Вопреки предчувствию, что ночь для него будет мучительной и разгоряченный мозг не сможет отделаться от навязчивых мыслей о Цезаре, Сталин, едва голова коснулась подушки, тут же крепко уснул. Во сне он дышал глубоко и спокойно, как дышит человек, уснувший после праведных трудов. И если бы кто-то посмотрел на него со стороны, то уверился бы в том, что он проведет всю ночь в таком же тихом, безмятежном сне.

И вдруг, в предрассветный час, когда за окном еще было сумрачно и частые капли с таявших сосулек стали звучно падать на бетонную отмостку дачи, Сталин дико закричал, как кричат люди, увидевшие во сне нечто ужасное и понимающие, что им не спастись.

Ему приснилось, что он вовсе не Иосиф Сталин, а Юлий Цезарь. Он мирно почивал в своей спальне, как внезапно все окна и двери дома враз распахнулись и в них, как пламя пожара, как молния, ворвался алый, необычный и страшный свет луны.

Он в ужасе вскочил с кровати. В ночном одеянии подле него стояла, простирая к нему трепещущие руки, его жена Кальпурния. «Что ты? Что?!» — вскричал Цезарь. И Кальпурния, рыдая, рассказала ему, что ей приснилось, будто его закололи кинжалом. «Я вижу кровь на тебе! — как безумная, кричала Кальпурния.— Они убили тебя!»

…Сталин свесил ноги с кровати и резко встряхнул головой, как бы стряхивая с себя наваждение, явившееся ему во сне. Поняв, что никто из обслуги не услышал его отчаянного крика, он успокоился и снова опустился на подушку. И все же перед глазами, как дьявольское, навязчивое видение, стояло все то, что произошло с Цезарем в сенате пятнадцатого марта 44 года…

…Юлий Цезарь выслушал рассказ Кальпурнии и обнял ее. Он ласково гладил ладонью ее мягкие шелковистые волосы, пытаясь успокоить. Но она не могла унять страх, вселившийся в нее с бесовской силой. «Умоляю тебя, Цезарь, не выходи сегодня из дому, отмени заседание сената! Хочешь, я стану перед тобой на колени?» В ответ он беспечно рассмеялся: «Цезарь бессмертен!» — «Это плохая примета, такие сны сбываются! — упорно предостерегала она.— Останься, не уходи!» Цезарь заколебался, решив, что пошлет в сенат Марка Антония, чтобы отменить заседание. Но Брут, которому он безмерно доверял и которого людская молва злорадно нарекла его внебрачным сыном, сказал, что его снова будут упрекать в гордости и заносчивости и потому ему лучше самому распустить сенаторов. И Цезарь пренебрег дурными предсказаниями.

По дороге в сенат он едва не столкнулся с предсказателем Скуринной. Было время, когда Скуринна посоветовал Цезарю больше всего опасаться за свою жизнь в мартовские иды. И сейчас у Цезаря был хороший повод посмеяться над незадачливым предсказателем. «А ведь мартовские иды наступили!» — воскликнул Цезарь и с откровенной издевкой посмотрел в окаянные глаза Скуринны. «Да, наступили, но еще не прошли»,— с мрачным достоинством сказал Скуринна и гордо, независимо прошествовал мимо Цезаря…

…Сталин лежал с закрытыми глазами. Беспокойная дрема охватила его, и он, то погружаясь в сон, то внезапно просыпаясь, уже не мог различить, что он воспринимает как явь, а что как сон.

Он увидел себя вошедшим в курию в царском облачении, в красных сапогах, увидел сенаторов, вставших со своих мест в знак приветствия, ощутил всем телом знобящее прикосновение спинки позолоченного кресла и сел в него, величественный и гордый, как всегда. Еще бы не быть величественным и гордым! Теперь он в четвертый раз стал диктатором, сенат вынес решение о новых почестях, которые возводили его в ранг полубога. Дни побед Цезаря стали обязательными праздниками, каждые пять лет жрецы и весталки, поддерживающие в храме богини Весты священный огонь, совершали в его честь молебствия, он получил право иметь почетную стражу из сенаторов, которые обязаны были поклясться охранять его жизнь. Во всех святилищах проходили жертвоприношения Цезарю. Месяц квинтиллий, в который родился Цезарь, был переименован в июль, Цезарю посвящался ряд храмов… Многочисленные почести, предназначенные Цезарю, предполагалось начертать золотыми буквами на серебряных колоннах у подножия Юпитера Капитолийского…

Одетый в тогу и сидя в своем позолоченном кресле, Цезарь — Сталин перебирал в памяти все эти знаки высочайшего поклонения, и если Цезарь был удовлетворен, насытив ими свое безудержное честолюбие, то Сталин, занявший его место и еще не ставший вполне Цезарем, завидовал ему и страдал, что в своей империи он не имеет еще таких почестей.

Сталин снова погрузился в тревожный сон… Вдруг он ощутимо почувствовал на своем затылке острое прикосновение холодного разящего клинка. Это Тулий, рванув его тогу, подал знак заговорщикам, и Каска нанес разящий удар. Рванувшись из кресла, Цезарь схватил его клинок рукой: «Негодяй Каска, что ты делаешь?!» Заговорщики окружили Цезаря с занесенными над ним кинжалами. Подобно дикому зверю, он отбивался от них, и вдруг его обезумевший затравленный взгляд столкнулся со взглядом Брута, полным решимости и ненависти. И Цезарь воскликнул: «И ты, дитя мое!…»

…В тот же миг Сталин с ужасом увидел, что лицо Брута перевоплотилось в лицо Надежды Сергеевны. «Неужели она способна на такое?» — успел подумать Сталин, и тотчас же всех поглотил мрак. Сталин протяжно и жалобно простонал во сне и, медленно открыв глаза, увидел склонившуюся над ним жену.

— Иосиф, пора вставать. У тебя же сегодня Политбюро.

— Молодец, Надя! Хорошо, что разбудила, а то я мог бы проспать. А ты сегодня не в академии?

— Нет. Светланка что-то приболела. Температура. Грипп, наверное.

— Немедленно изолируй,— испуганно сказал Сталин: он всегда очень боялся заболеть,— А то она всех заразит. И вызови врача.

— Не волнуйся. Все уже сделано. Васю я отправила к бабушке.

— Ты — моя Кальпурния,— неожиданно ласково произнес Сталин, обнимая жену.— Но ты почему-то не уговариваешь меня отменить заседание Политбюро. Не боишься, что я не вернусь?

— Кто, кто? — удивилась Надежда Сергеевна.— Какая Кальпурния? Это кто — какая-нибудь балерина? Из Большого театра?

Надежда Сергеевна с испугом смотрела на него: «Уж не бредит ли он?»

— Дуреха ты,— весело сказал Сталин, встав с постели и одеваясь.— Чему вас там учат в вашей Промышленной академии? Думаю, что всему, только не всемирной истории. Вон на столе книга о Юлии Цезаре, прочитай на досуге.

— Ты же сам говорил, что нам прежде всего нужно знать свое конкретное дело. И спорил с Калининым, который утверждал, что руководитель не должен быть узким специалистом, обязан знать литературу, искусство, историю…

И в самом деле, Сталин как-то высмеял тот тип русского инженера, который всесторонне развит, может разглагольствовать на любые темы в любом обществе, судить о литературе и искусстве, но если поломается станок, пошлет исправлять его мастеров-рабочих. А что касается немецкого инженера, так тот снимет пиджак, засучит рукава, возьмет инструменты и сам исправит поломку. Хотя в обществе не будет столь красноречив, как русский инженер.

— Но ты же у меня не инженер,— парировал Сталин.— Ты же метишь в общественные деятели.

— Ни в какие деятели я не мечу. А если бы и метила — не смогу. Ты меня закабалил. Я уж и не помню, когда с тобой в театре была. Ты меня с собой не берешь. А в академии культпоходы — редкость.

Сталин улыбнулся и нарочито строго погрозил ей пальцем:

— Жена товарища Сталина не имеет права на то, чтобы хныкать и жаловаться.

Глаза Надежды Сергеевны ответили ему тихой грустью.

— Жена товарища Сталина больше всего мечтает о простой человеческой жизни,— дрогнувшим голосом сказала она.

— Не нравится мне твое настроение. Хнычущий большевик — плохой большевик. Пойдем завтракать. Мне надо ехать.

Однако за завтраком Сталин продолжал много говорить, что с ним случалось редко. Он как бы пытался отогнать от себя что-то неприятное. Он снова заговорил о театре.

— Вот ты говоришь: театр, театр,— не отставал он от жены.— А что театр? Все эти Мейерхольды-хренохольды? Не более чем еврейский балаган. Бездарность всегда маскируется под маской формы, вызывающей шок у зрителей. Это же просто беззастенчивый и наглый формализм!