Черт, снова вышло время. Но я собой довольна.

Ормэ, 18 ноября 1943

Энгель думает, что я перевожу ужасные записи фон Линдена, но я, будучи на шаг впереди нее, стащила несколько бланков рецептов.

Она — прекрасный источник информации, когда в настроении. Именно из-за своей болтовни она отстала, пока я усердно работала. Она сказала, что мне крупно повезет, если они отправят меня в место под названием Равенсбрюк, когда здесь я буду не нужна. Это концентрационный лагерь и одновременно тюрьма с трудовым лагерем исключительно для женщин. Возможно, именно туда отправили уборщицу, которая крала капусту. По сути, это смертный приговор — так или иначе, они морят вас голодом, пока вы не сможете работать, а затем, когда вы станете слишком слабым, чтобы месить щебень для дорог, разрушенных бомбардировщиками Союзных Сил, вас повесят. (Я идеально подходила для работ с щебнем, учитывая опыт на взлетно-посадочной полосе Майдсенда.) Если же вы не пригодны для работ в каменоломне, то вас заставят сжигать трупы товарищей после их повешения.

Если же мне не повезет — иными словами, если я не напишу удовлетворительный доклад за отведенное время, меня отправят в место под названием Нацвейлер-Штрутгоф. Это меньший по размеру и более специализированный концлагерь, точка исчезновения для узников «Ночи и Тумана», большая часть которых — мужчины. Иногда туда отправляют женщин в качестве подопытных для медицинских экспериментов. Я не мужчина, но под программу «Ночь и Туман» попадаю.

Господи. Если удача будет на моей стороне — вы только подумайте — я застрелюсь. Здесь, скоро. Это не Энгель мне сказала; я сама все продумала. Покончу с собой в надежде, что КВС разнесет это место в пух и прах.

Хочу обновить список «10 вещей, которых я боюсь».

1) Холода. (Я заменила собственную боязнь темноты на страх Мэдди — замерзнуть. Теперь я не имею ничего против темноты, особенно если вокруг тишина. Хотя иногда надоедает.)

2) Уснуть за работой.

3) Если любимого брата убьет бомба.

4) Керосина. Одного этого слова достаточно, чтобы превратить меня в желе, которое всё знает и задействовано в важных событиях.

5) Гауптштурмфюрера СС Амадея фон Линдена. По правде говоря, он должен возглавлять этот список — при виде этого мужчины я слепну от страха, но я сохранила порядок страхов из первоначального списка, а он встал на место швейцара из колледжа.

6) Остаться без свитера. Хотя этот страх тождественен холоду, но для меня он идет отдельным пунктом.

7) Оказаться в Нацвейлер-Штрутгофе.

8) Отправиться домой, в Англию, и подать рапорт под названием «Что я делала во Франции».

9) Не суметь закончить историю.

10) Закончить ее.

Я больше не боюсь старости. Действительно, в голове не укладывается, что я когда-то могла говорить такую чушь. Столь детский бред. Оскорбительный и высокомерный.

Столь отчаянно глупый. Состариться я хочу больше всего на свете.

Все волнуются из-за визита женщины с американского радио. Интервью со мной будут проводить у фон Линдена в кабинете, или в офисе, называйте как хотите. Сегодня меня водили туда, чтобы все показать и убедиться, что я не шлепнусь в обморок от изумления прямо перед журналисткой (сделаю вид, что все мои «интервью» проходят под люстрой из венецианского стекла, в этом уютном, обшитом деревянными панелями кабинете. Притворюсь, что каждый день пишу за этим инкрустированным столом 18 века. Притворюсь, что прошу его питомца — какаду — помогать мне с неизвестными немецкими словами.)

(Или, может быть, нет. Услужливый какаду может показаться слегка надуманным.)

Сейчас я пишу не оттуда — я в привычном пустом чулане, за стальным столом, с привязанными к стулу лодыжками, а Шарфюрер СС Тибо и его друг, чьего имени мне не называли, дышат мне в затылок.

Собираюсь написать о Шотландии. Я никогда не была там с Мэдди, хотя порой кажется, что такое случалось.

Я не знаю, на чем она летела в ночь, когда застряла в Десайде, что неподалеку Абердина. Это не был Лизандер, который она уже переправила, а поскольку в тот год она не так много работала в службе перевозки, это, вероятно, был и не Энсон. Допустим, что это был Спитфайр, так, ради веселья — самый эффектный и желанный боевой самолет — даже пилоты Люфтваффе позволят вырвать им зубы мудрости ржавыми плоскогубцами ради часа управления Спитфайром. Поэтому давайте представим, что тем поздним ноябрем сорок первого года Мэдди переправляла Спитфайр к шотландскому аэродрому, откуда они вылетают на защиту северного морского флота, или, быть может, чтобы запечатлеть на снимках оккупированные Люфтваффе аэродромы в Норвегии.

Наши разведывательные самолеты выкрасили в розовато-сиреневый камуфляж, соответствующий цвету облаков. Исходя из этого, Мэдди летела на розовом Спитфайре, но не под самыми облаками, как пилоты-истребители. Облака низко нависали над землей, поэтому она летела осторожно, пробираясь вдоль побережья вверх по широким горным долинам Шотландии. Она держалась в трех тысячах футов над уровнем моря, но между Таем и Кайрнгормом⁴² горы поднимались выше. Мэдди летела в одиночестве, внимательная и счастливая, над заснеженными вершинами на столь прекрасных конических крыльях, ведомая лишь сухим расчетом.

Долина полнилась туманом и инеем. Мгла подушками лежала у подножий гор; отдаленные вершины сверкали розовым и белым в лучах заходящего солнца, которое не смело касаться крыльев Спитфайра. Приближался хаар — прибрежный туман Северного моря. Было настолько холодно, что влажный воздух кристаллизовался в плексигласовой кабине, и создавалось ощущение, будто внутри снежит.

Мэдди приземлилась в Десайде еще до захода солнца. То был не обычный закат, скорее серые сумерки, перетекавшие в синеву ночи, и перед ней стал выбор — провести ночь на унылой, не застланной запасной кровати в казарме для офицеров, либо найти ночлег в Абердине. Был еще один вариант — провести половину ночи в неотапливаемом темном поезде и, возможно, добраться в Манчестер к двум пополуночи. Не желая сталкиваться лицом к лицу со спартанской обстановкой аэродрома или со строгим, каменным лицом абердинских хозяек, которые не стали бы принимать ее талоны на еду за полусырой ужин, Мэдди остановила свой выбор на поезде.

Она отправилась на станцию в Десайд. На платформе не было карт маршрута, вместо которых плакаты в духе Страны Чудес призывали «Если ты знаешь, где находишься, то скажи другому». В зале ожидания не горел свет, потому что он был заметен, если открыть дверь. В маленькой клетке продавца билетов горела лишь керосинка.

Мэдди распрямила плечи. Всплеск рекламы в газетах про девушек из ВВТ вынуждал их соответствовать определенным стандартам опрятности. Однако ей довелось понять, что люди не всегда узнают их синюю униформу с золотыми крылышками пилота ВВТ, либо же не придают им значения, а Шотландия для Мэдди казалась столь же далекой страной, как и Франция.

— В ближайшее время будет поезд? — спросила она.

— Да, будет, — согласился продавец билетов, такой же загадочный, как и расписание на платформе.

— Когда?

— Десять минут. Да, через десять минут.

— До Абердина?

— Нет-нет, не до Абердина. Следующий поезд направляется в Замок Крейг.

Чтобы облегчить задачу, я перевожу речь продавца билетов с абердинско-дорического. Мэдди, сама плохо владеющая дорическим, не была уверена, что расслышала правильно.

— Крейг-касл?

— Замок Крейг, — лаконично повторил этот призрак железнодорожного рабочего. — Один до Замка, мисс?

— Нет... Нет! — благоразумно сказала Мэдди, но потом, ведомая чистым безумием и, без сомнения, одиночеством, голодом и усталостью, добавила: — Не один, мне нужно будет вернуться. Поэтому обратный билет тоже, пожалуйста. Третий класс до Замка Крейг.

Полчаса спустя Мэдди корила себя: «Боже, что же я наделала!», пока древний ледяной двухвагонный поезд, покачиваясь, полз мимо бесчисленных безымянных платформ, погруженных во тьму, унося ее все дальше и дальше в обитаемое Шотландское нагорье.