Анька и правда выпустила из виду, что Володя не только начальник, который подгоняет лентяев и поощряет трудоголиков, решая за них, кто какие деньги будет получать у кассы, но и отличный программист, знающий, как смонтировать хорошее кино из записей обычных камер видеонаблюдения. Да и доступ к камерам и программному обеспечению у него имеется полный.

— Володя, я пошла готовиться, — решительно заявила Анька, — но! если этот придурок полезет ко мне, когда разденусь, засвечу в морду, ей богу!

— И от меня можешь даже добавить, — посоветовал Володя, — главное, что б он в первый момент шарахнулся от тебя, а потом уж я слеплю, что надо… да, еще, Анечка, погоди, есть вопросик маленько интимный…

— И у тебя интим ко мне? — вздохнула Анька, возвращаясь на стул.

— Ну, да, я же не хуже других, — машинально парировал Володя. — Тут вот Фербенкс…

Анька вздрогнула и вытаращилась на Володю. Фербенксом, — "Просто что б лучше запоминалось", — пояснял он, назвал себя тот невзрачный, что завербовал, чего уж тут, надо вещи своими именами называть, поработать её на подполье. Предположить связь этого загадочного и в чем-то зловещего человека с открытым и безвредным Володей можно было, только обладая, больной и извращенной фантазией.

— Фербенкс просил передать, что сегодня вечером тебя встретит человек, будешь с ним с работы на работу ездить, — продолжил Володя. — Для твоей безопасности это.

Анька не успела даже открыть рот, как Володя выставил в защитном жесте руки перед собой.

— Я только передаю то, что нельзя было электронике доверить. Того человека зовут Паша, Павел. Всё.

Искренность слов начальника Анька уже почувствовала. Но в то, что он связан, хотя бы и косвенно, с каким-то подпольем, желающим, то ли перевернуть мир, то ли крепко накостылять "ликвидаторам", верить не хотелось. А Володя, чувствуя стопор в разговоре, продолжил:

— И еще, вроде как, ну, вообщем-то, если еще что понадобится, деньги или отгулы по делам, ты не стесняйся, спрашивай, а то сейчас время такое… многим чего надо, да не у всех получается…

— Спрошу, — пообещала Анька, после такой неуклюжей концовки она почувствовала наконец-то волнение Володи, и всё встало на сои места. — Вот только денег мне не предлагай без работы, хорошо? Считай, я такая гордая, ладно?

— Иди уж, гордая, — успокоился Володя, довольный, что выполнил поручение Невзрачного и при этом сохранил хорошие отношения с Анькой. — Готовься к цирковому номеру…

…На рабочем месте, уставившись, как и ее сокомнатники, в экран, Анька задумалась не о том, почему её взялись так плотно опекать подпольщики, а как бы так быстро раздеться прямо здесь, что б сидящий рядом человек сразу и не понял, что она раздевается? Наверное, это было для неё формой психологической защиты…

Разбрызгивая холодную весеннюю воду из-под колес, потрепанный жизнью, старенький автомобильчик подкатился к ярко освещенной изнутри и грязноватой снаружи витрине молодежного кафе. Пока Паша, человек в обычной жизни неторопливый, обстоятельный, расплачивался с водителем, Анька пружиной выбросилась из машины и, нервозно подпрыгивая на своих высоченных каблуках, закурила извлеченную из кармана куртки сигаретку.

— Это ты зря, — заметил Паша, присоединяясь к девушке на тротуаре и бережно отодвигая ее подальше от проезжей части, с которой полетели в их сторону холодные брызги от разворачивающейся машины.

— Предлагаешь беречь здоровье? — съехидничала Анька, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь.

— Не успеешь докурить, — рассудительно сказал Паша, беря девушку под руку и направляя вдоль по узкой дорожке к маленькому заасфальтированному пяточку при входе в кафе.

Анька только фыркнула на такое "глубокомысленное" замечание, однако, сопротивляться не стала, с удовольствием шагая рядом с громоздким, похожим больше на медведя, бритоголовым парнем. А он бережно вел миниатюрную девушку с короткой взъерошенной стрижкой к входу в кафе, туда, где в полумраке весеннего вечера тусклыми пятнами горели огоньки сигарет. "Курить внутри запрещают что ли? — подумалось Паше. — Или народ уже угорел слегка от праздника жизни и вышел подышать свежим воздухом пополам с никотином?"

У входа переминались с ноги на ногу, жадно затягиваясь и передавая друг другу одну сигарету, трое мальчишек лет по восемнадцать-двадцать, не больше, и с ними девчонка, их ровесница, ярко раскрашенная, взлохмаченная, в короткой юбочке и чьем-то пиджаке, наброшенном на худенькие плечи. Они с откровенным любопытством поглядели на "старика" Пашу, недавно перевалившего через тридцатипятилетие, и его спутницу, хоть и миниатюрную, и в такой же, как их подруга, мини-юбчонке, но держащуюся с уверенностью человека взрослого, побольше пережившего и увидевшего в жизни.

— Ну, что? докуришь здесь? — поинтересовался Паша, притормаживая возле обшарпанной двери.

Металлическая рама, обитая когда-то давно покрашенной толстой фанерой, была покрыта лишаями ржавчины, и только отполированная многочисленными прикосновениями ручка поблескивала под неярким светом голой лампочки, прицепленной к узкому козырьку навеса перед дверью.

— Вот еще, — передернула плечами Анька, — чего ждать-то? Пошли, Паштет…

Паша послушно распахнул перед девушкой дверь, казалось, не заметив ни тугой пружины, ни веса последней, и на них обрушилась гулкая нелюдимость длинного коридора с затертым кафельным полом, покрытыми масляной краской стенами. Где-то в конце его грохотала музыка, раздавались то ли вскрики, то ли стоны, топтались по полу десятки мужских башмаков и женских туфелек, ползли оттуда отвратительно-соблазнительные запахи кислятины, подгоревшего комбижира, соевой колбасы. Но коридор, пропуская через себя и звуки, и запахи, оставался фильтром, четко и резко делящим помещение на "до" и "после" себя.

— Пойдем-пойдем, — зачем-то поторопила Пашу девушка, звонко цокая каблуками по кафелю.

И только приблизившись к входу в зальчик кафе, откуда и доносилась музыка и запахи закусок, Анька решительно бросила под ноги окурок. Покачав головой, Паша аккуратно притоптал его, а девушка, казалось, даже и не заметила этого, приостановившись на секунду, будто готовясь войти и, как перед прыжком в воду, набирая в легкие воздух.

В зальчике — низком и обставленном голыми пластиковыми столами на железных ножках — веселилось человек сорок, если не больше. Кто-то танцевал под непонятную, но оглушающую и ритмичную музыку, кто-то сидел за столиками, пытаясь о чем-то говорить с товарищами, а заодно и разливая из-под полы в разовые пластиковые стаканчики нечто крепкоградусное. На столах же, кроме бутылок сухого вина и минералки, сиротливо стояли мисочки с салатами и какие-то блюда не то с колбасой, не то с аккуратно нарезанным мясом. У дальней, глухой стены зальчика были сдвинуты в единое целое пяток столов, и там происходило основное действо этой молодежной свадьбы: сидели жених и невеста, их ближайшие друзья, туда же подходили иногда некоторые из танцующих, что бы выпить с молодоженами и пожелать им счастливой совместной жизни. Но основной массе гулящих было не до них: здесь собрались потанцевать, выпить принесенного с собой, потискать в темных углах девчонок и, может быть, соблазнить кого-то из них на большее.

Ловко освободив свою руку от Пашиной, Анька решительно поцокала каблучками к виновникам торжества, змейкой лавируя между танцующими. Паша двинулся следом, стараясь не задеть и не обидеть никого из гостей. При его медвежьих габаритах это, казалось, было делом нелегким, но Паша, в который уже раз, подтвердил, что его сходство со зверем не ограничивается только силой.

Пьяненький, растрепанный, со сбившимся набок галстуком жених удивленно поднял глаза на Аньку и тут же оглянулся на стоящий рядом с ним поднос с подарками, на который девушка ловко и эффектно метнула пару золотых монет. Новенькие, поблескивающие жирным желтым цветом, они лежали поверх жиденького слоя старого, потертого серебра, как два бриллианта в окружении бутылочного стекла.