Это уже ощущалось всеми:

будто проветривали помещенье —

мысль, что предшествовала творенью,

страсть, что предшествовала творенью,

тоска, что предшествовала творенью,

шатала строения и деревья!

Мысль в виде женщины в кресле сидела.

Была улыбка — не было тела.

Мысль о собаке лизала колени.

Мыслью о море стояла аллея.

Мысль о стремянке, волнуя, белела —

в ней перекладина, что отсутствовала,

мыслью о ребре присутствовала.

Съеживалось общество потребления.

Мысль о яблоке катилась с тарелки.

Мысль о тебе стояла на тумбочке.

«Как он любил ее!» — я подумал.

«Да», — ответила из передней

недоуменная тьма творенья.

Вот предыстория их отношений.

Вышла студенткой. Лет было мало.

Гения возраст — в том, что он гений.

Верила, стало быть, понимала.

Как он ревнует ее, отошедши!

Попробуйте душ принять в его ванной —

душ принимает его очертанья.

Роман их длится не для посторонних.

Переворачивался двусторонний

Чайковский. В мелодии были стоны

антоновских яблонь. Как мысль о создателе,

осень стояла. Дом конопатили.

Шар об известку терся щекою.

Мысль обо мне заводила Чайковского,

по старой памяти, над парниками.

Он ставил его в шестьдесят четвертом.

Гости в это не проникали.

«Все оправдалось, мэтр полуголый,

что вы сулили мне в стенах шершавых

гневным затмением лысого шара,

локтями черными треугольников».

Море сомнительное манило.

Сохла сомнительная малина.

Только одно не имело сомненья —

мысль о бессмысленности творенья.

Цвела на террасе мысль о терновнике.

Благодарю вас, мэтр модерновый!

Что же есть я? Оговорка мысли?

Грифель, который тряпкою смыли?

Я не просил, чтоб меня творили!

Но заглушал мою говорильню

смысл совершаемого творенья —

ссылка на Бога была б трафаретной —

Материя. Сад. Чайковский, наверное.

Яблоки падали. Плакали лабухи.

Яблок было — греби лопатой!

Я на коленях брал эти яблоки

яблокопада, яблокопада.

Я сбросил рубаху. По голым лопаткам

дубасили, как кулаки прохладные.

Я хохотал под яблокопадом.

Не было яблонь — яблоки падали.

Связал рукавами рубаху казнимую.

Набил плодами ее, как корзину.

Была тяжела, шевелилась, пахла.

Я ахнул —

сидела женщина в мужской рубахе.

Тебя я создал из падших яблок,

из праха — великую, беспризорную!

Под правым белком, косящим набок,

прилипла родинка темным зернышком.

Был я соавтором сотворенья.

Из снежных яблок там во дворе мы

бабу слепляем. Так на коленях

любимых лепим. Хозяйке дома

тебя представил я гостьей якобы.

Ты всем гостям раздавала яблоки.

И изъяснялась по-черноземному.

Стояла яблонная спасительница,

моя стеснительная сенсация.

Среди диванов глаза просили:

«Сенцa бы!»

Откуда знать тебе, улыбавшейся,

в рубашке, словно в коротком платьице,

что, забывшись, влюбишься, сбросишь

рубашку

и как шары по земле раскатишься!..

Над автобусной остановкой

туча пахла, как мешок с антоновкой.

Шар улетал. В мире было ветрено.

Прощай, нечаянное творенье!

Вы ночевали ли в даче создателя,

на одиночестве колких дерюжищ?

И проносилось в вашем сознании:

«Благодарю за то, что даруешь».

Благодарю тебя, автор творенья,

что я случился частью твоею,

моря и суши, сада в Тарусе,

благодарю за то, что даруешь,

что я не прожил мышкой-норушкой,

что не двурушничал тобой, время,

даже когда ты мне даришь кукиш,

и за удары остервенелые,

даже за то, что дошел до ручки,

даже за это стихотворенье,

даже за то, что завтра задуешь, —

благодарю тебя, что даруешь

краткими яблоками коленей!

За гениальность твоих натурщиц,

за безымянность твоей идеи…

И повторяли уже в сновиденье:

«Боготворю за то, что даруешь».

В мир открывались ворота ночные.