— Хотя многиелихвы и процента за грех не почитают, учит святитель Тихон Задонский, однакоэто есть вымысел сребролюбивых сердец. Они не внимают святому Божиему слову,Лихва вошла у них в обычай, который так ослепляет душевные глаза, что человекгреха своего и пагубы своей не видит. Святое Божие слово запрещает лихву брать.“Взаймы давайте, не ожидая ничего”, — глаголет Христос. Значит, лихва естьложь! От чужих трудов, без своего труда, пользы себе искать есть грех. Лихвуприемлющие без всякого своего труда от чужих трудов хотят пользоваться иобогащаться. Значит грешат!

 — Ну,правильно говорят святые отцы, — перебила Серафима. — Я что —  против? Нопричем тут я, какая же я лихва и процент? Тоже мне! Если в чем согрешу —покаюсь! Бог простит!

— Бог-топростит, — тихо-тихо сказала Анна Петровна, только так вот самонадеянно уповатьна милосердие Божие, как говорят святые отцы, есть хула на Духа Святого.

— Ну ладнохватит, — сердито оборвала Серафима, — я к тебе не каяться хожу. Хочу каклучше, поговорить, отвлечь вас, а ты, Анна Петровна, вечно...

Серафимамахнула рукой и поднялась.

— Постой, —придержала Анна Петровна и спросила: — Скажи Серафимушка, а на что тебебогатство?

— Да не мне —детям, внукам. Им!

— А им-тозачем? Сумеют ли верно распорядиться? Старцы хотя и  говорят, что богатствосамо по себе не губит, как и бедность не спасает, но, однако, трудно богатомувойти в рай.

— Хочется,чтобы хоть дети в достатке пожили. Да и какие это богатства? Так, слезыкуриные.

Злостьотпустила Серафиму и, вспомнив о чем-то, она пригорюнилась, присела обратно настул и продолжила:

— Ты-тознаешь, Анна Петровна, как мы жили после войны. Хлеба не хватало, что говоритьоб угощениях каких-то? А одевались как? Пусть хоть мои-то внуки модно оденутся,пусть поедят вдосталь, пусть порадуются жизни.

— Порадуютсяздесь, хорошо, а дальше? — спросила Анна Петровна, — Не боишься, что такаязабота твоя им в будущем веке радости не прибавит? О Господе надо радоваться, итогда все, что окружает тебя, тоже в радость будет. А иначе неизбежно грех когреху пойдут. Вот Антонинушка, они ведь с Семеном своим ужас как бедно жили, ноГосподь духовную радость им подавал. Знаешь, после войны сразу, они повзаимному согласию стали жить как брат и сестра. А ведь им тогда и по сорок летне было. Вот какая ревность! Семена Господь скоро прибрал, и Антонинушка с тойпоры честной вдовицей жила. Одна и с детьми и с хозяйством управлялась. Воттакая у нее была в жизни радость. Но если в Царствие Небесное открыта ейдорога, а я не сомневаюсь в этом, то Господь возместит все скорби, за все, чторади Бога делалось, с лихвой воздаст.

Серафимапритихла и так молча посидела минутку другую, потом прихлопнула по коленкамруками и сказала

— Права ты вовсем, Анна Петровна, во всем права. Но нет у нас сил жить по такой твоейправоте. Пойми, как я заставлю детей горести и скорби любить? Они и постятся-толишь в Пятницу Страстную перед Пасхой. Причаститься дочку еле-еле согнала впоследний раз. А внучка вообще не желает идти в храм. Зачем, говорит,пережитки, мол. Прости Господи... — неожиданно Серафима заплакала.

— Молись,Серафимущка, Господь управит, — утешала Анна Петровна, но помнила она, что и уних с Антонинушкой в роду много таких же, которые в затмении веру считаютпережитком. Действительно, прости им Господи!

Поздновечером, когда остались они вдвоем с сестрицей, Антонинушка вдруг обратилась снеожиданной просьбой:

— Будут меняхоронить, если пост будет, пусть стол поминальный постным делают и водки ненадо. Это обязательно!

— А что этоты об этом, Антонинушка? — растерялась Анна Петровна, когда это тебя хоронить?Что еще выдумала? — говорила, а сама не верила — ведь и вправду — не сегоднязавтра.

— Тебе что жесон какой приснился? — пыталась было доискаться, но сестрица не стала ничегообъяснять, а еще раз напомнила:

— Так незабудь, Аннушка, если в пост!

Ночью АннаПетровна все прислушивалась со страхом: а вдруг сегодня? Но, слава Богу, ничегоне произошло. Спокойно прошли и последующие несколько дней…

Четырнадцатогомарта начался Великий пост. А ночью остановился их старый сталинский будильник.Анну Петровну буквально вытолкнуло из сна острое предчувствие  беды. Что-тослучилось! Она встрепенулась и решила, было, что умерла сестрица.

— Антонина! —закричала она в голос, но тут же услышала:

— Здесь ясестрица, здесь.

Что же этотакое? Господи, помилуй. И тут она поняла, что не слышит тиканья будильника.Много-много лет она аккуратно его заводила каждый вечер, и накануне тоже, и онне подводил, без устали, как какой-нибудь былинный богатырь, стучал себе истучал, но вот... все-таки остановился. Не к добру это. К беде... Значит скоро?Действительно скоро? Господи, не забирай ее, — взмолилась она, — как же я одна?

Протянулисьпервая, вторая и третья недели поста. Сестрица почти что не ела. Она выпивалараз в день теплой водички, а иногда и от этого отказывалась. Кушала лишь всубботу и воскресенье — по одному разу. В Благовещение ее причастил батюшка изМироносицкого храма. Антонинушка воспрянула и посвежела лицом, но через парудней уже не смогла подняться с кровати и лежала теперь, вышептываянепресекающуюся молитовку. На это давал ей Господь еще сил.

Анна Петровнауже не плакала, она смирилась и подолгу сидела рядом с сестрицей, словно желая  напоследок на нее насмотреться. А за окном все дышало весной. Снегсовсем сошел, и деревья набухали жизнью. Природа лишь готовилась, а люди ужеожили: детвора играла в футбол, и покрикивали выпивающие за доминошным столоммужички. Такова жизнь: совсем незаметно перетекает она из нынешнего века  вбудущий и те, которые остаются не замечают этого, предаваясь привычной суете.Самая великая тайна всех времен — тайна смерти — остается вне этого кругаповседневной суеты. Увы!

В субботу,перед цветоносной неделей, Антонинушку соборовали и еще раз причастили. Сделалэто все тот же безотказный мироносицкий батюшка, спаси его Господи. Ах, если бымог приехать батюшка Валентин! Но у него столько страждущих чад, стольконеотложных обязанностей и дел, что оторваться от прихода невозможно никак. Дажена епархиальные собрания давным-давно не ездил батюшка, что всегда обрушивалона его голову недовольство церковного начальства.  И отпусков никаких не было —уже много-много лет. Но, слава Богу, думала Анна Петровна, не осталась сестрицабез напутствия. Слава Богу!

Так с Божиейпомощью дожили до Пасхи. Словно в ладошках, бережно  несла Анна Петровна Благуювесть о Воскресении и с порога комнаты возвестила сестрице:

— ХристосВоскресе!

— ВоистинуВоскресе! — тихо отозвалась Антонинушка.

Анна Петровнаподошла к сестрице и они похристосовались.

— Возьмисестричка дорогая! — протянула Анна Петровна красное пасхальное яичко.

Антонинушкаприняла и чуть заметная улыбка тронула ее безцветные, без кровинушки губы:

— Помнишь,Аннушка, сон я видела про яичко?

— Про яичко?Ах да! — не сразу вспомнила Анна Петровна.

Года дваназад увидела сестрица такой сон. Кто-то стучит ей будто в окошко. Онаоткрывает раму и видит юношу в светлых одеждах. Тот протягивает ей красноепасхальное яичко и говорит: “Это тебе за среду и пятницу!” Такой был сон.Понятно, что постница Антонинушка была великая, среду и пятницу сызмальстванеукоснительно блюла, но почему такой подарок, да еще летом, когда Пасха давноминовала? Так и остался сон неразгаданным...

— Вот идожили мы с тобой до Воскресения Христова, — по плечику погладила Анна Петровнасестричку, — теперь, с Божией помощью, до Троицы будем жить.

Антонинушкасмотрела с радостью, но было в ее глазах и нечто непонятное для Анны Петровны —некое знание о грядущем, о котором сестрица помалкивала. Что-то будет? Что-топодаст Господь?

Во вторник наСветлой седмице кто-то негромко постучал в дверь. Анна Петровна удивляясь, —отчего не звонят? — пошла открывать. На пороге стояла женщина будто бы изнакомая, но столь смутно, что узнать сразу не удалось