Он рассказал мне о своей мечте стать актером. И все чаще и чаще просил об интимной близости. В конце концов, он меня любит и хочет доказать это. А я все-таки была ужасно наивна. Так что он добился своего.

Вернувшись в интернат, я с гордостью рассказала Лесли, что перестала быть девушкой. Но ее реакция оказалась совершенно неожиданной: она взбесилась и сказала, что ей очень жалко, что я не дождалась настоящей любви.

— Почему же? — возразила я.

Но вскоре одноклассница рассказала мне, что мой друг женат и у него есть ребенок.

Я была в шоке и не поверила. Нет! Это невозможно! Не станет мой друг лгать мне!

Я побежала к себе и залезла в душ — это было единственное место, где можно было побыть одной. И расплакалась. Я так рыдала, что не могла стоять на ногах. Я опустилась на пол ванной и взяла в рот губку, чтобы заглушить свои рыдания.

«Что же я наделала, — повторяла я про себя, — что же я наделала?»

Теперь я обречена на смерть? Он же был со мной... Я ничего не понимала. Я чувствовала себя такой потерянной, как никогда прежде. Наверное, впервые за свою недолгую жизнь я испугалась до смерти, испытала панический страх. Я поняла, что «идеальный» современный мир, о котором мы часто мечтали детьми в дождливые дни, существовал только в наших фантазиях.

А мир, в который я попала, был совсем другим, это был чужой мир, таким он и останется для меня навсегда. Я почувствовала себя в ловушке. Но лишь через много лет поняла, насколько плотно захлопнулась эта ловушка. Я навсегда оказалась между двух культур, попалась в сети собственной фантазии.

Через восемь лет я встретила того парня. Я ехала к врачу в Веве и поднималась по лестнице к вокзалу. Там и увиделись.

За чашкой кофе он рассказал, что развелся и все еще мечтает о карьере актера. Что удивительно, он попросил прощения.

— Я давно простила тебя, — ответила я. — Благодаря тебе я многое поняла.

Больше я его не видела.

Время шло, начался следующий учебный год. Лесли с Сусанной уехали, и мне было очень грустно. Но в интернате появились новые ученицы, с которыми я прекрасно провела этот год: японка, англичанка и датчанка.

Я все еще не чувствовала себя уверенной в своем новом окружении.

С нами обращались, как со взрослыми, за это я очень благодарна директору и его жене. В выходные мы были полностью свободны, а тем, кому было за восемнадцать (к ним принадлежала и я), разрешалось и вовсе уезжать из интерната. И все же нас постоянно контролировали, мы жили по четкому расписанию и всегда знали, что будет дальше.

Так прошел второй год. Я старалась поменьше вспоминать о доме. Только получая мамины письма, я испытывала ностальгию. Я убирала письмо, и пыталась переключиться на что-нибудь другое.

Но однажды я получила очень короткое письмо от отца:

«Дорогая доченька!

Почти каждый вечер мы сидим у костра возле дома. Вид просто чудесный. И фаю говорят о тебе. Они вспоминают о том, что когда-то и ты тут сидела и ела вместе с ними мясо кабана и крокодила. Они так мечтают увидеть тебя снова. Туаре постоянно спрашивает, когда ты вернешься к своему брату-фаю. Я объяснил им, что ты очень-очень далеко. Когда здесь у нас заходит солнце, сказал я, у Сабины оно встает. А когда вы едите саго, Сабина спит».

Прочтя это письмо, я почувствовала безумную тоску по дому. Пошла к себе и заплакала. Образ современной девушки, который старательно для себя лепила, трещал по швам. Дитя джунглей заявило о себе в полный голос. Впервые со дня моего приезда я четко поняла: пора обратно, и чем скорей, тем лучше.

Но жизнь непредсказуема. Все вышло по-другому. Начался период моей жизни, о котором я не люблю вспоминать. Насколько защищена я была в интернате, настолько грубой оказалась реальная жизнь, в которую я была выброшена без поддержки и опыта. Со мной не было никого, кто спокойно мог бы все объяснить, взять за руку, чтобы перевести через улицу, или предупредить, какие опасности ждут за поворотом. Я по-прежнему была беспомощной и одинокой. И началась самая мрачная глава моей жизни.

«Дорогая Сабина!

Спасибо тебе за чудесные фотографии. Что я могу сказать? Я пересматриваю их каждый день. Маленькая София— невозможно поверить! Некоторые фотографии я наклеила на стены. Моя любимая фотография— та, где она лежит в коляске и кажется желтенькой. Папа называет эту фотографию. «Шин-Шан-Хай». Я даже не мечтаю о том, чтобы увидеть ее.

Мы уже показали фотографии Софии нашим друзьям фаю. Они никак не могут успокоиться с тех пор, как узнали, что у тебя есть дочь.

Фусаи спросила, украл ли тебя мужчина.

Да, ответила я, именно украл, и даже нас не спросил.

Она сказала, что это неслыханно!

Накире сразу обрадовался: «Теперь я дедушка!»

Папа спросил почему. Это ведь он стал дедушкой, а не Накире.

Но Накире ответил: «Я тоже. Сабина же и моя дочь тоже».

На том они и договорились. Накире просто сияет.

Но он сказал, тебе нужно поскорее приехать, он ведь хочет увидеть свою внучку».

Вскоре после того как я покинула интернат, я забеременела. Познакомилась с молодым человеком. Лесли забыла рассказать мне о том, что презерватив может порваться.

Рожать я поехала в Германию и оказалась там с Софией, не зная, что делать. Потом я все же вернулась в Швейцарию и вышла замуж за отца ребенка. Через год опять забеременела. Родился мальчик. Затем я развелась. Казалось, я падаю, лечу вниз. Я понимала, что живу не так, мне не хватало воздуха, но я не могла вырваться. Хотя не переставая думала о джунглях. Кошмары вернулись.

Единственной радостью в моей жизни были дети. Я любила их больше всего на свете. И в то же время из-за них я не могла вернуться в джунгли. Не хотелось оставлять их в Швейцарии, но и туда везти было нереально. Поэтому я оставалась в Европе, училась, потом пошла работать.

Старалась держаться, но чувствовала огромную неудовлетворенность внутри. Я больше не рассказывала о своем детстве.

Шла по жизни, будто во сне, старалась приспособиться, но становилось только хуже. Я опускалась все ниже. Я уже не знала, кто мой враг, а кто друг. Никому не верила. Ни черного, ни белого цвета теперь для меня не существовало. Оставался только серый.

Шли годы. И все усиливалось ощущение, что я одна в маленькой лодочке посреди огромного моря, без паруса и без весел. Начинался ужасный шторм. Тьма подавляла меня, огромные волны захлестывают лодку. Я отчаянно цепляюсь за борт и с каждой волной ждала конца. Я звала на помощь, но никто не слышал меня. Потому что от страха я онемела. И каждый раз, как только удавалось подняться над волнами, очередной вал захлестывал меня.

Я потеряла все: дом, родителей, друзей, радость, — все исчезло. Я в одиночку боролась с миром, который по-прежнему не понимала. Его законы и обычаи я так и не смогла постичь. Мои родители оставались в джунглях, брат и сестра далеко в Америке. Казалось, будто кто-то с силой вырвал меня из семьи, — но ведь хватило бы одного звонка, чтобы вновь увидеться. Почему же я его не делала? Не знаю. Наверное, я находилась в состоянии сильного шока, культурного шока, как выяснилось позже. Я была словно парализована. Сама не понимала, что со мной происходило.

Неожиданно я потеряла и работу. Теперь у меня не осталось совсем ничего. Даже есть было не на что.

Поздно вечером я пришла домой, в холодную и темную квартиру, и сломалась. Расплакалась, упала на пол, сил больше не было. Хотелось только избавиться от невыносимой боли. Жить дальше не было смысла. И я сделала то, чего до сих пор не могу себе простить.

Я легла в ванну, взяла бритву и отломила лезвие. Холод металла в пальцах был таким приятным. Сняла свитер. В голове осталась одна мысль: больше не могу. Как во сне поднесла лезвие к коже и почувствовала колющую боль, затем увидела кровь, стекающую по руке.