— А это Луиджи, наш гид, — сказал он, указывая на молодого человека с шапкой кудрявых волос, на пару секунд оказавшегося в кадре.

— А с кем ты ездишь в эти путешествия? — спросила Рума.

— Ну, в основном с такими же пенсионерами, как и я, — уклончиво ответил он. — Со стариками, знаешь ли. Обычно в группах очень много японцев. В каждом путешествии знакомишься с новыми людьми.

— Ты с кем-нибудь подружился?

— Да мы все дружим друг с другом.

— Да? А сколько человек обычно в группе?

— Где-то восемнадцать, иногда двадцать.

— И вы так и ходите все вместе целый день или у тебя есть время побыть одному?

— Свободное время есть — по часу то там, то сям.

— О, а это кто? — внезапно спросила Рума.

Он в ужасе уставился на экран, где на несколько секунд появилось лицо миссис Багчи, она сидела за столиком маленького кафе, размешивая сахар в чашке с кофе. Тут он припомнил, что давал свою камеру мистеру Ямата, одному из японцев, чтобы тот посмотрел через объектив. Наверное, японец случайно нажал на «запись». К счастью, миссис Багчи тут же исчезла и больше не появлялась на экране. Он был рад, что они погасили в комнате свет и что дочь не видит его лица.

— Кого ты имеешь в виду?

— Та женщина, только что была на экране. Она похожа на индуску.

Вот прекрасный момент обо всем рассказать дочери. Но как это сделать? Признаться оказалось сложнее, чем он думал, особенно сейчас, когда он гостит в ее доме, когда проводит с ней целые дни. Он презирал себя за молчание и все же не мог решиться на откровенность. Да и что говорить? Что он познакомился с женщиной? Завел себе подружку? Подружку?У него в жизни не было подружки, это слово было для него совершенно непроизносимым, чужим, неприменимым к его отношениям с миссис Багчи. Да уж, с Роми ему было бы гораздо проще. Роми понял бы его, принял бы информацию небрежно, кивнул бы головой, наверное, даже порадовался бы за него. Но Рума? Она подумает, что он предал память матери. Всю жизнь было так — они с матерью заодно против него. Конечно, он чувствовал неодобрение, иногда даже открытую неприязнь дочери, но ничего не говорил. Рума знала лишь одну сторону их жизни с женой — с точки зрения его жены. Откуда ей было знать, что жена всегда предъявляла ему необоснованные претензии и что она всегда втайне мечтала о чем-то или о ком-то другом, как ни старался он сделать все, чтобы наладить их совместную жизнь.

И вот теперь Рума, подобно его жене, оказалась безработной, дома, одна, без друзей, в полной зависимости от мужа и с маленьким ребенком на руках. Просто копия ситуации, в которую когда-то попала его жена — она-то никогда не простила ему тех лет одиночества и беспробудной тоски. Ему всегда хотелось, чтобы у дочери жизнь сложилась по-другому. Рума никогда не давала повода для волнений — работала с детства, даже в школе настояла, чтобы во время каникул подрабатывать помощницей официантки. Они с женой выступили против этой затеи: на их взгляд, такая работа не к лицу девушке из приличной семьи, получающей приличное образование, — родственники в Индии не одобрили бы. Однако Рума и слушать не стала — она всегда поступала так, как ей вздумается. Что же, теперь он уже не отвечает за ее поступки. Наконец-то дожил до такого блаженного возраста.

— Знаешь, за время путешествий я твердо усвоил одно, — проговорил он, глядя на нежно-розовые площади Сиены, пролетающие на экране, — индусов встречаешь в изобилии везде, в каждой стране мира без исключения.

На следующее утро Акаш влетел в ее комнату и принялся трясти за рукав ночной рубашки.

— Мама, мама, вставай! Даду уехал.

— Что случилось, Акаш?

— Уехал! Его нигде нет.

Рума села на постели, взглянула на часы — было без четверти восемь.

— Глупости, он, наверное, вышел прогуляться. — Но когда она посмотрела в окно, то увидела, что его машина исчезла.

— Мама, а даду вернется?

— Да подожди ты, Акаш, дай мне подумать.

Руму охватил приступ паники, как иногда случалось на игровой площадке, когда она на несколько секунд теряла Акаша из вида. Они спустились в кухню — следов отца не было видно; ни чашки и миски, сохнущих на столе, ни высохшего пакетика с чаем. Странно. Может быть, он плохо себя почувствовал и решил съездить в аптеку за аспирином или упаковкой алка-зельцера? Да, это похоже на него, наверное, он не хотел ее будить, не хотел беспокоить своими проблемами. Рума вспомнила, как однажды отец, никому не сказав, удалил нарыв на челюсти и вернулся домой лишь под вечер, еле живой от боли, весь перекошенный, с набитым ватой и бинтами ртом. Потом Руме пришло в голову, что он мог поехать на берег озера — у причала стоят лодки, вдруг он решил прокатиться? А если ему стало плохо на воде? Господи, что же делать? Связаться с ним было невозможно — мобильный телефон он с собой не носил. Позвонить в полицию? Но она не запомнила даже номера его машины. Рума схватилась за телефон, решив позвонить Адаму, спросить его, что делать, но тут под окном прошуршали гравием шины.

— Ну и где же ты был? — спросила Рума громче, чем следовало. Она впилась взглядом в лицо отца — нет, никаких следов стресса или болезни не видно; а под мышкой у него зажата плоская картонная коробка, перевязанная веревкой, — такие обычно давали у них в булочной.

— Я вспомнил, что вчера по дороге в бассейн мы проехали ясли. Вот я и решил съездить туда с утра, посмотреть их часы работы.

— Какие еще ясли? Мы же уже выбрали ясли для Акаша, — растерянно сказала Рума.

— Хе-хе, это не те ясли. В этих продают маленькие растения. Я вижу, что участок за домом у тебя хорошо освещен, вроде и почва там вполне плодородная. — Он с удовлетворением выглянул в окно. — Хорошо, что у вас не бывает засухи, климат для растений очень благодатный. Я могу посадить здесь несколько цветущих декоративных кустов, разбить клумбы, чтобы как-то оживить твою лужайку.

— Ах, вот оно что… — только и смогла пробормотать Рума.

— Ясли всего в шести милях отсюда, а рядом я обнаружил магазинчик, где продают свежие пирожные. Я тут кое-что купил, — продолжал отец, открывая коробку и подсовывая ее под нос Акашу. — Любишь такие?

— Баба, ты не обязан работать у нас в саду. Ты же сказал, что хочешь отдохнуть.

— Садоводство для меня — лучший отдых.

Цветы на заднем дворе… Руме пришло в голову, что они действительно оживили бы монотонную зелень ее лужайки. Ей было приятно, что отец проявил такой интерес к ее жилищу, более того, что он сам пожелал украсить его.

— Ты мог бы сказать мне заранее, куда едешь, — сказала она с мягким укором.

— Я так и сделал. Я оставил тебе записку на комоде в прихожей, что я поехал на разведку.

Рума повернулась к Акашу, чтобы отругать его за то, что малыш так напугал ее отъездом деда, и увидела пару сияющих глаз и розовые щеки, измазанные шоколадным кремом и покрытые крошками пирожного. Что это она, в самом деле, — Акаш ведь еще слишком мал, он не смог бы даже дотянуться до поверхности комода, и читать он конечно же не умел.

Когда магазин растений открылся, отец уехал туда снова, на этот раз прихватив с собой Акаша и освободив сзади достаточно места, чтобы можно было поставить кадки с растениями. Когда машина скрылась из виду, Рума вдруг осознала, что в первый раз предоставила Акаша полностью в распоряжение отца. Странно было находиться дома одной, она побродила из комнаты в комнату, хмурясь, беспокоясь, как бы Акаш не запросился вдруг к ней, не устроил в машине истерику. Она так привыкла к тому, что сын постоянно ходит за ней хвостиком, что остаться одной казалось чем-то совершенно ненормальным. Через час отец с Акашем вернулись — все заднее сиденье было завалено мешками с готовым грунтом, заставлено плоскими ящиками с цветочной рассадой, завалено лопатками, грабельками, тяпками. Отец попросил ее выдать ему рабочую одежду, которую не жалко было бы испачкать, и Рума, покопавшись в шкафу, вытащила старые брюки Адама и немного порванную клетчатую рубашку, которую они хотели передать в Армию спасения. Одежда была отцу велика, брюки висели мешком, плечи рубашки спускались чуть не до локтей, но он остался доволен. Весь день он провел в саду, перекапывая землю, выдергивая пучки травы и аккуратно отряхивая землю с корней, прежде чем отшвырнуть пучок в сторону. Рядом с ним росла полоса темной, влажной земли, в центре которой важно сидел Акаш, собирая червяков. Днем стало жарко, но отец только глубже надвинул на лоб бейсболку и упрямо продолжал копать. В час дня они с Акашем пришли на кухню и съели по сэндвичу с арахисовым маслом, после чего удалились на прежнее место и копались в земле до самого вечера, пока их не прогнали домой комары.