— Прости,Христа ради, раз так, — повинилась Анна Петровна, — я же для пользы, кто ещетебе скажет? Прости.

— Ладно, чегоуж там, прощаю, — Серафима утерла вспотевший лоб и хотела уже встать, — пожалуйпойду я.

Но АннаПетровна удержала ее за плечо и спросила:

— А тыпомнишь, Серафимушка, блаженную Екатерину.

— Ну конечно,— Серафима наморщила лоб, — помню, она, где-то около реки жила, юродиваястарушка. Ходили у нее спрашивать про то и про это.

— Блаженная,— поправила Анна Петровна, — Блаженная она. Жила в Завеличенском переулке, домчетыре, у чужих людей с сестрицей болящей. А вышла она из состоятельной семьи,получила хорошее образование и рано стала монахиней. Была Екатеринушка великаяпрозорливица, многое и многим на пользу души предсказывала наперед. Был со мнойтакой случай. В 1948 году. Шла я как-то за молоком, а навстречу Екатерина.Поздоровались, а она и говорит: “Будут на смерть убивать, надо простить ипомочь человеку”. Ничего больше не объяснила, только это сказала. А на другойдень муж мой с работы пришел пьяный. Он на войне ранение сильное имел иконтузию, так что часто впадал в раздражение и даже в буйство. Пришел, а я емуговорю, мол опять напился, опять с работы погонят. Он сразу как-то вошел в раж,схватил тяжелый железный совок и ударил меня по голове. Что дальше было непомню — очнулась уже в больнице. Врач сказал, что миллиметр меня спас, дескатьна миллиметр дальше бы ударил Степан, не выжила бы я. Степан, как везли меня вбольницу, все сзади бежал, кричал, что не хотел, что случайно, но ко мне его недопустили. Я все сомневалась: заявлять ли мне на мужа в суд или нет, но врачиуговорили меня, что надо, иначе, дескать, не сейчас, так потом все равно убьет.Рана у меня была тяжелая, но заживало все очень быстро. Как только случилось сомной, так в Собор Троицкий подали за меня поминание. Служил там отец Иоанн,теперешний известнейший Псково-Печерский архимандрит, так он попросил всехверующих встать на колени и помолиться о моем выздоровлении. После того иполегчало мне. Так что не миллиметр какой-то там меня спас, а Господьмилосердный по молитвам церкви, но где врачам это понять? И еще, как потом яузнала, в тот момент, когда со мной все случилось, матушка Екатерина горячомолилась у себя дома — вот от того и миллиметр, от того и не убилась до смерти.

— А мужа-тона сколько посадили? — полюбопытствовала Серафима.

— Да непосадили его, слава Богу, — вздохнула Анна Петровна, — не посадили. Я каквыпросилась домой, собралась идти в суд — настропалили меня таки врачи.Собралась и иду, как раз мимо дома матушки Екатерины. Она же у калиточки стоит,будто меня и поджидает. Как меня увидела, машет мне рукой, мол заходи. Вошли мыв дом, она подводит меня к столу, а там Евангелие раскрытое лежит. Она иговорит: “Читай!” Я читаю: “Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите,таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить”* (*  Мф.7, 1-2). “Иди домой, уточка”, — говорит мне матушка Екатерина и показываетрукой в окно: “Видишь, все уточки домой идут? Вот и ты иди. И не ходи никудасегодня”. А когда провожала меня, сказала: “Ты Степана Никитина прости” иопять: “Ты Степана Никитина прости”. Я сразу не поняла:  Степан Никитин — этонаш сосед, тезка моего мужа, дебошир и драксун, от него домашние что ни деньплачут. Но как на улице оказалась, дошло до меня: это моего мужа матушка имелаввиду, она ведь прямо никогда не говорила, всегда вот так, скрыто, как и всеблаженные. А ведь заранее мне все предсказала! Вот так матушка!

—  Значит,так и простила мужа? — недовольно скривилась Серафима.

— Простила. Аты что же, иначе бы поступила?

— Я быпосадила своего, если бы со мной такое учинил, — покачала головой Серафима.

— Вот в этомто все и дело, Серафимушка... — с грустью сказала Анна Петровна.

Закрывая ужедверь, Анна Петровна еще раз попросила:

— Серафимушка,ты уж не сердись и не забывай нас старых, и в молитвах вспоминай, а как помрем,так уж поминай всенепременно.

— Ну,матушка, засобиралась, погодь еще, — донеслись откуда-то снизу слова Серафимы,— приду на днях...

На кухне,опершись на стол и глядя на выцветшую фотографию церквушки на стене, АннаПетровна, неведомо к кому обращаясь, тихо сказала:

— А Степан-томой обернулся таки лицом, бросил пить, образумился. Вот так-то, Серафима! Апосади я его?..

Послевечерних молитв Анна Петровна присела рядом с сестрицей и  тихохонько взяла ееза ручку. Так и сидела молча, рассматривая маленькое, худое, и такое безконечнородное лицо Антонинушки. И вправду, белая она совсем, а кожа прозрачная, какпергамент, думала Анна Петровна и легонько гладила маленькую невесомуюсестрицыну ручку. Голубка моя! Столько же лет жили мы словно чужие, виделисьраз в год по завету? И как это такое было возможно? Анна Петровна вспоминала ихпрежние редкие встречи, по большей части у батюшки Валентина в Порхове, ккоторому ездили, как к главному духовному наставнику один-два раза в год наисповедь и для духовного совета. Священников много, а настоящих духовныхруководителей раз-два и обчелся — так им батюшка говорил. Сам-то он настоящий,мало его еще знают люди, но как раскусят, ох, побегут к нему.  Жаль, что ногине хотят ходить, сокрушалась Анна Петровна, только к нему бы дорогу и знала.Хотя он и ближе теперь, чем раньше, но и до погоста Камно, где нынче служит,верст семь от их дома, причем около версты пешком. Нет, не по силам ей, а жаль!Правда иногда случалось чудо и кто-нибудь брал ее с собой на автомобиле. Этобыло настоящим праздником...

Через святыеврата кладбищенской ограды идет она по аллейке, опираясь на обычный свойкостылик-коляску, к распахнутым храмовым двустворчатым дверям и будто бы видитуже батюшку... или нет — это он ее будто бы уже видит, насквозь видит, каждыйтайный ее грешок, который быть может по забывчивости завалился-затерялся вполеннице ее восьмидесяти пяти годков, как взятый взаем гривенник, который непременнонадо отдать, иначе, придет время, взыщут вдвое. Батюшка такой: вдруг скажетневзначай что-то, вроде бы и не к тебе относящееся, но вскоре понимаешь, что ктебе это, что твой это грех, твой это порок и потом со слезами на исповедиотдаешь его батюшке, и он принимает, не вспоминая уже, что сам давечаподсказал, сам навел на мысль; он накладывает старенькую свою епитрахиль иразрешает от грехов, как от бремени неудобоносимого. И как же легко послеэтого!.. Вот она входит в храм, крестится и кланяется и видит батюшку со спины,тот читает молитвы к исповеди: высокий, выше всех предстоящих ему сейчас людейна голову, в желтой потертой ризе и темной скуфейке. Здравствуй, батюшка,шепчет она про себя, а тот вдруг оборачивается и быстрый, но внимательный, его взглядскользит по прихожанам, на мгновение задерживается на ней и двигается ужедальше, но она чувствует: заметил! Потом подходит ее черед подойти к аналою. Аслезы ужу наворачиваются на глаза  и рвутся наружу всхлипы. Но батюшкапротягивает навстречу руку, глаза его улыбаются и лучатся теплом. И уже легчена сердце. “Здравствуй, наша дорогая”, — говорит он. И совсем уже легко ирадостно, а слезы все равно набегают и текут двумя ручейками по щекам, поподбородку... “Никакое доброе дело не обходится без препятствий и скорбей...Три главные добродетели: бояться Бога, молиться Богу и делать добро ближнему...Пост приводит к вратам рая, а милостыня отверзает их... Берегитесь худогосовета...” — это батюшкины слова, простые, как легкий майский ветерок, какдождик, как лучик солнца, но сколько в них благодатной спасительной силы!Сколько мудрости... “Это сливочки, — объясняет батюшка, — это самое важное,самое главное, это опыт сотен и сотен старцев и подвижников ЦерквиПравославной, предельно сконцентрированный в коротких мыслях-поучениях”.Действительно, что может быть проще, понятней и полезней (если исполняешь,конечно): “ Как можно чаще прибегайте к таинству Покаяния... Чтение Св. Писанияпредохраняет от грехов... Предваряйте всякого своим приветствием и поклоном...Отгоняйте худые мысли чтением священных книг... Переносите с благодарениемвсякие скорби и искушения...”.