– Ну, возможно, прозак сыграл свою роль и здесь… однако в чем мы почти уверены, так это в том, что он сыграл свою роль в провоцировании Саймонова психоза. Или, жестикулируя точнее, мы полагаем, что психоз спровоцировало одновременное употребление прозака и экстази.

– «Хууууу»? Как это может быть? – Сару взяло любопытство.

– Мы точно не знаем. Достаточно показать, что экстази – и метамфетамины вообще – воздействует на те же рецепторы – ну, вы понимаете, те части мозга, к которым присоединяются молекулы вводимых в организм химических веществ, – что и прозак. Мы полагаем, что эти два вещества, принятые одновременно, произвели, так показать, синергетический эффект…

– Но я не понимаю, мы принимали экстази довольно длительное время. – Сара зарделась. – Мы… нам казалось, что…

– Я понимаю. – Психиатр улыбнулась и сочувственно потянула носом воздух. – На его фоне спаривание происходит гораздо веселее, не так ли «хуууу»?

– Ну да, вроде того.

– Как бы то ни было, вы могли принимать экстази хоть сотню раз, а условия для синергетического эффекта сложились только сейчас. Это непредпоказуемо и очень сильно зависит от особенностей организма. Кроме того, мы не знаем, какие могут быть последствия, но, возможно, в результате пострадала нейрохимия мозга Саймона, это одна из гипотез.

– А что с тем, о чем я показывала, – его поза, его шерсть «хууууу»?

Джейн Боуэн слезла со стола, прочетверенькала к окну, схватилась за шнур жалюзи и с его помощью встала на задние лапы. Она устала. Хотя ей и нравилось смотреть на розовую подушечку своей сожести-кулятницы – это ее возбуждало – и хотя случай пациента-художника потенциально был очень интересным, такие больные чаще всего оказывались для психиатрического отделения куда большей проблемой, чем обычные. Доктор смотрела из окна на почти закрытую стеной здания улицу Фулем-Пэлес-Роуд – всего-то и видно было, что метра три, – лениво наблюдая за группой бонобо у входа в букмекерскую контору, они курили траву и пили «Спешл-Брю». [66]Простояв так некоторое время, она заурчала, повернулась к Саре и показала:

– Я не имею ни малейшего представления, что могли бы означать эти симптомы. Мы никогда ни с чем подобным не сталкивались. Я жестикулировала с доктором Уотли, нашим главным консультантом, [67]и мы сочетверенькались на том, что наибольшее отторжение у Саймона вызывает сам контакт с обезьянами.

– «Хуууу»? Контакт с обезьянами? Что вы имеете в виду «хуууу»?

– Ох, мы не можем, как я уже показывала, этого объяснить, но Саймон, похоже, потерял способность или, быть может, желание вступать в общение с обезьянами в базовых формах. Это не касается визуального общения – он жестикулирует, хотя каждое движение пальцами у него это целая истерика, – но вот такие вещи, как вокализация, подача телесных знаков, чистка и поклонение старшему в иерархии даются ему с огромным трудом, если даются вообще.

– Может, виноват психоз «хууууу»?

– Возможно. Возможно, мы имеем дело с истерией, истерической реакцией на окружающую среду – мы заметили, что если Саймона надолго оставить в одиночестве, то его поведение в значительной мере нормализуется. Он в мельчайших деталях изучает все вокруг – мебель, постельное белье, даже собственное тело, часами его рассматривает…

– Почему «хуууу»?

– Мы не знаем, но у меня есть идея: если мы на некоторое время, на пару-тройку дней полностью изолируем его от обезьян, а потом, например, передадим ему бумагу и карандаш, то, возможно, он захочет вступить с нами в контакт с их помощью.

Сара покачала головой, продолжая озадаченно ухать. Все это психиатрическое теоретизирование ничего ей не показывало, она понимала лишь одно – ее самец страдает, его заперли в больнице против воли. Посадили под замок, в клетку, словно он человек, на котором собираются ставить какие-то жуткие эксперименты. Когда они снова принялись за чистку, прикосновения д-ра Боуэн не успокоили Сару.

Меж тем на следующее утро дежурный психиатр не стал давать Саймону лекарства, счастливо избежав контакта с его бессильными лапами и летучими экскрементами. Самца оставили наедине с самим собой, передав ему вместе с первым завтраком лист бумаги и карандаш.

Д-р Боуэн даже настояла, чтобы в глазок вставили полупрозрачное зеркало отражающей стороной внутрь, тем самым полностью исключив для Саймона возможность видеть бродящих за дверью шимпанзе. – Штука в том, что он все время показывает нам это свое «сраная макака», – махала Боуэн д-ру Уотли на обходе. – Ну и в том, что он утратил способность к коммуникации на низком уровне. Да, можете считать, что я четверенькаю на поводу у собственной интуиции, но раз он не выносит именно других обезьян, то кто знает – если мы на несколько дней избавим его от малейших признаков нашего присутствия, может, он начнет показывать нам, что же с ним такое.

– «Хууууу» значит, вы не думаете, что он просто принимает других шимпанзе за чудовищ?

– Может, и так, может, у него бабуиновые галлюцинации. Заболевание редкое, но я читала кое-что об этом синдроме. В любом случае, по-моему, игра стоит свеч.

Они перестали появляться ему на глаза. Неплохо. Теперь, когда Саймон подходит к глазку, он видит только размытое отражение собственной бледной морды, а не какие-то шерстяные комки и оскаленные слюнявые зубы. От этого и легче, и тяжелее – ведь получается, его мания еще масштабнее, еще логичнее, чем он думал. А может, они просто колют мне какую-то дрянь, подумал Саймон, оттого я и брежу, оттого и сил у меня ни на что нет. Он неподвижно сидит на краю гнезда, как вдруг в палату вплывает поднос с едой. Вот это уже интересно – ведь еда не бывает галлюцинацией. Оргазм еще может быть галлюцинацией, а вот прием пищи – никогда. Цель секса – в подавляющем большинстве случаев что-то совершенно с сексом как таковым не связанное, другое дело еда, тут все однозначно сводится к банальной подпитке организма. На подносе, помимо еды, обнаруживаются бумага и карандаш. Саймон думает: может, нарисовать что-нибудь? Выставка, поди, уже давно открылась, прошла и закрылась.… Художник замирает: он вспомнил о прошлом, впервые с того момента, как сошел с ума. До сих пор прошлым Саймону служили сны, но теперь он думает о прошлом самостоятельно, разглядывая карандаш и бумагу. Самый что ни на есть обыкновенный карандаш, среднетвердый «Штедтлер», шестигранный, с черными и красными гранями, плохо заточенный. Еще бы, они не хотят, чтобы я себя поранил. Отличный газетный заголовок, закачаешься: «Художник покончил с собой посредством карандаша». Впрочем, график я никудышный.

Некоторое время он задумчиво смотрит на письменные принадлежности, потом садится писать.

Долго ждать не пришлось. Когда час спустя прислуга вернулась забрать пустой поднос и тарелку, то в дополнение к последней обнаружила листок бумаги, вырванный из блокнота и покрытый угловатыми, неразборчивыми значками. Прислуга взяла поднос и отправилась прямиком к д-ру Боуэн.

Та даже не стала читать бумагу, а ринулась к двери кабинета, выскочила в коридор и распахнула окно, из которого открывался вид на парковку.

– «Х-хууууууууууу», – запыхтела-заухала д-р Боуэн.

Мгновение спустя в окне, располагавшемся этажом ниже в противоположном крыле здания, блеснули очки Уотли. Боуэн замахала ему:

– «Хуууууграааа» прошу прощения, что отрываю вас, Кевин, но нам письмо от Дайкса!

Тощее тельце Уотли материализовалось в кабинете Боуэн, и два психиатра принялись изучать послание художника. «ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИТЕ МНЕ», – вывел Саймон нестройными заглавными буквами в самом верху листа. Далее располагалось следующее: «Я сошел с ума. Я знаю. Я сошел с ума. Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне. Они все время приходят, эти звери, эти макаки. Это макаки? Я не знаю. Они приходят и нападают на меня. Я не видел ни одного человека. Куда подевались люди? Это что, больница? Я что, сошел с ума? Почему все время эти вопли, я постоянно слышу вопли, – это вопят макаки. Куда подевались люди? Все, что я вижу, – это зверье, макаки. Где Сара? Кто дал мне этот листок бумаги? Где мои детеныши? Помогите мне, пожалуйста, помогите. Мои силы на исходе. Они нападают на меня, эти звери. Кусают и бьют, они что, макаки? Кто послал мне бумагу и карандаш? Помогите мне, пожалуйста. Я что, сошел с ума? Если я еще раз увижу этих зверей, я покончу с собой. Пожалуйста…»