Батюшкапротянул маленький пузыречек, и Анна Петровна благоговейно приняла, поцеловавего руку. А он, мягко улыбнувшись на последок, уже переключился на кого-тодругого, также нуждающегося в его участии.
Было жаль,что так мало удалось поговорить, но Анна Петровна прогнала эту мысль. Как жемало? И слово сказал, и маслицем святым наделил. Куда же больше? Иные и такогоне сподобились. Слава Тебе Боже, что благословил эту мою встречу с батюшкой! —шептала Анна Петровна. Пора было идти к машине. Андрей стоял рядом ивопросительно смотрел на нее. Понятно: дети устали, надо домой. И ей домой, ксестрице, то-то утешится она рассказом...
Серойбездушной массой надвигался город. Промелькнул телецентр, сплошной стенойпотянулись блочные девятиэтажки. И спешили мимо люди: просто мимо, или непросто, потому как мимо самого главного, мимо той малозаметной полевой дорожкик старинному Георгиевскому храму, да и не только к нему – к любомуправославному храму, где службы и молитвы, где открываются самые что ни на естьнастоящие райские двери, за которыми благая вечность для всех, кто ее ищет иподвизается за нее...
А вот уже иродная пятиэтажка, окошки на втором этаже, за которыми дорогая сестрица. Как-тотам она? Выйдя из машины, Анна Петровна долго благодарила Андрея, а тотсмущался и мотал головой...
Таков былэтот день — чудесный, необыкновенно насыщенный духовной радостью и надеждой.Слава Богу за все!
Глава3. В последний путь
Блаженны мертвые, умирающие
в Господе… они успокоятся
от трудов своих,
и дела их идут вслед за ними
(Откр. 14, 13)
Незаметнопролетел Рождественский пост. Время будто заторопилось и, хотя ночи были такиеже длинные и безсонные, листики с отрывного календаря шелестели все быстрее ибыстрее и исчезали, уносимые в прошлое неведомыми ветрами. Умчалось Рождество,завершились Святки и теперь приспело время думать о Великом посте. Жизнь заокном кипела, и все в ней раз от разу менялось — и наверху и внизу: парламенты,президенты, банки, проценты по вкладам — но, Милосердный Боже, как все это былодалеко от их, пусть и неухоженной, но такой умиротворяюще тихой квартиры. У нихвсе также теплилась лампада в Красном углу, все также громко тикал бравыйсталинский будильник, и Антонинушка все также не пресекаясь шептала чудесныеслова молитвы, только вот делала это как будто тише. Или это лишь казалось АннеПетровне, вечно обезпокоенной здоровьем дорогой сестрицы? Может быть и так,может быть были это пустые страхи, но душу все равно мучили нехорошие предчувствия,и сердце от того наполнялось тревогой и болело, болело...
Еще в началепоста принесли письмо от батюшки Валентина со словами утешения и отеческойлюбви. Это было ответное на ее, Анны Петровны, послание, в котором задавала онабатюшке некоторые насущные вопросы. Спрашивала, например, как быть с меройстрогости поста: порой ведь сил нет совсем, и врач рекомендует хотя бы от рыбыне отказываться. Она не рассчитывала на такой быстрый ответ и, получив,перечитывала много раз. Немногочисленные душеспасительные строчки запомнилабуквально дословно, и все равно время от времени опять брала письмо в руки...
И сегодня воттоже, присела у стола и читала:
“... Кушайтерыбу, когда немощны. Тут нет греха, когда делается по необходимости, а не поприхоти. А когда станете говеть, тогда воздержитесь, если будете крепки; а еслинет, то воздержитесь день другой перед самим причастием; и даже без этогоможно, когда совсем немощь одолеет. Это не благословение, это совет. Почемутак, объясню: не имеет священник власти благословлять нарушения Уставацерковного и нарушение поста, а вот грех разрешить имеет право.Руководствуйтесь здравым духовным размышлением — Господь лишнего с нас неспросит, за то в чем не виновны не осудит...
То, что засестрицей своей ходите, то Господь и к Себе отнесет, как в Евангелии сказано. Инаграду положит на будущий век...
Не забывайтеза все благодарить Бога; и за нездоровье благодарите.
Мужества жесебе к благодушному терпению, в минуты отяжеления страданий, ищите ввоспоминании терпения всех святых, и особенно мучеников. Сколько и как онитерпели! И вообразить трудно. Да и всем нам многими скорбями подобает внити вЦарствие Божие. Туда дорога одна — крест, произвольный или непроизвольный...
А пост тем ихорош, что устраняет заботы души, прекращает угнетающую ум дремоту, обращаетвсе помыслы к самой душе…
Прекрасентруд поста, потому что он облегчает душу от тяжестей грехов и легким делаетбремя заповедей Христовых.
Пустьпослужат вам в назидание и утешение, — писал в заключение батюшка, — этисвятоотеческие духовные блестки. Спаси вас Господи и Сестрицу вашу. Помню имолюсь...”
“И легкимделает бремя заповедей Христовых...”, — прошептала Анна Петровна и отложилаписьмо.
Ближе квечеру зашла Серафима. Была она вся в заботах и делах. И совсем это было ей нена пользу. Она дергалась и не могла усидеть на месте, обрывала сама себя,махала руками и все кого-то осуждала, все судила да рядила о мирском. Одуховном же — ни слова. Что говорить, тяготилась Анна Петровна таким общением,но не решалась делать замечаний, зная взрывной характер Серафимы. Они каквсегда сидели в крохотной, заставленной банками, пакетами и невесть еще чем,кухне, ожидая пока заварится чаек. Увы, не было у Анны Петровны сил наводитьздесь порядки, да и присмотрелись свои глаза, не замечали этого бедлама.Серафима же с некоторой брезгливостью поглядывала на густо усаженные пятнамистены, покрытую бурым налетом посуду, заскорузлые кастрюли. Она и к запахудоходящего уже чая принюхивалась с некоторой опаской: мол, кто его знает, чтонамешала туда старуха? Но аромат как аромат — витал себе в воздухе и щекоталраздутые ноздри Серафимы. А Анна Петровна пыталась меж тем перевести разговорна что-то душеспасительное. Только тщетно: Серафима неизбежно возвращалась кблизкому для себя — сиюминутному, мирскому.
— Акафист-токто читал в соборе? — спросила Анна Петровна, зная что Серафима теперь тамубирает по вечерам.
— Акафист-то?Да молодой священник, их теперь Владыка как блины печет. Слушай, я тут деньгивложила осенью в “Скорпион”, это что-то на вроде банка — фонд называется,вложила немного — пенсию одну, ну сначала шли большие проценты, очень многовыходило, а теперь — представляешь? — все сгорело. Лопнули эти жулики и деньгинаши присвоили. За границу утекли, будь они не ладны. Представляешь? Хотела длявнуков приданное — и на тебе... Обокрали ироды!
— Да грех этовсе, — не сдержалась Анна Петровна, — лихва и процент — грех. В Святом ПисанииГосподь обличил лихоимство. Как же это — не трудилась и деньги получаешь?
— Да ну тебя!— махнула рукой Серафима. — Все у тебя грех. Я же не воровала и не на пьянкукопила, а внукам. Им что же — жить не надо?
— Да надо имжить, надо, Серафимушка, — мягко продолжала Анна Петровна, замечая, что лицоСерафимы вдруг покраснело от негодования, — но ведь зарабатывать надо в потелица своего. Ты не сердись на меня старую, это ведь не я придумала. Сейчаспрочитаю тебе, что отцы святые говорят.
Анна Петровнапринесла из комнаты старую тетрадочку подарочек от батюшки Валентина, но преждена минутку подошла к сестрице. Антонинушка сидела на своей кроватке: подупрятанными в валенки ножками — старый деревянный чемоданчик, а губки вседвигались, все творили чудесную молитву. Анна Петровна поправила сестрицеплаточек и молча кивнула в сторону кухни. Антонинушка в ту же сторонуперекрестила комнату и покачала головкой...
Да, совсемсестрица ослабела, совсем легонькая, как голубка небесная! Проявлюнастойчивость, решила Анна Петровна, буду кормить, как полагается, а то иду унее на поводу. Не дело!
Серафима ужевовсю хозяйничала. Она старательно обтерла полотенцем две высокие чашки — сигрушечным домиком и веселым корабликом — и наполнила их чаем. Себе онапоставила коричневый домик с треугольной, лихо закрученной на краях крышей, а кАнне Петровне приплыл кораблик с озорным дымком из пузатой трубы. Но прежде онаоткрыла тетрадь и, пока Серафима шумно прихлебывала, начала читать: