— Боюсь, что от твоего коктейля хватит удар.

Лулу отпивает еще, и соломинка мерцает в флуоресцентно-голубом цвете коктейля.

— На вкус как обычная газированная вода.

— Да просто самодельный самогон убил все твои вкусовые рецепторы.

Оставив мой комментарий без внимания, подруга смотрит на меня своими карими глазами.

— Носить гипс — это хуже геморроя. Жесткий какой, — она ухмыляется. — Правда в некоторых ситуациях от присутствия чего-то твердого я бы не отказалась — если ты понимаешь, о чем я.

Я смеюсь и смотрю на свой фиолетовый гипс, выглядывающий из черного слинга.

— Все могло быть гораздо хуже. Камеру держать немного неудобно, и мне сложно складывать футболки, но… я ведь могла умереть.

Кивнув, Лулу снова делает глоток коктейля — который уже наполовину выпит.

— Но вообще-то, — замечаю я, — чтобы взять у людей деньги во время антракта, мне достаточно и одной руки. Так что все не так уж плохо.

— Слышала, что ты одной неплохо управляешься, — громко шлепнув по столу рукой, хохочет Лулу.

— Лучше всех, ага, — подмигиваю я. — Ну а у тебя как дела? Были прослушивания?

Слегка надув губы, Лулу качает головой, а потом двигает плечами в такт музыке. Чтобы свести концы с концами, она работает официанткой, но на самом деле всегда мечтала стать актрисой — с тех пор как подросла и узнала об этой возможности. Мы познакомились с ней в магистратуре, где она изучала театральное искусство, а я писательство. Лулу всегда утверждала, что может стать моей музой, и я буду строчить для нее сценарий за сценарием. Это многое говорит о наших отношениях, которые — за исключением этой поездки в Джерси — скорее увлекательные, нежели скучные.

Лулу снималась в нескольких малобюджетных рекламных роликах (в рекламе для страховой компании играла попавшую в аварию глупую девицу, и у меня до сих пор хранится несколько гифок с того перфоманса, чтобы периодически ни с того ни с сего отправить ей), посещала почти все существующие в Нью-Йорке курсы актерского мастерства и даже (в качестве одолжения мне) получила приглашение сыграть небольшую роль в одном из спектаклей Роберта. Долго это не продлилось, потому что, по словам Роберта, «Лулу хорошо играет только саму Лулу», но, видимо, до конца дней своих она будет верить, что совсем скоро ее ждет большой успех.

— На этой неделе ни одного, — глядя на сцену, подруга попивает свой неоновый коктейль. Я же опасливо делаю глоток разбавленной диетической Колы. — Даже после праздников народу по-прежнему много, так что всем нам пришлось взять дополнительные часы, — кивнув в сторону музыкантов, Лулу добавляет: — У меня такое чувство, будто промежность этого парня готова визуально меня изнасиловать, но сама группа… Они не так уж и плохи.

Посмотрев туда же, куда и она, я вижу, как вокалист встал в свет единственного прожектора на сцене. Кислотного цвета потертые джинсы облегают парня так плотно, что мне видно каждую выпуклость. Если он проведет в этих штанах еще пару часов, то, я уверена, может распрощаться со своим потенциальным отцовством уже сегодня. Доиграв «Pour some sugar on me» группы Def Leppard, группа переходит к каверу Great White «Rock Me» — из-за старшего брата Томаса, фанатеющего от глэм-метала, я разбираюсь в этой музыке, — и несколько смелых (или пьяных) женщин направляются к краю сцены, пританцовывая под начальные блюзовые аккорды.

Точно. Почему бы и нет? Я тоже начинаю покачиваться, сидя на стуле, захваченная игрой гитариста и его сводящими с ума нотами. Сосредоточившись, он низко опустил голову. «Гуляка Спрингстин» может быть дрянной кавер-группой — у большинства из них болтается серьга в ухе, а разряжены они в одежду с животным принтом, — но Лулу права: они не так уж и плохи. Навести лоска — и они вполне смогут играть в клубе побольше этого или даже в каком-нибудь крохотном музыкальном театре в стиле восьмидесятых.

Вокалист отходит в сторону, в круг света выходит гитарист и начинает свое традиционное соло. Женщины у сцены реагируют до странного бурно… а его манера держать гитару, как пальцы бегают по грифу и как его волосы падают на лоб, — все это кажется мне смутно знакомым.

Ну ничего себе…

Парень приподнимает подбородок, и, даже не видя в этом полумраке его глаз и половину лица, я его узнаю.

— Это он, — показывая на него, говорю я. Сев ровнее, вытаскиваю телефон. Поскольку я все еще на обезболивающих, то своим глазам доверяю не полностью. Приблизив картинку, делаю размытое фото.

— Кто?

Я таращусь на экран и узнаю резко очерченную челюсть и пухлые губы.

— Келвин. Парень из метро.

— Да ладно! — она наклоняется и прищуривается, — Это он? — Лулу на несколько секунд замолкает и внимательно его оглядывает — видя именно то, что и я почти каждый день в течение полугода. — Черт. Ну ладно, — она поворачивается ко мне и приподнимает брови. — А он ого-го.

— Я же говорила! — мы обе снова смотрим на него. Он играет в верхней части грифа, извлекая из гитары визжащие звуки, и в отличие от своей отрешенной позы на станции, сейчас Келвин играет на публику. — Что он здесь делает? — а что, если он меня заметит? — Боже, наверное, решит, что я слежу за ним?

— Да ну, откуда тебе было знать, что он гитарист в «Ѓуляке Спрингстин»? Ты даже не состоишь в их фан-клубе, — потом с хохотом Лулу добавляет: — Можно подумать, у них вообще есть фан-клуб.

Она, конечно, права, но даже сейчас, когда всего лишь не могу оторвать от него взгляд, я чувствую себя сталкером. Я в подробностях знаю его график — плюс ко всему видела его сегодняшним утром, — а сейчас знаю и того больше. Так вот, значит, чем он занимается, когда не играет на улице? Боже правый. Может, поэтому с таким блеском играет на станции? Ему приходится почти физически вытеснить эту музыку из своей головы.

Песня заканчивается, вокалист возвращает микрофон на стойку, а потом, пробормотав, что у них перерыв, подносит к губам бутылку пива Rolling Rock и показательно опустошает ее.

Прежде чем понимаю, что творю, я вскакиваю со своего места. Народ возвращается за столики и в бар за выпивкой, а свет в зале становится достаточно ярким, чтобы заметить, как Келвин сначала исчез за кулисами, а спустя минуту появился в противоположном конце бара.

В то время как остальные члены группы одеты в жуткой стилистике 80-х, на Келвине черная футболка, спереди небрежно заправленная в темно-синие джинсы. На нем все те же черные ботинки, а левая нога стоит на перекладине внизу барной стойки. Бармен приносит ему темное пиво, и Келвин берет стакан, не переставая смотреть прямо перед собой.

Я не знаю, как к нему подойти; он все еще не видит меня, хотя я буквально в нескольких шагах. Позвать по имени — слишком странно, так что, расправив плечи, просто сажусь рядом с ним.

Уже сев на стул, я замечаю, что примерно десяток женщин явно собираются с духом сделать то же самое и подходят к нему с разных сторон. Келвин медленно поворачивается, словно это происходит во время каждого перерыва и он не совсем уверен, с кем в итоге придется общаться.

Но когда наши взгляды встречаются, он вздрагивает, а потом тут же расслабляется, и на лице появляется искренняя улыбка.

— Привет, девушка из Нидерландов.

И я ничего не могу с собой поделать — недоверчиво отвечаю:

— Вот, значит, как? Просто привет?

В улыбке Келвина появляется сочувствие, как будто он понимает мой намек, после чего взмахом руки подзывает бармена, который тут же появляется рядом.

— Все, что ей захочется, — говорит ему Келвин.

Я медлю. Здесь я вовсе не для того, чтобы с ним выпивать. И подошла к нему удовлетворить собственное любопытство, мучавшее меня в последние несколько дней… а еще, может, и высказать ему свое недовольство. Но его такая естественная легкость дезориентирует. Я ожидала, что он смутится или будет холодным. Но вместо этого Келвин расслаблен, улыбается и до краев полон харизмы.

Бармен нетерпеливо постукивает пальцами по стойке.