Вдруг тихийголос Антонинушки проник за завесу воспоминаний и Анна Петровна вернулась вкомнату, ощутив сухую прохладную руку сестрицы в своей ладони...

— Аннушка, тыпомолись за Серафиму, — попросила Антонинушка, — пропадет она, погибнет.Акафист почитай Казанской иконе и канон Иоанну Предтечи... Держит ее мир и засобой тянет в самую геенну.

— Что правда,то правда, — кивнула Анна Петровна, — многих церковниц наших мир одолел.Безхребетные мы, Антонинушка, чуть что — молитва ли ослабнет, или грехи неисповеданные придавят — и ломаемся мы, теряем все свое христианство. Остаютсяодни слова, а дел-то уж и нет, веры нет. Так ведь, Антонинушка?

Но сестрицамолилась и молчала, а Анна Петровна предложила:

— Хочешь,наставления батюшки Валентина почитаю?

Антонинушкачуть заметно кивнула, и Анна Петровна принесла старенькую ученическую тетрадьиз которой начала читать вслух:

— Неопускайте случая и возможности присутствовать при церковном богослужении...Надо рассказать дома своим домашним, что слышала в церкви... Заменяйтечеловеческие беседы на беседования с Богом... Ни о чем не скорбите, как толькоо грехе, но и то умеренно... Тот друг, кто приносит пользу спасению души...Душу укрепляет слово Божие... Любите беседовать с божественными людьми, черезних открывается Бог... Разговоры с мирскими людьми отвлекают мысль от Бога...

ДыханиеАнтонинушки стало ровнее, похоже она заснула, хотя губы по-прежнему беззвучнодвигались, творя молитву. Анна Петровна отложила тетрадь. Пора и самой спать —день завершен, еще один день жизни.

Только вотуснуть — это дело непростое. Опять затеяли свою ночную возню неутомимыегрызуны, и Анна Петровна вдруг вспомнила давнюю историю...

Это случилосьвскоре после войны. Была тогда во Пскове известная чтица Псалтири, КсенияМихайловна, и Анна Петровна — молодая еще, быстрая и легкая на подъем — училасьу нее и всегда, когда было свободное время, ей помогала. (Неужели ядействительно тогда была такой? — удивлялась сегодняшняя Анна Петровна. —Неужели вообще возможно быть молодой, здоровой, крепко спать ночами и вставатьпо утрам веселой и полной сил?). Как-то их пригласили читать Псалтирь по усопшей, в один из вновь отстроенных домов на Запсковье. Некрашеный сосновыйгроб стоял в большой комнате. Здесь верно еще не жили: пахло свежим деревом имебели совсем не было. Тело усопшей было накрыто белым покрывалом, а на грудилежала иконка — вроде бы все как положено, но какое-то тяжелое гнетущее чувствосковывало их, и читали они медленно, спотыкаясь, как бы испытывая некое скрытоепротиводействие. Незадолго до полуночи кто-то приехал: раздался шум шагов,голоса, и к ним заглянули две молодые женщины — это были дочери покойной.Пригласили пить чай. Пошла Ксения Михайловна, а Анна Петровна осталасьчитать... Она читала одна не менее получаса, покуда не перевалило за полночь.Вдруг со стороны красного угла, где положено быть иконам, но не было,послышался шорох и шелестение, будто кто-то волочил по полу веником. Боковымзрением Анна Петровна почувствовала какое-то движение, резко обернулась иобмерла: к ней приближались несколько огромных крыс. Двигались они лениво, какбы давали себя рассмотреть, и, воистину, таких кошмарных тварей, ей, прожившейуже почти четыре десятка лет и в деревне и в городе, видеть не доводилось! Былиони огромные, сантиметров по тридцать, черные и блестящие, будто намазанныежиром, с длинными хвостами. Приблизившись на метр ко гробу и застывшей подлестолбом Анне Петровне, крысы вдруг повернули и помчались по кругу, да с такойбыстротой, что воздух загудел, словно кто-то рассекал его, вращая в рукеверевку. Анну Петровну сковал жуткий страх, она, как не силилась, не моглаиздать ни звука, и в глазах у нее все вертелось и кружилось. Тут вдруг одна изтварей прыгнула прямо в гроб на усопшую, а оттуда на Анну Петровну. От такогоужаса та сумела все же крикнуть, прежде чем потеряла сознание... На криксбежались все, кто был в доме. Анна Петровна сидела без движений, уткнувшисьлицом в придвинутый ко гробу читальный столик, а на ее платке, свисая с головына спину, распласталась огромная черная крыса. Остальные так и бегали, какзаведенные, по кругу. Все растерялись — зрелище неописуемое — но, Слава Богу,Ксения Михайловна первая сообразила что к чему, подняла лежащий под ногамиполовичок и, укрыв им руки, схватила мерзкую тварь за хвост и ударила ее обпол. Крыса тут же вырвалась и присоединилась к остальным. Кто-то принес двухдомашних котов, но те с жутким воем тут же выскочили прочь, будто перед нимибыли не грызуны, а голодная собачья свора. Все это безумие продолжалось уженесколько минут: гроб с покойницей, вокруг кричащие и размахивающие чем попалолюди, потерявшая сознание Анна Петровна, улепетывающие без оглядки коты и мечущиесятуда-сюда фантасмагорические крысы, никак не желающие покидать поле сражения...Еще раздавались крики, когда вдруг обнаружилось, что все крысы разом исчезли.Чудеса! Им просто некуда было деваться в этой комнате и в этом новом доме, гдене было ни одной наималейшей щели; ну разве что в пору таракану, но не этимвеликанам. Чего только в жизни не бывает?! Однако все вскоре успокоились ипошли пить чай. Только Авдей, хозяин дома, человек, как он сам себяхарактеризовал, неверующий, сказал, что верно Бог есть, раз такое возможно...Потом, уже наутро, когда дочитали они Псалтирь, когда шли домой, КсенияМихайловна почему-то шепотом сообщила Анне Петровне, что покойница при жизнизанималась ворожбой, то ли наводила, то ли снимала порчу и сглаз, гадала и лечиланаговорами...

* * *

В субботу, ссамого утра Анна Петровна занялась духовными делами. В последние годы повоскресеньям она, как правило, всегда причащалась — это было исполнениемдавнего благословения старца — поэтому все домашние дела накануне сводились ксамому минимуму. Она прочитала акафисты, сначала те, которые давечаблагословила сестрица за Серафиму, а потом положенные правилом дляпричащающихся. “Душа ежедневно требует пищи духовной: молитвы и слова Божия”, —без устали напоминал батюшка Валентин. Если бы все это разумели, думала АннаПетровна, если бы насыщали душу пищей вечной и нетленной, то разве возможнобыло бы такое, как, например, у соседей по площадке Блиновых, у которыхежедневно то хозяин, то сама хозяйка извергали страшнейшие матерныеругательства, причем так громогласно, что отчетливо слышалось каждое слово.Нет, они не дрались и особливо не ссорились — это просто было у них нормойобщения, кошмарным правилом, которое, безусловно, усваивалось и их детьми.Когда Анна Петровна пыталась осторожно делать им замечания, они недоумевали. Вчем, дескать, собственно дело? Мы у себя дома, не деремся, не скандалим, нуразве что говорим громко? Так это не мы, а строители виноваты. Они никак немогли взять в толк, что невозможно нормальному человеку это слышать. “Господи,помилуй, — шептала Анна Петровна, — Пресвятая Владычице, Богородице, приимимолитвы раб Твоих за недугующих неверием (перечисляла их имена) и избави их отслепоты душевной, да узрят свет Веры божественной, да вси обратятся в недраМатери Церкви и избавятся всякия нужды и печали”. Что еще оставалось делать, нев домоуправление же идти с жалобой?

Однажды,много лет назад, когда семейная жизнь вдруг стала для нее невыносимой мукой,она спросила у матушки Екатерины, как быть? Та указала рукой на стену, и этозначило: будь твердой и терпеливой, как эта стена. “Любите прискорбности,любите притрудности, — неоднократно говаривала матушка, — без них невозможноспасение”. И Анна Петровна теперь тоже часто повторяла: “Любите прискорбности,любите притрудности...”, — и другим, но более, верно, себе самой.

Около пятиАнна Петровна уже была готова. В шесть начало всенощной в Соборе. Путь туданедалекий, но ее ногам как раз поспеть. Она еще и еще раз проверяла, все лиположила в сумочку — часто многие нужные вещи не желали покидать дом ипрятались по углам. Рассеянность — грех, твердила она себе, но все же понимала,что это просто старость: восемьдесят пять — это не шестьдесят, и даже несемьдесят. Она помолилась Ангелу хранителю, прося напомнить, если что забыла. И вдруг вправду вспомнила о давешней сестрицыной просьбе: