В тот вечер он просто прогуливался, совершенно не помышляя об охоте. По случаю оказался поблизости от площади Красиньских, и случай свел его с Виктором Суховяком, несколько чересчур поспешно шагавшим по тротуару улицы Медовой, ведя за руку еврейского ребенка. Сам Виктор Суховяк был смугл, темноволос и напоминал внешностью спившегося цыгана. Приметив своеобразную пару, Красавчик Лёлек почувствовал сладостную дрожь охотника. И, подойдя к Виктору Суховяку, сказал:

— Куда же ты так спешишь, Мойша?

— Что вы, уважаемый, это ошибка, — ответил Виктор Суховяк.

— И еще волочешь за собой эту Сарочку, у нее аж дух перехватывает, — добавил Красавчик Лёлек шутливым тоном. — Ну-ка притормози и зайдем в подворотню…

— Да что это вы, уважаемый, выдумали? — спросил Виктор Суховяк и пугливо осмотрелся. Улица была пуста… Только в конце Медовой был слышен визг трамвая. Едва заметная фиолетовая полоса передвигалась во мраке. Красавчик Лёлек подтолкнул Виктора в сторону ближайших ворот.

— Поговорим, — серьезно произнес он.

— Никакой я не еврей, — защищался Виктор Суховяк.

— Там видно будет, — возразил Лёлек, — покажи дудку.

— Так ведь ребенок, — проворчал Виктор Суховяк.

— Ты мне ребенком голову не морочь! — крикнул Лёлек. — Показывай дудку!

— Йоася, — мягко сказал девочке Виктор Суховяк, — отвернись личиком к стенке и стой спокойно.

Йоася молча повиновалась дяде. Виктор Суховяк расстегнул пуговицы плаща, слегка наклонил голову, а затем согнутым локтем внезапно ударил Лёлека в челюсть. Лёлек покачнулся, вскрикнул и оперся о стену. Виктор Суховяк нанес короткий удар в живот Лёлека, а когда тот немного наклонился, вбил колено в его пах. Лёлек застонал, снова получил удар в челюсть, еще один в переносицу. Кровь хлынула ручьем. Красавчик Лёлек рухнул на землю. Виктор Суховяк наклонился, но поймал взгляд Йоаси и воскликнул:

— Отвернись, дядя просил же!

Ребенок отвернулся. Виктор Суховяк тихо сказал Лёлеку:

— Ты, пащенок, в другой раз шкуру с тебя сдеру! А теперь — гони свои сиротские гроши.

Красавчик Лёлек обливался кровью, испытывал страшную боль, в голове был сумбур, в сердце обида и ужас.

— У меня ничего нет, поверьте, — пробормотал он. Сильный пинок перевернул его лицом к земле. Под щекой он ощутил холод бетона, а на всем теле ловкие руки своего палача. Виктор Суховяк нащупал бумажник и кошелек. Движения его были спокойны. Тщательно пересчитал банкноты.

— Кого же ты сегодня обработал? — спросил он. — Я столько зарабатываю за месяц.

Суховяк говорил неправду, зарабатывал он больше, но не видел повода посвящать окровавленного грабителя в свои дела. Кошелек бросил возле головы Лёлека.

— Тут тебе на трамвай, — сказал он. — И обходи меня за версту.

Взял Йоасю за ручку, сказал:

— Дядя заболел, у него головка закружилась.

Они вышли из ворот. Красавчик Лёлек с трудом встал. Но идти пока не мог. Оперся о стену и так стоял, тяжело дыша. Из носа все еще текла кровь. Был весь разбитый, униженный, переполненный ненавистью.

Вновь им предстояло встретиться через двадцать лет. Виктор Суховяк как раз вышел из тюрьмы человеком преждевременно постаревшим, с клеймом отребья общества и реакционера. Однако государственные власти не поставили крест на этом несчастном продукте капитализма. Виктору Суховяку дали направление на завод строительных материалов, где ему предстояла работа на бетономешалке. С бетоном Суховяк никогда в жизни дела не имел, если не считать пола тюремной камеры, зато обладал живым умом, твердым характером и потому тешил себя надеждой, что как-нибудь справится. В конечном счете многого от жизни уже не ждал. Итак, снабженный направлением, он отправился к начальнику отдела кадров завода. Начальник оказал ему кислый прием, как, впрочем, поступал всегда по отношению к новым работникам с темным уголовным прошлым. Он прочитал направление, скривился, положил бумажку на стеклянную поверхность письменного стола, широкого, несколько обшарпанного. Начальник тоже выглядел довольно обшарпанно. Лицо одутловатое, а мягкие светлые волосы уже с пролысиной. В комнате было солнечно, день летний, небо безоблачное. Виктор Суховяк разглядывал начальника и молчал. Тот произнес:

— Вы работали когда-нибудь на бетономешалках?

— Нет, пан начальник, — ответил Виктор Суховяк. — Но человек может всему научиться.

Начальник кивнул. Довольно скептически.

— А за что вы сидели? — спросил он.

— Там написано, — ответил Суховяк. — Разбойное нападение и телесные повреждения.

— И на что вам это, Суховяк? Разве не лучше честно трудиться для страны, для общества? Хочу надеяться, что вы меня не разочаруете, Суховяк. Они сюда таких вот присылают, а у меня потом одни неприятности — но вы, похоже, человек приличный, так что мы вас принимаем. С испытательным сроком, естественно. То нападение, это, наверное, в первый раз, да?

Виктор Суховяк усмехнулся и ответил:

— Нет, пан начальник. Во второй. А в первый раз я во время войны одного мазурика обработал, на улице Медовой в Варшаве.

Начальник внезапно побледнел, прикусил губы, внимательно посмотрел в глаза Виктора.

— О чем это вы болтаете? — сказал он тихо.

— О нас, — ответил Виктор Суховяк. — Отделал я тебя тогда, как положено!

— О чем вы болтаете? — крикнул начальник. Руки у него тряслись. — Тоже нашелся! Вы что думаете, Суховяк? Что слово уголовника имеет здесь какое-нибудь значение? Что ваша клевета что-нибудь здесь изменит?

— Я ничего не думаю, зато знаю жизнь, — ответил Виктор Суховяк. — Когда они начнут копать вокруг тебя, падаль вонючая, уже не выкрутишься. Думаешь, мне не поверят? Еще как поверят. В них сидит чертовски сильное желание вершить правосудие. Никакой партбилет тебе не поможет, никакая должность.

— Не ори, — проворчал начальник. — Ну какой тебе в этом толк, скажи? Тебе какой толк? Получишь у меня работу, можешь здесь жить, как у Христа за пазухой. Я-то в случае чего сумею оправдаться… От всего откажусь! Клянусь Богом, буду все отрицать!

— Не болтай так много, дерьмо, — прервал его Суховяк, — сам не знаешь, что плетешь. Перед кем собираешься отрицать? Перед кацапами из гэбэ? Там не таких, как ты, раскалывают. Но кто тебе сказал, что я к ним побегу? Разве я говорил?

— Садись, — сказал Красавчик Лёлек. — Садись, курва вшивая…

— Раз приглашаете, пан начальник, почему не сесть, — ответил Виктор Суховяк и сел на стул перед столом.

Говорили долго. Секретарша даже начала беспокоиться. Дважды соединяла телефон начальника, и дважды он резко крикнул:

— Не соединять! Я занят!

Наконец расстались. Красавчику Лёлеку это обошлось в кругленькую сумму. А на прощанье Виктор Суховяк потрепал его по щеке. Ласково, но по-мужски — стало больно. На сердце у Лёлека стало больно. Остался в кабинете, как двадцать лет назад в подворотне на Медовой, с чувством бессилия, унижения и страшной ненависти.

Виктор Суховяк, по рекомендации Красавчика Лёлека, получил на другом предприятии работу, которая лучше оплачивалась. Больше они никогда уже не встретились.

Через несколько лет Виктор Суховяк стал инвалидом труда и получил скромную пенсию. Он страдал костным туберкулезом, с трудом передвигался. Жил на окраине в маленькой комнатке, в старом сыром доме. Единственным развлечением для него было — глазеть через окно на улицу. Она не была оживленной. Разглядывал молодых женщин с детьми, мужчин, спешащих на работу или в пивную, сварливых, любопытных старушек, сплетничавших, сидя в скверике. Иной раз и сам он выходил в скверик, садился на лавку, беседовал со стариками. Но чувствовал себя все хуже и из дому выходил редко.

Вечерами, если долго не приходил сон, он тихо плакал. Сам не знал из-за чего. Но слезы приносили ему облегчение. А когда поздней ночью засыпал, ему снилась война и оккупация. Люди часто видят сны о лучших мгновениях своей жизни. Так что он не был исключением, хотя ни один последователь Фрейда не извлек бы из его снов никакой пользы. Ибо, когда Виктору снился шкаф, это совершенно не означало, что у него возникало желание прирезать какую-нибудь бабенку, зато сидел в том шкафу еврей и говорил Виктору Суховяку: «Я очень вам благодарен за такую огромную услугу!» А Виктор с достоинством отвечал: «Я сделал это не из любви к вам, пан Пинкус, просто мне хорошо заплатили! А теперь сидите и не рыпайтесь, потому что женщина, которая здесь живет, труслива, как задница Гитлера!»