ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Прошло больше десяти лет с тех пор, как я его видел в последний раз.

Он даже не попрощался.

Вообще-то, тут почти нечего рассказывать.

Отец попросил Ника Скарпетту — владельца игрового дома, где мой отец просаживал деньги — сообщить матери, что он уехал.

Никки был грубоватым, но добросердечным немногословным человеком, и я до сих пор не могу понять, как он смог сообщать матери эти ужасные новости: отец не только проиграл все их сбережения, но и уехал из города с другой женщиной.

Как и у большинства мошенников, у моего отца был прекрасно подвешен язык. И хотя обычно он использовал свой дар для игры в карты или для того, чтобы выпутаться из передряги, но я всегда считал, что он задолжал нам с матерью последнее «прощайте».

Конечно, всё, что он сказал бы, было бы ложью. И всё же слова прощания помогли бы моей матери лучше переварить горькую правду.

Он прислонился к спинке скамьи, и фонарь над головой осветил его точёные, безошибочно узнаваемые черты.

Он, как и всегда, прекрасно выглядел и был одет с иголочки. Несмотря на то, что его туфли были слегка поношенными и не чищенными, а пальто из дорогой тёмной шерсти было явно куплено в деньки, когда он был на коне.

Такие лица, как у него, женщины всегда считали симпатичными: умные карие глаза, мужественные, решительные черты лица и очаровательная улыбка.

Он был выше меня и шире в плечах.

Но теперь, когда я стал старше, я заметил, насколько моё лицо поразительно похоже на его, пусть и без такой очаровательной улыбки и возрастных морщин.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

Как же странно и непривычно было видеть его перед собой спустя столько лет!

— Эх, Саймон, — непринуждённо произнёс отец, широко улыбаясь. — И никакого намёка на радость от встречи со своим стариком? Только не говори, что ты уже знал, что я в городе!

Он закашлялся, прижимая ко рту платок в мнимом смущении.

— Не знал, — холодно ответил я.

Но, уже произнося это, вспомнил, как последние несколько дней меня не отпускало чувство, будто кто-то следит за мной.

Теперь я осознал, что это, скорей всего, был он.

— Конечно, нет.

Он легко скользнул на сидение рядом со мной и скрестил ноги. Постукивая пальцем по подбородку, отец оценивающе взглянул на меня.

— Выглядишь уставшим, Саймон, — произнёс он. — Ты работаешь слишком много. Я за тобой наблюдал.

На несколько секунд повисла тишина.

— Зачем ты вернулся?

— Разве отец не может захотеть снова увидеть сына?

Он пристально смотрел мне в глаза, произнося фразы сладким, льстивым тоном, и я сразу вспомнил, как ему удавалось убалтывать мать наутро после крупных проигрышей.

Он умел заставить человека чувствовать себя важным, ценимым высоко, сосредоточив всё своё внимание на нём. И для объекта его внимания это чувство было опьяняющим.

Но я знал, что это обычное подхалимство.

— Снова? — скептически приподнял я бровь. — Десять лет спустя?

— Туше, — отец усмехнулся краем рта. — Понимаешь, обстоятельства так сложились… Я задолжал здесь крупные суммы очень сомнительным людям. И за мою голову назначали солидную цену.

Я поднял на него взгляд.

— Сколько я себя помню, ты всегда был в долгу у ростовщиков. И за твою голову всегда назначали плату. И, как правило, ты решал эти проблемы, просто уходя в подполья и вылезая только тогда, когда считал, что опасность миновала. Что изменилось в тот раз? Дело было в женщине?

Но прежде чем мужчина смог ответить, его прихватил приступ кашля, который длился целую минуту.

— Подожди минутку, мой мальчик. Мне нужно попить, — сказал он виновато.

Я покорно поднялся и купил ему у продавца неподалёку стакан воды. На его тележке можно было найти всё, что потребуется поздним пассажирам — от ореховых смесей до газет.

К тому времени, как я вернулся с водой, на нашу скамейку подсела дама. Она сидела рядом с двумя яркими белыми шляпным коробками и аккуратно ела сандвич.

Я протиснулся мимо неё, посмотрел на отца; тот молча кивнул, и мы передвинулись на другой конец скамьи.

Он сделал глоток воды; ему, похоже, полегчало, и он продолжил наш разговор с того самого места, на котором мы остановились.

— Нет, Саймон, я уехал из Нью-Йорка не из-за женщины, — он бросил на меня странный взгляд. — Я знаю, что ты вряд ли поймёшь, но… Мне нужно было начать всё с чистого листа.

— А мать? — мой голос был холоден, как лёд.

— Твоя мать была прекрасной женщиной, — твёрдо сказал он. — Не думай, что я не понимал, что она заслуживает кого-то лучше, чем я.

— А вот здесь я с тобой согласен. Но тебя это не остановило, и ты решил найти себе новую даму сердца. Ты всё ещё с ней?

— Нет, не с ней, — закашлялся он.

— Но и не один, — резко заметил я.

Он никогда не оставался один.

Отец замялся на долю секунды, но продолжил:

— Я слышал, твоя мать умерла в прошлом году, — он был непривычно серьёзен. — Мне жаль.

— Она так больше и не стала прежней после твоего ухода.

— А ещё ты потерял свою любимую.

Он побарабанил пальцами по скамье.

— Красивая юная леди. Как её звали?

— Ханна, — сухо ответил я.

— Ну да, ну да…

Он постучал пальцем по виску и снова улыбнулся мне.

— Я не молодею, Саймон. Мой разум уже не тот, что прежде.

Да он никогда не помнил того, что не касалось его лично!

Отец тем временем продолжал:

— Она была очаровательна. И стала бы тебе прекрасной женой.

Мужчина кашлянул.

— Столько людей погибло в тот день. До сих пор тяжело представить, что один горящий пароход мог стоить стольким жизни. Я слышал об Ангерах и о Фельцке…

Я перебил его:

— Слишком много… Слишком много погибло в тот день.

Около тысячи людей умерли, когда пароход «Генерал Слокам» загорелся и утонул. И многие из них были моими друзьями и соседями.

Как только я услышал о катастрофе, я сразу же отправился на одну из спасательных лодок.

Да, кого-то мы спасли.

Но я был свидетелем того, как люди в отчаянии встречали свои смерти: одни были обречены из-за неисправности спасательных кругов и жилетов, а другие — из-за пассажиров, которые прыгали с палубы в воду слишком близко к ним, из-за чего первые теряли сознание и тонули.

Иногда мой разум играл со мной дурную шутку, и мне казалось, что я видел тогда Ханну, прыгающую прямо в лапы смерти.

Но чаще всего мне удавалось убедить себя, что я ошибался.

Отец вновь закашлялся.

— Саймон, я не могу изменить то, что уже произошло. Но сейчас я здесь, чтобы загладить свою вину, если смогу.

Я уставился на него в недоумении.

— Так вот зачем ты вернулся? Чтобы наладить со мной отношения?

— Да. Если смогу.

Снова приступ кашля.

— Твоя мать умерла, да упокоит Господь её душу. Но я понимаю, что тебе я тоже сделал немало дурного, пусть ты и ведёшь себя как сильный мужчина и не высказываешь мне это. Я уверен, что ты смог бы стать выдающимся юристом или банкиром, если бы тебе удалось закончить обучение в Колумбийском. И если бы я не бросил вас, ты бы его закончил…

— Теперь это уже не важно, — я сделал глубокий вдох. — И что? Ты вернулся, чтобы извиниться? Десять лет спустя?

— Полагаю, да, — он неуверенно посмотрел на меня.

— Ясно. Что-нибудь ещё?

Он уставился на меня с непонятным выражением.

— Наверно… — он запнулся на несколько мгновений, но продолжил: — Нет. Это всё.

— Тогда я должен успеть на поезд, — произнёс я, бросая взгляд на часы и понимая, что окончательно опаздываю.

А следующий поезд будет только через полчаса.

— Хорошо. Рад был тебя увидеть, сынок.

Он неловко поднялся на ноги и уронил платок.

Я потянулся, чтобы его подобрать, но моя рука замерла, так и не коснувшись ткани.

Отец мог скрыть правду, сжимая платок в руке, но теперь, когда кусок батиста лежал на покрытом плиткой полу Центрального вокзала, истина вылезла наружу.

Белая ткань была густо испачкана кровью.

Я отшатнулся и тяжело опустился на скамью.

Отец смутился, наклонился, поднял платок и быстро засунул его в карман. И сел рядом со мной.

А ведь я ничего сначала не заметил.

Потому что не искал.

Но теперь видел красноречивые симптомы: отёк вокруг шеи, неестественный блеск в глазах и усталость, изнурённость, которая всегда сопровождает подобные болезни.

— Полагаю, это и есть истинная причина твоего возвращения, — только и смог выдавить я.

— Я умираю, Саймон, — развёл он руками. — Я сменил различные климатические зоны, как и рекомендовали врачи, но ничто не смогло замедлить прогрессирование заболевания.

— Ты ездил на юг? Во Флориду?

— Ездил, — кивнул он. — Я даже побывал на чистейшем воздухе Миннесоты, в который все так слепо верят.

Отец печально покачал головой.

— Ничего не помогло. Истощение берёт верх. Теперь вопрос лишь в одном — когда. Хотя этот вопрос справедлив ко всем живущим.

Мужчина вытащил из кармана пакетик пастилок.

— Не представляю, что делал бы без них. Пастилки Церкви Бладетт. Небольшие коричневые конфетки с бензоином. Только они облегчают моё самочувствие.

Он забросил одну пастилку в рот.

— Сколько тебе осталось? — неловко спросил я.

Он пожал плечами.

— Похоже, немного, хотя ни одни врач не может сказать точно. Но я уже узнаю симптомы: кашляю теперь практически постоянно и устаю гораздо быстрее, чем раньше. Думаю, это моя последняя весна. И я намерен ею насладиться.

Его глаза блеснули, но я не мог сказать, было ли это из-за болезни или его несгибаемого духа.

— Но это ведь не смертельный приговор, — резко произнёс я. — Существуют санатории, врачи в которых могут тебе помочь.

Отец брезгливо скривил лицо.

— Чтобы я сидел в кресле и вязал носочки? Играл в шахматы и по часам принимал препараты? Нет уж, благодарю покорно! — сказал он с горячностью.

— Тебе всегда нравились шахматы… — заметил я.

На самом деле, он любил любую игру, в которой можно было выиграть деньги. Или проиграть.

— Пффф.

— Ты же заразен, — предупредил я. — Существуют законы о соблюдении…

— Я осторожен и способен контролировать свою инфекцию, — с гордостью произнёс отец. — Я всегда кашляю только в платок.