Ромочка крепко обнимал Белую за шею и тихо рычал ей в ухо, пока та не успокоилась. Чудовищные поезда приходили и уходили так часто, что скоро Белая раздумала бежать. Она сидела на месте с несчастным видом и льнула к нему. Ромочка радостно улыбнулся и принялся вглядываться в простые, чистые лица людей на разноцветных панелях, обрамленных резным камнем. Он глубоко вздыхал, глядя, как нарисованные мужчины и женщины стоят у красного трактора, собирают урожай или, освещаемые солнцем, строят из кирпичей завод. Другие люди, с суровыми и решительными лицами, целились из пистолетов в невидимых врагов. На синем нарисованном небе ярко светило солнце, хотя Ромочка знал: настоящее небо там, наверху сейчас цвета бурой речной воды.

Он глазел на картины, широко разинув рот и глаза. Он водил своими мозолистыми ладонями по стенам, задирал голову, не замечая или не слыша, как ругаются пассажиры, наткнувшись на него. Впрочем, принюхавшись, все сразу отходили подальше.

Люди толпились у края платформы; они стояли вплотную друг к другу, и все же сразу было заметно, что каждый держится особняком. Здешние люди явно не были стаей. Наверное, под землей все договорились не обращать внимания на личное пространство — так нужно всем дождаться поезда и сесть в него. Все тупо глазели вниз, на рельсы или прямо перед собой; никто не смотрел друг другу в лицо. Бомжи, у которых личное пространство было заметно шире, тоже ждали поезда, лежа вдоль стен или стоя рядом с нагруженными и закрытыми брезентом тележками. Были здесь и подростки из молодежных преступных группировок, и бездомные дети. Некоторые шныряли в толпе пассажиров и тихо просили денег.

В Ромочкиной голове оживали воспоминания; волосы у него на затылке встали дыбом. Он почти чувствовал, как в его руке зажат билет, а другой, теплой и вспотевшей рукой он держится за руку матери. Они разговаривают и никого кругом не замечают. Им не нужно ни за чем следить. Вдруг он затосковал, что он уже не маленький. Ему захотелось снова держаться за мамину руку. Потом к его ноге прижалась Белая. Зарябило в глазах. Пассажиры толпами садились в вагоны и выходили из них. От огромных красивых картин на стенах у Ромочки разболелась голова. Пустой живот напомнил о себе урчанием. Вдруг ему показалось, что враги окружают его со всех сторон, а он не видит и не чует их. Белая у его ног немного успокоилась и даже задремала, во всем положившись на него, но, учуяв идущий от него запах страха, проснулась и вскочила на ноги. Ромочка тоже встал. Они вместе поднялись по эскалатору наверх, к дневному свету.

Он пробыл в логове полдня, а потом ему снова захотелось в метро.

Собаки вскочили, очнувшись от дневной дремоты. Мамочка, Золотистая и Черный тихо, угрожающе зарычали. Собаки ощетинились; мурашки побежали у Ромочки по спине. Кто-то бродил в развалинах у них над головами; рылся в отбросах, топал ногами, освещал фонариком землю и заросли бурьяна. Потом до них донеслись голоса. Там, наверху, разговаривали двое мужчин.

Ромочка подполз к груде досок и взобрался повыше. Испуганные, встревоженные собаки забегали по логову. Ромочка увидел желтые сапоги из шкуры неизвестного зверя. Он громко зарычал, веля остальным замолчать. Собаки перестали рычать и сбились в кучу. Они так доверчиво заглядывали ему в глаза, что у него стеснило грудь. Ромочка снова зарычал — гораздо тише, чем в первый раз, — и навострил уши. Чужие люди уже совсем близко, у лаза в их логово! Мамочка велела остальным молчать. Мужчина в желтых сапогах произнес:

— Хорошее место. И что про него треплют?

Второй буркнул что-то неразборчивое.

— Да мне плевать — ты только глянь! Здесь столько камня, что можно дом построить. А что все боятся этого места — нам же лучше. Не сунутся к нам, только и всего.

Ромочка с трудом спустился вниз. Собаки беспокойно бегали по логову, и Ромочка, все больше злясь, слушал, как двое у них над головами что-то перетаскивают и передвигают взад-вперед. Собаки то и дело поглядывали на него, как будто о чем-то его просили. Мамочка лизала его всякий раз, как пробегала мимо. От ее почтительных поцелуев у него все сжималось внутри. Мамочка раньше никогда не проявляла к нему почтения, не целовала его в углы рта. Она, как и остальные, чего-то ждала от него. Его стая ждет, что он что-нибудь сделает, спасет их.

Наступил вечер, но темнота не утешала. Люди зажгли наверху, в развалинах, костер. Они то и дело говорили о том, что им удалось добыть мясо. В щели в логово проникал мерцающий свет. При свете их убежище казалось жалким и хлипким. Потом сверху запахло жареным мясом и луком.

Ромочка снова взобрался на груду досок и окинул взглядом свою семью. Собаки расселись на полу полукругом. Теперь все понимали, что к ним вломились люди, нарушили границы их территории.

Мамочка спокойно смотрела на него снизу вверх. Золотистая, неподвижно сидящая на своем сторожевом посту у входа, вдруг встала и подошла к Мамочке. Она подняла голову и пытливо посмотрела на него, навострив золи. Взгляд у нее совсем не был изумленным. Она едва заметно вильнула хвостом.

Затих даже всегда порывистый и нетерпеливый Черный. Все чего-то ждали.

Внезапно Ромочка понял, что он должен сделать, и у него закружилась голова. Он прогонит людей!

Он спрыгнул вниз; все тело у него покалывало. Тихо зарычав, он подозвал всех поближе и сел на четвереньки на гору мусора, глядя на лунуи на костер наверху. Он спиной чувствовал, как его близкие рядом с ним заражаются его боевым духом. По одну руку сидит Золотистая, по другую — Белая, остальные тоже жмутся поближе к нему. Не задумываясь, Ромочка перелез через каменную плиту и выбрался на ближайший парапет. Собаки остались внизу и ждали. Ромочка задрал косматую голову к небу, освещаемому полной луной. Ухватился пальцами за холодные камни и завыл — громко и страшно. Он выл, изогнувшись всем телом. Собаки внизу вторили ему. Потом наступила тишина.

Незваные гости вскочили на ноги и, отвернувшись от костра, всмотрелись во мрак.

— Леха, что там такое?!

— Подумаешь, собаки! Успокойся, Юра, они огня боятся.

Ромочка посмотрел с парапета вниз. Вдруг он показался себе очень сильным и могущественным. Он их огня нисколько не боится! Он громко закашлялся. Захватчики вздрогнули. Ромочка понимал, что Мамочка ведет остальных в обход, чтобы напасть на чужаков с тыла. Он ждал, тихо рыча, покачиваясь и будто пританцовывая, — он напевал, а не выл.

— Леха, что это?! — Юра тыкал пальцем прямо в Ромочку.

Леха всмотрелся в неясные очертания странной фигуры.

— Статуя? Львенок?

Юра испуганно хохотнул.

— Оно двигалось! Вот только что пошевелилось!

— Ха-ха! Да ты спятил, придурок. Камни не двигаются.

Юру передернуло.

Тогда Ромочка встал во весь рост. Леха и Юра завопили от страха. Ромочка снова завыл, и к нему присоединились все собаки, обитавшие вокруг развалин. Он немного постоял и спрыгнул вниз, подзывая собак поближе. Леха и Юра тяжело дышали. Всякий раз, поднимая головы, они видели светящиеся в темноте глаза шести собак. Ромочка встал на четвереньки совсем рядом с костром и снова громко завыл. Незваные гости с воплями кинулись бежать. Собаки провожали их радостным лаем.

Так собаки признали Ромочку своим вожаком. Почти всю ночь он грелся у затухающего костра и лакомился горячей полусырой говядиной.

Все станции метро отличались друг от друга. Ромочка бродил вдоль каменных стен и сводов, разглядывая разноцветные мозаики, статуи и картины. У него болела голова; казалось, она сейчас лопнет — ее чем-то словно распирало изнутри. Боль, как ни странно, была приятной. На картинах он часто видел детей, красивых, светловолосых, домашних собак и других зверей, побольше. Он обшаривал взглядом толпы нарисованных людей. Эти люди никогда не охотились, не приходили домой с добычей! Сердце у Ромочки заходилось от странной радости. Он верил: на какой-то из этих картин он обязательно найдет свою Певицу — серьезную и красивую. Она тоже окажется плоской, неподвижной и будет каждый день вроде бы одной и той же, а все-таки новой. Она будет молчать — и в то же время петь.