул голову под струю. Стало легче. Насухо вытерся полотенцем, растирая лицо, шею. «Хватит самодеятельности, – сказал он сам себе. – Хватит!» Он уже не раз думал о том, как придется оправдываться перед Ильинковым. Снова и снова на память приходили слова полковника, сказанные еще в тот первый день, когда Миклашевскому стало известно, что родственник добровольно служит гитлеровцам. Игорь обещал его «своими руками», но полковник предостерег: «Этого делать не следует. Предатель получит по заслугам. Мы будем судить его народным судом». А в жизни получилось не так. Совсем не так! Не утерпел Миклашевский, не утерпел. Хотел сам, своими руками… И все… Теперь, кажется, совсем «вышел из игры». Никаких связей, все нити как-то еще с осени враз оборвались. Или, может быть, там, в Берлине, провал? Не хотелось об этом думать, но против фактов, как говорится, не попрешь. В тайниках – ни одной весточки. «Почтовый ящик» – пустой. Сам себе хозяин, вернее, один в поле… Один, но все же воин! И потому действуй согласно создавшимся условиям и по обстановке. Он так и подумал: «Действуй согласно создавшимся условиям и по обстановке». Разминаясь, провел несколько ударов по воздуху, по воображаемому противнику. Попрыгал на носочках, перенося вес тела с ноги на ногу. Вспомнил Карла Бунцоля. С ним было легко. Жалко, что ни говори, человек. Остался в Лейпциге себе на погибель. Неплохим тренером был. Даже можно сказать, вполне приличным. Игорь снова провел серию ударов по воздуху. А потом снизу, как учил Бунцоль. И остановился. Словно уперся в невидимую стену. Да что же я как мальчишка? С боксом покончено. Никому он больше не нужен. Чего жду?

Миклашевский накинул на плечи шинель, затянулся потуже ремнем. Он знал, где живет радистка, но никогда не поднимался в ее квартиру. И сейчас не собирался появляться у нее. Хотел лишь удостовериться: здесь ли она? Для этого нужно совсем немного: подойти к дому, перейти улицу и с противоположной стороны взглянуть на ее окно, вернее, на занавеску. Если она ровно закрывает окно, значит, все в порядке. Если открыт левый угол – это знак опасности. Так они давно условились с радисткой. Игорь часто приходил сюда вечерами и смотрел на окно. Если нет опасности, значит, можно действовать. Он шел к тайнику и закладывал в него «почту» для последующей передачи в Москву, в Центр.

К ночи погода испортилась. Подул с моря ветер, нагнал тучи, и заморосил мелкий противный дождь. Улица была пустынной. Еще за квартал до ее дома Миклашевский перешел на другую сторону. Издали увидел, что на нужном этаже светятся три окна, в том числе ее. Присмотрелся – знака опасности не увидел. Занавеска неровно закрывала все окно. Он не обратил на эту мелочь внимания. Главное – закрывала! Значит, все в порядке. Связь с Центром действует. Можно класть в тайник послание, Игорь мысленно писал донесение в Центр, обдумывая каждую фразу.

Миклашевский прошелся около дома. Постоял на перекрестке. Из переулка был виден ее балкон, затянутый пожухлыми листьями плюща. Дождь перестал. Игорь не уходил. Смотрел на дом и думал. Какой же сегодня день? С утра была среда. Значит, только послезавтра, в пятницу, радистка посетит тайник. Она приходит к нему по средам и пятницам. А к запасному – по воскресеньям. Так или иначе, а надо ждать. В лучшем случае только через двое суток радиотелеграмма попадет в Центр. Да и там, в Москве, им подумать надо: как и куда направить его, Миклашевского. А время не терпит. Не только день, каждый час дорог. Игорь снова посмотрел на окно. Светится. Не спит, выходит.