— Ты знаешь,Леха, раньше я к этому относился так, без интереса. А теперь — веришь? — боюсь.Лежу один и боюсь. Будто люк какой-то приоткрылся, а там огонь мерцает. Вижу я,и страх меня одолевает. Чувствую, ждут меня там; и не с добром ждут.

— Не грусти,Витек, я схожу, свечку поставлю за тебя о здравии и записку подам. Знаешь, я исамому батюшке про тебя скажу. Мол, есть такой мужик Витек, друг мой, хорошиймужик. Пусть что-то и не так делал, но одумался теперь и прощения просит. Так?

— Так. Так.Ты не забудь только, а то муторно мне, нехорошо. Черно как-то. Света бы...

Витек опятьзакашлялся, да так протяжно, что понял Алексей: точно, недолго осталось. “Ну,не может же быть, — подумал с отчаянием, — чтобы здесь так плохо и там тоже.Ведь не может?”

А Витекуспокоился, потянулся к стакану, выпил и сразу уснул, как будто провалилсякуда-то.

— Вить! — тихопозвал Алексей, но тот спал, а на губах его выступала кровавая пена.

 Алексейвстал. Бутылку он оставил у изголовья больного.

На улице онощутил, что совершенно трезв, будто и не было принятых ста пятидесяти грамм. Всовершенно ясной и звенящей как бы даже от мороза голове уже выстраивались вряд слова, которые он скажет там, в храме, как обещал.

Незаметно оноказался и у самых церковных дверей. Замер, собираясь с духом, и тут заметилрядом на скамеечке старичка, явно нищего, но раньше никогда не виденного. Тотвроде бы смотрел вниз, в землю, но Алексей почувствовал, что обнаружен, и непросто обнаружен, но и словно просвечен рентгеном.

— Вы сядьте,— сказал вдруг тот тихим голосом, — переведите дух-то. В храм надо входитьзатаив дыхание, с благоговением перед святыней. Понимаете меня?

— Может быть,и понимаю, — сказал Алексей и сел, — не совсем, правда.

— Вот то-то ионо! — продолжал старичок. — А от нас и требуется-то немного: осознать, чтопрах мы и во всем зависим от Отца Небесного, и всем Ему обязаны — и тем, чтодышим,  и тем, что хлеб едим и от дождя кров имеем. Кто с этим чувством живет,тому ох, как легко! А ведь нам, которые внизу, легче, чем иным. Господь милостьнам дал, облегчил путь. Глупо, мил человек, когда имеешь лишь рубище и посох и наних же, а не на Бога, уповаешь и от них же защиты ждешь. Иное дело, когда утебя дворцы и слуги — как не возгордиться? А там уж и Бога вовсе забыть. Анам-то с вами, не имеющим сокровищ, так просто благодать!

— Да уж! — ненашел, что еще сказать, Алексей. — Действительно благодать. Я вот от другасейчас. Помирает он в подвале от голода и чахотки. Просил вот у батюшкипрощения попросить за все. Думает, легче будет.

— Правильнодумает! Господь ох, как милосерд, Он иногда и такое покаяние приемлет, если оноот чистого сердца. Вы сделайте, как сказали, а я обожду, поговорим.

— Да боюсь я,— признался Алексей, — нехорошо я себя тут вел. Батюшка осерчал на меня.

— А выповинитесь, в ножки упадите, простит, точно вам говорю. Идите смелей, батюшкатам один, примет.

Алексей, вдохнув воздух, вошел, будто подталкиваемый невидимой рукой. За свечным ящикомдействительно никого не было. В храме, похоже, тоже было пусто. Все лампы быливыключены, и стены скрывались в полумраке, лишь в центре справа от аналоя спраздничной иконой горела свеча. В круг света попадал образ Спасителя у царскихврат: строгий взгляд, раскрытое Евангелие и благословляющая десница, которая,как показалось Алексею, вдруг двинулась и начертала в  воздухе маленькийкрестик. Верно, виною было колеблемое воздушным потоком пламя свечи, но Алексейзастыл и, осенив себя крестным знамением, земно поклонился, а потом опятьпосмотрел на икону, но теперь все было неподвижно, как и должно быть, и лишьблики играли в покрытых олифой красках. А батюшка был в алтаре, там горел свет,освещая апсидные своды над престолом.

— Батюшка! —осторожно позвал Алексей. — Можно вас на минуту?

— А? Ктоздесь? —  спросил, выглянув из алтаря, священник. Он прищурился, разглядывая,но узнал и, наверное, растерялся: — Вы? Зачем? Сейчас нет службы, уйдите, ямилицию позову!

— Простите,батюшка! — прижал руки к груди Алексей. — Я не пьян вовсе, у меня важное дело,выслушайте!

Священниксошел с солеи и скрылся в темноте у северной стены.

— Минуту,сейчас я зажгу свет, — прозвучал оттуда его голос.

Действительно,тут же вспыхнули настенные светильники и Алексей зажмурился.

— Слушаю васи надеюсь, что не будете дебоширить, — батюшка застыл в ожидании уприставленного к стене пустого аналоя.

— Да нет,простите еще раз, — Алексей подошел поближе и склонил голову, — все водка, будьона неладна.

— Легко всесвалить на что-то: водку, плохое настроение, погоду, на бабку, на дедку...Только я сам не виноват! Сказано в Писании: невинно вино, виновато пьянство.

— Да нет,виноват я, конечно, но трезвый я смирный.

— А зачемтогда пьете?

— Трудносказать, но сейчас я по другому вопросу: друг у меня умирает от туберкулеза; яобещал ему свечку поставить и с вами поговорить. Плохо ему на душе, мутитчто-то, страхи нападают — смерти боится, а она на пороге. Просил у вас прощенияпопросить за все плохое, что натворил. А мужик, скажу вам, он хороший,душевный, не жмот, товарищей не подставлял и не закладывал. Вот так. Чтоделать?

— То, чтопрощения просит — разумно. Но не у меня надо просить, а у Бога. Вот! — батюшкапоказал рукой на тот же образ Спасителя. — Покаяться ему нужно на исповеди.Тогда я, властью, данной мне Богом, разрешу его от грехов. Так надо. Как зовут?

— Виктор. Датолько как же ему придти? Он лежит чуть живой.

— В какойбольнице?

— В больнице? — смутился Алексей. — Да нет, он не в больнице. Он, бездомный, как и я, нас вбольницы не очень-то берут. В подвале он лежит, не так и далеко, в районе“Универсама”.

— Да-с... —задумался священник. — Не знаю, как тут и быть. Ну да ладно, а вы-то как?

— Что я? — непонял Алексей.

— Вы ведьтоже не были на исповеди, поди, давно? Давайте, пока есть время, я поисповедуювас.

— Меня? —отчего-то испугался Алексей. — Может быть, в другой раз?

— А давайтесегодня, сейчас.

Алексейсдался, и батюшка принес из алтаря крест и Евангелие. Пока он читал молитвы,Алексея немного потряхивало, и мороз гулял по коже, но когда началась исповедь,он быстро отошел. Батюшка умело задавал вопросы, и Алексей раскрылся ивыкладывал, выкладывал давнее и близкое — чем дальше, тем легче и охотней.Кое-что говорить было стыдно, но он выложил и это. Верно давеча говорил старик:чем в их положении гордиться-то? Кое-что, может быть, и не открыл, язык неповернулся, но и сказанного было довольно, чтобы почувствовать сильное облегчение— будто в бане помылся, основательно, с парилкой.

После того,как снята была с головы епитрахиль, как приложился к кресту и Евангелию,перевел он дух и утер обильный пот со лба.

— Будтопомолодел лет на двадцать, — признался священнику.

— Вестимо,столько грязи с себя снял. Значит, так, завтра вместе с вами пойдем исповедуеми причастим вашего друга Виктора. Прямо в подвале. Вы сегодня его навестите ипопросите, чтобы с утра, если ему так можно, ничего не ел и не пил. Курить тоженельзя. Понятно?

— Да, конечно,великое вам, батюшка, спасибо.

— Завтра вполдевятого приходите прямо сюда. И сами готовьтесь к выходным, чтобыпричаститься. Я объясню как.

Алексейпростился и вышел из храма, хотелось ему поговорить еще и со старичком, носкамеечка на улице была, увы, пуста. Поблизости его тоже не было видно, иАлексей, немного расстроившись, пошел к выходу, но у самых святых врат, отпоследней могилки его окликнули:

— Ну что, милчеловек? Поздравляю с очищением.

Это и былпропавший старичок. Но только как он узнал?  Впрочем, сейчас Алексей неудивился бы и более странным вещам.

— Вы знаете,— продолжал старичок, — сколько лежащих ныне здесь отдали бы все, чтобы сейчасоказаться на вашем месте?

— На моем?Ну, не знаю, — покачал головой Алексей, — не уверен даже, что обрету сегоднядома кров. Что я? Нищий, пропащий человек.