— Знаю, — сказала она. — У меня никогда это не получается, сколько бы я ни старалась. Нет. Это ты ужасный, Стив. Я не шучу. Я пытаюсь дать тебе заглянуть в мое сердце, рассказать тебе, каково мне без тебя, как мне не хочется бывать ни с кем, если тебя нет со мной. А ты мне на это отвечаешь, что никому от этого нет никакой пользы. Приятно мне будет об этом вспоминать, когда ты уедешь. Ты даже не представляешь, каково мне здесь одной. Ты просто не знаешь.

— Я знаю, — сказал он. — Знаю, Мими. — Он потянулся за сигаретой к маленькому столику рядом, и внимание его привлек яркий журнал. — Последний номер? Я его еще не видел.

Он быстро перелистал первые страницы.

— Читай, читай, если хочется, — сказала она. — Я тебе мешать не буду.

— Я не читаю. — Он отложил журнал. — Видишь ли, я не знаю, как тебе ответить, когда ты говоришь о том, что раскрываешь мне свое сердце, и все такое. Я знаю. Знаю, что тебе должно быть плохо. Но не слишком ли ты сама себя жалеешь?

— Если я сама себя не пожалею, — сказала она, — то кто же меня пожалеет?

— А почему тебя, собственно, надо жалеть? — спросил он. — Не сиди все время одна, и все будет в порядке. Мне бы хотелось думать, что, пока я в отъезде, ты тут неплохо развлекаешься.

Она подошла и поцеловала его в лоб.

— Лейтенант, — сказала она. — Вы ведете себя гораздо благороднее, чем я. А может, за этим скрывается что-то другое!

— Ну, успокойся же, — сказал он, привлек ее к себе и обнял. Она нежно прильнула к нему и замолчала, а потом почувствовала, как он высвободил левую руку и повернул голову. Она посмотрела на него. Он вытянул шею, пытаясь через ее плечо взглянуть на свои ручные часы.

— Ах, вот как? — Она уперлась ему в грудь руками и резко оттолкнула от себя.

— Время просто летит, — тихо сказал он, не спуская глаз с часов. — У нас… у нас осталось так мало времени, дорогая.

Она снова растаяла.

— Стив, любимый, — шептала она.

— Мне очень хочется принять ванну, — сказал он. — Вставай, детка, ладно?

Она тут же вскочила.

— Ты хочешь принять ванну?

— Да, — сказал он, — ты ведь не против?

— О, ничуть, — сказала она. — Ты получишь удовольствие. Я всегда считала, что ванна — один из приятнейших способов убить время.

— Ведь после долгого путешествия в поезде всегда приятно помыться, — сказал он.

— О, разумеется.

Он встал и прошел в спальню.

— Я быстро, — крикнул он ей оттуда.

— Зачем спешить? — сказала она.

Она потратила минуту на раздумье, потом прошла за ним в спальню, ласковая, с заново принятым решением.

Он аккуратно повесил куртку и галстук на спинку стула и расстегнул рубашку. Когда она вошла, он ее снимал. Она посмотрела на красивый коричневый треугольник его спины. Ради него она сделает все, все на свете.

— Я сейчас пущу тебе воду.

Она прошла в ванную, отвернула краны и приготовила полотенца и коврик. Когда она вернулась в спальню, он как раз входил в нее из гостиной. Он был совсем раздет и держал в руке журнал, который перед тем смотрел.

Она остановилась.

— О, ты собираешься читать, лежа в ванной? — проговорила она.

— Если бы ты знала, как я мечтал об этом! — сказал он. — Черт возьми, настоящая горячая ванна! У нас там не было ничего, кроме душа. Принимаешь душ, а тебя уже ждет сотня ребят, и все кричат тебе, чтобы ты поторапливался и выметался.

— Наверное, они тяжело переносят разлуку с тобой, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Я моментально, — он прошел в ванную и закрыл за собой дверь.

Она слышала, как плескалась и булькала вода, когда он ложился в ванну.

Она стояла не шевелясь. В комнате пахло разбрызганными духами, слишком сильно, слишком навязчиво. Взгляд ее остановился на ящике комода, где в мягком благоухании саше лежала ночная сорочка из шифона с узором из цветов и закрытым воротом. Она подошла к дверям ванной комнаты, и со всего маху ударила по ней ногой, так яростно, что затряслась дверная рама.

— Что такое, дорогая? — отозвался он. — Тебе что-нибудь нужно?

— Ничего, — отозвалась она. — Решительно ничего. У меня есть все, чего только может желать женщина, разве не так?

— Что? — закричал он. — Не слышу, дорогая.

— Ничего, — взвизгнула она.

Она стояла, тяжело дыша, посреди гостиной, впиваясь ногтями в ладони и смотрела на цветы фуксий, на их грязно-желтого цвета чашечки, на вульгарные ярко-красные колокольчики.

Когда он снова вошел в гостиную, она уже пришла в себя, руки ее успокоились. Он был в брюках и рубашке, галстук завязан по всем правилам. В руке он держал пояс. Она обернулась, хотела ему что-то сказать, но, увидев его, только улыбнулась. Сердце ее растаяло.

Он наморщил брови.

— Послушай, девочка. Нет ли у тебя политуры для чистки меди?

— Конечно, нет, — сказала она. — У нас нет в доме меди.

— Тогда, может быть, есть лак для ногтей — бесцветный? Многие ребята его употребляют.

— Представляю, как это, должно быть, им идет, — сказала она. — Нет. У меня есть только розовый лак. Позвольте вам предложить. Может, вам и розовый подойдет?

— Нет, — сказал он с каким-то озабоченным видом. — Розовый совсем не подойдет. Черт! Может быть, у тебя найдется «Блитц Клоз» или «Шайн-О»?

— Если бы я понимала, о чем вы говорите, — сказала она, — я была бы более интересной собеседницей.

Он протянул ей пояс.

— Хочу почистить пряжку.

— Господи… — сказала она. — Господи, у нас осталось всего десять минут, а тебе понадобилось чистить пряжку.

— Мне не хотелось бы явиться к новому начальству с нечищенной пряжкой, — ответил он.

— Но она достаточно блестела для того, чтобы явиться к жене?

— Перестань, — сказал он. — Ты просто нарочно ничего не хочешь понять, вот и все.

— Дело не в том, хочу или не хочу, — ответила она. — Нет, я просто забываю. Ведь я так давно не находилась в обществе бойскаута.

— Очень остроумно, не так ли? — Он осмотрелся. — Где бы мне взять тряпку? Вот эта, кажется, подойдет. — Он схватил со стола, где стояли нетронутые бутылки и стаканы, хорошенькую маленькую салфетку для коктейлей, уселся, положив на колени пояс, и стал салфеткой тереть пряжку.

Она с минуту наблюдала за этим, потом бросилась к нему и схватила его за руку.

— Пожалуйста, прости меня, Стив, я не хотела, чтобы так вышло.

— Пожалуйста, не мешай мне, хорошо? — сказал он и, выдернув свою руку из ее руки, стал снова чистить пряжку.

— Ты говоришь мне, что я не хочу понять, — крикнула она. — Это ты ничего не хочешь понять, если только дело не касается твоих дурацких летчиков.

— Они ничего. Отличные ребята. Из них выйдут прекрасные солдаты. — Он продолжал натирать пряжку.

— Я знаю, — сказала она. — Тебе известно, что я это знаю. Я совсем не это имела в виду, когда нападала на них. Разве я бы посмела? Они рискуют жизнью, зрением, здоровьем, они отдают все за…

— Не впадай в этот тон, хорошо? — сказал он, натирая пряжку.

— Я не впадаю в тон! Я просто пытаюсь тебе кое-что объяснить. Ты надел красивый костюм и вообразил, что с тобой ни о каких серьезных, печальных или неприятных вещах и поговорить нельзя? Ты мне противен, вот что! Я знаю, знаю… я совсем не пытаюсь что-нибудь у тебя отнять, я отдаю себе отчет в том, что ты делаешь, и ты знаешь, что я об этом думаю. Ради бога, не считай меня скверной, плохой, способной завидовать счастью и удовольствию, которые ты от этого получаешь. Я знаю, что тебе трудно. Но тебе никогда не бывает одиноко, вот все, что я хотела тебе сказать. У тебя есть дружба, которую никакая жена не может тебе дать. Мне кажется эта вечная спешка, а возможно и сознание, что вы живете на одолженное время… понимание, чем вы все вместе рискуете — вот что делает дружбу мужчин на войне такой тесной, такой крепкой. Но пойми же, каково мне. Пойми, что все это от растерянности, одиночества и… и, наверное, от страха. Пойми, что заставляет меня вести себя так, и почему я в тоже время сама себя за это презираю? Пойми меня, дорогой.