— Здрасте, вам! Я-то думаю, уж полдень близится, а Глебова все нет, что-то непонятное происходит, а тут, оказывается, медовый месяц, — по всему было видно, что Сергей уже поправил с утра пошатнувшееся после вчерашней гулянки здоровье. — Вставай, проклятьем заклейменный, у меня кое-что имеется для продолжения праздника, — парень отвернул полу пальто и достал из внутреннего кармана поллитровку. — Представляете, прождали вас полчаса, успели с Татьяной поругаться, а…

Огорченно махнув рукой, Сергей сел на стул:

— Короче, ушла она к подруге, наказывала вам кланяться. А я решил-таки навестить старого боевого товарища. Слушайте, а чего вы молчите? И физиономии у вас такие скучные. Тоже поцапались, что ли?

Михаил переглянулся с Анютой.

— Серега, тут такое дело, — медленно начал он хрипловатым голосом. — Вчера… ну, вы ушли, а после вас пришли. За ним пришли, арестовывать. А он застрелился, — горло Михаила перехватил спазм, он замолчал.

Сергей удивленно воззрился на друга:

— Погоди-погоди. За кем пришли, кто застрелился?

— Иван Терентьевич, сосед тутошний, — всхлипывая, ответила вместо Глебова Анюта.

— Вот это номер! — Сергей замолчал, потом перевел взгляд с Анюты на Михаила, недоуменно качая головой: — Ничего не понимаю. За что арестовать-то хотели?

— Кто ж его знает? За что нынче арестовывают? — Анюта шмыгнула носом.

— Так он что, тоже враг народа, что ли?

Глебов даже с подушки поднялся от возмущения:

— Кончай трепаться, ты же его видел-то всего однажды, а буровишь невесть чего.

Сергей развел руками:

— Извини, конечно, но сам же знаешь, так просто арестовывать не будут. И потом, если не виноват, чего стреляться-то?

— Так вот и у меня в голове не укладывается, — Михаил снова опустил голову на подушку.

— Успокойся, Миша, мы, наверное, что-то не понимаем. Товарищ Сталин учит насчет обострения классовой борьбы на современном этапе, — вставила Анюта, но Глебов ее тут же перебил:

— Так он-то в этой борьбе всегда по нашу сторону баррикад воевал. И в гражданскую, и сейчас в Испании. Зря, что ли, его награждали? И зачем награждали, если враг?

Сергей вдруг многозначительно поднял палец:

— Кстати, Мишок, а помнишь, он какие-то странные разговоры вел про Испанию? Ну, в смысле там все скоро закончится, и не в нашу пользу. Помнишь?

— Ну, было такое, да, — медленно подтвердил Михаил.

— Вот, — Сергей еще раз, уже торжествующе, поднял палец. — Вот то-то и оно! А ты говоришь. Слушай, — перешел он на шепот, — а может, нам сообщить куда следует про эти его разговоры?

— Ты что, Серега, всерьез? — Михаил опять оторвал голову от подушки, Анюта бросилась к нему, на ходу успокаивая.

— Да ладно тебе, я так просто, — пробормотал смущенно гость.

— Думать надо, что говоришь, балда! — Михаил махнул рукой и замолчал. Приумолк и Сергей. Но ненадолго.

— Мишка, ты извини, но… раз такое дело, давай помянем, что ли, твоего комбрига? Анюта, дай посуду да закусить чего-нибудь.

Глебов поморщился:

— Ты знаешь, что-то нет настроения.

Но девушка поддержала гостя:

— Миша, выпей немного, полегчает.

На столе появились рюмки, остатки вчерашней закуски. Сергей, разлив по рюмкам водку, встал.

— Ну, помянем раба Божьего Ивана Терентьевича, — он потянулся чокнуться с Анютой, но та строго оборвала его, объяснив неуместность подобного ритуала. Выпили, помолчали. Сергей было снова взялся за бутылку, но, наткнувшись на строгий взгляд Анюты, сделал извинительный жест:

— Ну, ладно, ребята, я пошел.

— Ты, Серега, вот что… я тебя прошу, — Михаил приложил палец к губам. Друг встал, состроил недовольную гримасу.

— Да понял я, понял. Ну, прощай папанинская льдина… бывай здоров, Михрюта. И ты, Анюта, бывай. Извините дурака.

За Сергеем захлопнулась дверь. Анюта, стоявшая у окна, взглянула на лежащего Глебова.

— Миша, можно тебя спросить, — медленно начала она. — Ты только не обижайся, я понять хочу. Ты часто встречался с Ласточкиным?

— К чему это ты? — Михаил опять напрягся.

— Ну вот, смотри: ты его знал так, ну, как соседа. Редко его видел, а разговаривал и того меньше. Так?

— Ну, допустим, — парень пытался понять, куда клонит его подруга.

— Я хочу понять, откуда у тебя такая уверенность в невиновности Ласточкина? — и, увидев, как Михаил меняется в лице, поспешно добавила: — Я тебя как заново узнала. Ты, оказывается, не такой легкомысленный, каким кажешься. Но все-таки объясни, откуда у тебя эта вера?

— Не знаю. Просто верю, и все, — как-то спокойно и отрешенно ответил Михаил.

— А Тухачевский, Егоров, другие? Ведь ты им тоже верил? А сегодня?

Глебов не ответил. Собравшись с мыслями, Анюта продолжала:

— А я вот что думаю. После революции, после Гражданской войны стали мы жить лучше, стали примером для всего мира. Вот тут и засуетились буржуи на Западе, опасность почуяли, стали приглядываться, как бы наше движение вперед затормозить. Вот они из-за границы-то вредят и у нас ищут тех, кто бы им помог. А наши-то начальники… они про мировую революцию и забыли. Карманы набивают, пьют, блудят. Вон у каждого по две-три жены, а сударушек и не сосчитать. Тьфу! — говоря это, Анюта возбужденно ходила по комнате и активно жестикулировала. — Рядятся бесконечно, кому править. Их буржуям и искать не надо, все на виду. Вот и ложатся эти перерожденцы под кого ни попадя. Только они думали, что товарищ Сталин про них не знает, не ведает. Ан нет! Все это до поры до времени. Вот, видать, время-то и пришло. Еще бы немного, продали бы они нашу страну мировой буржуазии, всяким там германцам да полякам с японцами.

— Да какой же Ласточкин начальник? — устало вставил Михаил. — Старый солдат, все время на службе, никаких капиталов не нажил.

Анюта подошла к нему, наклонилась, внимательно посмотрела в глаза, обняла:

— Значит, ошибка какая-то, навет подлый, разберутся где надо.

— Да поздно уже разбираться, человека-то нет! — в глазах Михаила появились слезы.

Анюта покачала головой:

— Успокойся, дай я тебя пожалею, бедный мой…

Как и планировал Свиридов, после обеда они с Прохоровым выехали в больницу, где под охраной лечили Риммера. Машина бодро бежала по улицам столицы. Второе мая было выходным днем, и на улицах, несмотря на хмурящееся небо и перспективу дождя, было полно народа. Искоса глянув на товарища, Николай обратил внимание на его усталое, невыспавшееся лицо. Видно, подремал пару-тройку часов после дежурства прямо в кабинете и снова за работу.

— Ну, как прошло дежурство? — спросил Прохоров так, для завязки разговора, понимая, что ответ будет односложным.

— Нормально. Как обычно, не без сюрпризов, но в целом все нормально. А ты как отдохнул?

— Вчера после твоего звонка прогулялся по парку Горького, пивка попил. А сегодня вот отоспался на неделю вперед. Так что спасибо за предоставленное свободное время, оно оказалось очень кстати.

— Я надеюсь, ты понял, что это я тебе аванс выдал. Вот только, боюсь, получку долго ждать придется.

— Ничего. Ты же знаешь, я привычный. Вчера, пока гулял, многое вспомнилось… долго уснуть не мог, — вздохнул Николай.

— Слушай, есть мысль сегодня посидеть вечерком, вспомнить былое. Ты как?

— А я как? Только свистни, я готов. Лишь бы у тебя опять никаких сюрпризов не приключилось.

Так, перебрасываясь фразами о текущем житье-бытье, они ехали по весенней столице. Свиридов успел рассказать, что дочка его недавно вышла замуж за офицера-пограничника и укатила с ним в Среднюю Азию. А жена вот уже неделю находилась в командировке в Сибири по линии Наркомфина, где работала ревизором. Так что за время отсутствия Николая в Москве у капитана в жизни мало что изменилось. А о себе Прохорову рассказать не удалось по причине остановки автомашины у пункта назначения.

На крыльце больницы их ждал Климов. Доложившись начальнику, он широко улыбнулся Николаю. В последние годы службы Прохорова в центральном аппарате они работали в разных подразделениях и встречались редко, но встречам всегда были рады. Связывало их и то, что начальник Климова, капитан Свиридов, был старым другом Прохорова, и это как-то внутренне объединяло всех троих.