Стук в дверь и появление Климова с папкой в руках прервали Свиридова.

— Разрешите, товарищ капитан?

— Ну что, отписался? — Свиридов хмуро глянул на лейтенанта.

— Так точно.

— Ну, садись. Вот что, — капитан обратился к чекистам. — Завтра по ходу дела решим, когда соберемся. Вопросы есть? Все, кроме Климова, свободны. Никитин, жду рапорт на подпись, — Федор Ильич дождался, когда закроется дверь за сотрудниками. — Ну, наделал делов? Николаев требует тебя примерно наказать.

Поднявшись, он прошелся по кабинету, искоса наблюдая за понуро сидящим лейтенантом:

— Объяснения все собрал?

— Так точно, — глухо произнес тот. — Все здесь, кроме одного. Парень-понятой остался, днем я все решу.

— Что за парень?

— Да сосед комбрига по коммуналке. Там так получилось… ну, в общем, он в обморок грохнулся, когда тот себе мозги вышиб. Вот поэтому и не смог взять объяснение. Шибко впечатлительный оказался.

Свиридова покоробили слова своего лучшего сотрудника.

— Ну, это ты у нас, видать, чугунный, а нормальному человеку на это, мягко говоря, тяжело смотреть, — с раздражением сказал он и снова прошелся по кабинету. — Вот что, ты этого парня мне сегодня… нет, завтра с утра организуй сюда ко мне. Я с ним лично побеседую, допрошу-расспрошу поподробнее. Послезавтра Николаев требует заключение служебного расследования. Крепко он недоволен тобой.

— Прав он, на сто процентов прав. После такого прокола надо квасом идти торговать, а не шпионов ловить.

— Это хорошо, что у тебя с самокритикой в порядке, — Федор Ильич почувствовал, как слегка отлегло от души. — Заслужил — носи, твое от тебя не уйдет. А пока давай о новом деле поговорим. Ты Прохорова Николая помнишь?

— Спрашиваете, товарищ капитан. А где он, объявился? — ожил Климов.

— Объявился. И не просто, а с сюрпризом. Слушай, я сейчас повторяться не буду, в четырнадцать часов жду у себя, по ходу дела все и узнаешь.

— Федор Ильич, я извиняюсь, а где Николай-то?

— Спит. И ты иди спать. Нам выспаться сейчас, Никита, надо. Голова понадобится свежая, соображать, я чувствую, много придется. Очень серьезное дело наклевывается. Иди, — и уже вдогонку: — А случай с комбригом пусть станет тебе уроком на всю жизнь.

Проводив Климова, Свиридов подошел к шкафу и достал начатую бутылку коньяка. Сидя перед налитой рюмкой, он вспомнил, как летом прошлого года Сталин на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны жестко критиковал военных контрразведчиков. Мол, «прошляпили» заговор в армии. Мол, во всех областях разбили буржуазию, только в области разведки оказались битыми как мальчишки. Разведка — это та область, где впервые за двадцать лет большевики потерпели жесточайшее поражение… Ой, как им могут аукнуться слова вождя после случившегося с комбригом Ласточкиным. Наверное, Сталин прав, но в душе, положа руку на сердце, Федор Ильич Свиридов сомневался в таком масштабе заговора. Все-таки служба работала, и не могла она проглядеть такую широкомасштабную вредительскую затею. Вот теперь и пожинаем плоды этой шпионской лихорадки, охватившей страну до самых до окраин. Сотни опытных командиров арестованы, в некоторых военных округах дивизиями управляют капитаны и майоры без опыта строевой службы, в результате эти округа получают при проверке боевой подготовки неудовлетворительную оценку. А если завтра война? Глубоко вздохнув, Свиридов в очередной раз задал себе еще один, главный, по его мнению, вопрос: почему же эти боевые маршалы и генералы, не убоявшиеся в гражданскую ни Колчака, ни Деникина, наговаривали столько напраслины на своих боевых друзей? Он прекрасно знал, какими умельцами по части получения подобных признаний были некоторые его сослуживцы, но ведь он сам был свидетелем, когда легендарные красные командиры без всякого насилия излагали такое, от чего брала оторопь, а в душе поселялись щемящая горечь и пустота. И уже не хотелось протестовать против всего происходящего… не хотелось ничего. Как говорится, плетью обуха… Свиридов повертел в руках рюмку.

— А может, и к лучшему, что Ласточкин застрелился?.. — шепотом сказал он сам себе.

Лежа с закрытыми глазами, Глебов пытался понять, где он, что с ним произошло и происходит. Кажется, он только что проснулся… Кругом тишина, похоже, ночь на дворе. Он лежит на постели одетый. Почему он боится открыть глаза? Что там, в реальной действительности? Там ведь что-то такое произошло, что он силится и никак не может вспомнить — мозг как будто бы отключился и существует отдельно от остального организма. Прошло еще несколько секунд, но все оставалось по-прежнему. Ну и сколько он еще будет так лежать? Придется разорвать эту темноту и выйти на свет божий.

В комнате было темно, хотя слабый свет уже старался прорваться через плотные шторы. Глаза постепенно привыкали к мраку. В углу на стуле горела настольная лампа, прикрытая женской кофтой. В центре чистого стола стоял граненый стакан, с одной стороны от него — бутылка молока, с другой — бутылка пива. «Куда это они его под конвоем?» — Михаилу пришло на ум неожиданное сравнение. На другом конце стола, положив голову на руки, дремала Анюта. Увидев ее, он пошевелился, пружины кровати скрипнули, и девушка подняла голову. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, затем Анюта резко соскочила со стула и кинулась к нему:

— Как ты, Миша?

— Ты знаешь, голова малость кружится, а так нормально, — прошептал он с виноватой улыбкой. — Анюта, что вчера произошло? Ничего не помню.

Девушка настороженно взглянула на Михаила.

— Миша, ты про Ивана Терентьевича помнишь? — произнесла она с опаской.

«Вот оно… вспомнил, все вспомнил».

— Господи, да как же это, — невнятно пробормотал Глебов и обессиленно рухнул на подушку. Анюта в отчаянии обхватила юношу руками, по лицу ее текли слезы. Видно было, что случившееся вчерашним вечером оказалось и для нее тяжелым испытанием.

«Господи, зачем же так… зачем же он себя-то?» Михаил со страхом глянул в заплаканные глаза девушки:

— А что потом со мной было? Я как провалился куда-то…

Анюта вытерла слезы:

— Ты был в обмороке… я так испугалась. А когда врачи приехали, сказали, страшного ничего нет, успокоили меня немного. Ты, наверное, пить хочешь? Попей молочка. А хочешь пива.

«Какое пиво, какое молочко?..»

— Слушай, а что там теперь в их комнате?

— Увезли врачи Ивана Терентьевича, а комнату органы опечатали.

«Опечатали комнату? Опечатали…»

— А как же Екатерина Марковна, она-то куда придет? — мысли Михаила путались, цепляясь одна за другую. Он все пытался что-то спросить, что-то главное не давало ему покоя.

— Слушай, я ничего не понимаю. Ну не мог он, геройский мужик, замышлять чего-то против нашего народа, против партии, против Сталина! Какой же он враг?

Анюта внезапно почувствовала, как он дрожит всем телом.

— Миленький, — зашептала она, — успокойся. Мы многое не знаем, успокойся.

Она гладила его по голове, говорила что-то успокаивающее, но он, не слушая, продолжал твердить:

— Этого не может быть, это какая-то ошибка.

— Тише, тише, конечно, ошибка. Там разберутся, — и вдруг неожиданно для себя она стала расстегивать кофточку. Михаил остановился на полуслове и с открытым ртом, перестав дрожать, как завороженный глядел на то, как она расстегивает бюстгальтер. Торопливо шепча ласковые слова, девушка прижалась к нему всем телом, и губы его наконец ответили на ее страстные поцелуи.

…Разбудил их стук в дверь. Кто-то настойчиво молотил кулаком в дверь комнаты Глебовых. Анюта проснулась первой, за ней открыл глаза Михаил.

— Мишок, спишь, что ли? — послышался из-за двери голос Сергея. Кто-то из женщин в коридоре уже сделал ему замечание, тот резко ответил, голоса стали набирать скандальную тональность, надо было разрядить ситуацию, и Анюта открыла дверь. Сергей тут же церемонно извинился перед соседкой и шмыгнул в комнату. Вид полуодетого, лежащего на кровати Глебова и неприбранные волосы Анюты настроили гостя на игривый лад.