- Я облилась, разве не видишь?

Конечно, он видел - и не мог отвести взгляда от рубиновых струек, стекавших по высокой груди к животу.

- Хочу, чтобы ты слизал все вино, - сказала она.

Марко дернулся, как от удара, но она крепко держала его магическими путами.

- Ты подчиняешься мне, - она говорила низким приглушенным голосом, все крепче оплетая его. - Делай, как приказываю.

Он приблизился медленно, до последнего сопротивляясь ее колдовской силе, но она и правда оказалась сильнее - притягивала его к себе, как на веревке. Марко почувствовал тепло ее кожи, даже не прикоснувшись еще к золотистому телу. Она вся трепетала, ожидая игры, но для него эта игра не была забавной.

- Мы это уже делали, Сафо, - он попытался держаться невозмутимо, но о каком спокойствии могла идти речь, если все его существо уже пылало и желало бешеной любви.

- И мне это ужасно понравилось, - сказала она с удовольствием. - Хочу повторить. Оближи - меня - сейчас!

Язык его коснулся женской груди и скользнул вверх, подбирая винную каплю. По золотистой коже словно пробежало невидимое пламя, заставив Сафору выгнуться всем телом:

- Продолжай!

Он снова провел языком по груди, задев затвердевший сосок. Сафора застонала - тихо, мучительно сладко, и приказала срывающимся голосом:

- Еще! Лижи сильнее! Ты же хотел попробовать этого вина? Оно ведь тебе по вкусу?

Что заставляло ее так издеваться и над ним, и над собой? В этот момент Марко готов был убить ее - придушить собственными руками, не думая о последствиях. Неужели так трудно было отдать ему себя? Чтобы раз и навсегда покончить с тем огнем, что сжигал обоих?

- Марко, - позвала она с придыханием, и он уступил ей.

Пусть, раз ей так хочется. А он со временем обязательно возьмет свое. Пока же...

Теперь он действовал языком быстрее, и Сафора закусывала губу, сдерживая стоны. Несколько раз он ощущал легкое прикосновение ее ладони к своему затылку. Как будто она хотела притянуть Марко ближе, но не решалась. Сам же Марко только и мечтал, чтобы она дала ему побольше свободы, тогда можно было приласкать ее - погладить колени, сжать бедра, но колдовство позволяло лишь касаться ее тела губами.

Вскоре Сафора перестала сдерживать стоны и заерзала в кресле, теснее сжимая ноги.

- Отпусти меня, - сказал Марко хрипло, - я возьму тебя так, как скажешь, и буду брать столько, сколько хочешь. Но не мучай больше...

Она открыла глаза и посмотрела почти удивленно, словно смысл сказанного ускользал от нее, а потом перевела взгляд ниже и улыбнулась, рассматривая выпуклость на его штанах - явное свидетельство страсти.

Но он напрасно надеялся на полюбовное согласие.

- Подожди, - приказала Сафора, и Марко, подчиняясь магии, послушно отодвинулся.

Он вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, и смотрел на Сафору с ненавистью и вожделением. Она отвечала ему не менее пылким взором.

- Хорошее вино? - спросила она, горя щеками. - Хочешь еще? Отвечай!

- Да! - почти прорычал он сквозь стиснутые зубы.

- Тогда получи, - она раздвинула колени и щедро полила вином свой живот, и пониже живота, и велела: - Приступай! Слизни все вино, до последней капли.

Она раскрылась перед ним, как жемчужная раковина, ничего не скрывая, и Марко впился в нее жадно, терзая языком нежную плоть. Сафора не смогла сдержать крика и выгнулась навстречу его рту, еле выговорив:

- В следующий раз... когда будешь произносить проповедь на площади Санчи... а-ах!.. вспоминай, что делал твой язык, которым ты бичуешь распущенность...

Вкус вина и вкус женщины, изнывающей от страсти, смешались. Раньше Марко никогда не делал ничего подобного, испытывая брезгливость к подобной ласке. Даже девственницы казались ему нечистыми, чтобы целовать их так интимно, но Сафора - это наказание из преисподней, а не женщина! - сумела придать греху очарование. И он уже не думал о тех мужчинах, которые добивались прежде ее лона, потому что все это показалось неважным. Существовало лишь здесь и сейчас, а кто там был у нее раньше - истаяли, как призраки.

Греховная игра увлекла настолько, что Марко позабыл и о собственном удовольствии. Нет, неутоленное желание продолжало терзать с нечеловеческой силой, но теперь он был поглощен и покорен той страстью, что показала его госпожа-колдунья - она сползла на край кресла, запрокинув голову и выгнув спину, и стонала так, что все внутри переворачивалось. Стонала и лепетала что-то безумное, требуя еще, шепча и выкрикивая его имя и... даже признаваясь в любви.

Любовные женские стоны... Тут есть, отчего потерять голову. Когда женщина стонет от твоих прикосновений, чувствуешь себя богом, повелителем вселенной. Потому что женщина - это самая настоящая вселенная, если не больше, и ты повелеваешь ей...

Марко понял, что его вселенная достигла пика наслаждения, когда Сафора содрогнулась всем телом и простонала низко, гортанно, закончив стон всхлипом, а потом бессильно обмякла, повалившись на спинку кресла, но не забыв стыдливо свести колени, слегка отталкивая Марко.

Он выждал немного, но Сафора продолжала лежать, свернувшись клубочком, закрыв глаза и улыбаясь. Но магию не отменила, и Марко изнывал, стоя на коленях.

- Сафо, - позвал он, не вытерпев. - А меня так же?..

Она открыла глаза и посмотрела на него. Посмотрела совсем не как раньше - без насмешки и презрения. Взгляд ее был нежен, и она вдруг подняла руку и погладила Марко по щеке легким благодарным жестом.

- А меня?.. - снова попросил он.

Но Сафора только покачала головой:

- Нет, этому никогда не бывать.

- Ты уверена?

- Как в том, что небо синее.

- Но почему?! - почти выкрикнул он. - Чем я тебе не подхожу?!

Она ответила странно и непонятно, сонно хлопая ресницами:

- Потому что это - совсем не то. И так мы насытим тело, но опустошим душу. А теперь оставь меня, я хочу отдохнуть.

33

- И как ты не устаешь повторять одно и то же, Маркетта? - рассмеялась я, нежась в тенечке внутреннего двора вместе с подругами - Реханой и Шошаникой. Солнце клонилось к закату, бросая мягкие золотистые блики на стены Брабанта, и цветы пахли особенно сильно.

Принц Марко, снова обряженный в женскую рубашку, хмуро носил воду из фонтана, поливая розы, а мы любовались им, рассуждая, насколько прекраснее выглядит мужчина, когда он занят женским трудом.

Мой заложник выслушивал наши насмешки с мрачным смирением, но не преминул упрекнуть меня в жестокосердии и печалился, что страсть его не находит выхода. Все это он облекал в такие красноречивые выражения, что разжалобил бы и каменную глыбу, а уж я-то точно каменной не была.

- И все же, какие мужчины нетерпеливые, - попеняла я ему. - Женщины вдовеют годами, и не жалуются. А ты живешь у меня все-то пару месяцев, и уже весь исплакался.

- Исплачешься тут, - огрызнулся он, зачерпывая очередное ведро.

- Значит, хочешь женщину? - поддразнила я.

Он посмотрел таким взглядом, что меня бросило разом и в жар, и в холод, но я постаралась не подать вида, как он взволновал меня, хотя при воспоминании о нашей последней забаве голова у меня кружилась сильнее, чем от вромата роз. Дурман, ядовитый дурман - вот что это было. И самое страшное, что мне хотелось повторения. Нет! Мне хотелось большего!

И ему тоже хотелось. Он посматривал на меня, а рубашка пониже живота уже бугрилась, и грудь вздымалась тяжело и порывисто. Он хотел меня - младший Капра. Хотел исступленно, неистово, как и я его. Но я не желала удовлетворять его страсть собой. И боялась удовлетворять свою страсть им. Потому что это была бы позорное поражение для Сафоры из Брабанта. Потому что попробовав его хоть раз я могла оказаться в плену молодого тела и яростной души, а я не собиралась становиться ничьей пленницей.

Но и отказаться от него уже не было сил.