– Сколько вопросов, – махнул лапой Уотли и опустил листок на стол, даже не поинтересовавшись, дочитала ли Боуэн до конца. – Что все это значит «хуууу»? Эта история про макак, – похоже, у него в самом деле бабуиновые галлюцинации. Я ухну Эллшимпу в больницу Трутон» – у них там отличный архив, масса историй болезни, может, они сумеют нам что-нибудь подыскать…

– А что вы покажете о людях «хууууу»? Он дважды повторил фразу: «Куда подевались люди?» Что это, черт побери, значит «хуууу»?

– Вожак его знает. Ясно, что у него тяжелое помутнение сознания, возможно, афазия, проблемы с зоной Вернике. [68]Смотрите сами – показывает он все очень бегло, но смысла в знаках нет, какая-то белиберда. Впрочем, я не стал бы на этом задерживаться, ничто пока не свидетельствует о наличи у него органических повреждений мозга, а любые синдромы такого рода неизбежно их предполагают. Может, он считает, что люди – вид макак «хууууу»? Вы ведь знаете, многие нормальные шимпанзе именно так и думают.

– Знаю, еще бы я не знала, – раздраженно отмахнула Боуэн. С предшественником Уотли она бы не позволила себе ничего подобного – тот держал отделение в ежовых лаповицах, а Уотли, напротив, был самец беспомощный, и даже такая самка, как Боуэн, несмотря на свою сексуальную ориентацию – а возможно, и благодаря оной, – могла спокойно бросать ему иерархический вызов, не опасаясь получить взбучку.

– Ладно, как вы предлагаете продолжать общение с Дайксом «хууууу»?

– В том же духе «грррннн». Со вторым завтраком я передам ему немного фиг или терновых ягод, в качестве поощрения, и попрошу описать мне этих макак. Надо хотя бы понять, за кого он нас принимает – за бабуинов, за людей или за кого-то еще; ведь хорошо известно, что сама попытка описать галлюцинацию или психоз может поспособствовать излечению.

– Как вы предлагаете продолжать общение с Дайксом… – передразнила Уотли Боуэн, едва он покинул ее кабинет. Ее пальцы взлетали в воздух гротескной пародией на его характерный псевдооксфордский акцент, где каждый крючок – словно шпиль готического собора, каждая раскрытая ладонь – словно сказочный замок. Боуэн, надо показать, покамест не видела изъянов в подходе Уотли к сумасшедшему художнику, но ей не нравилась его привычка, как она это показывала, никогда «не строить далекочетвернькающих планов», и она подозревала, что вскоре консультант утратит интерес к Дайксу. Боуэн и сама склонялась к мысли, что здесь не обошлось без органических повреждений мозга – позы несчастного были точь-в-точь как у страдающих болезнью Паркинсона. Казалось, конечности, которыми он пытается управлять, не вполне совпадают с теми, которыми он наделен в действительности.

Боуэн не терпелось прогнать Дайкса через целую кучу тестов – перцептивных, реляционных и, прочих, – но пока что об этом нечего было и мечтать: сотрудничать пациент не желает, приблизиться к себе не дает. Вводить успокаивающие бессмысленно – он же не дикое животное, будь мир устроен так, как он его видит, художника считали бы совершенно вменяемым. Боуэн, худощавая шимпанзе, почти бонобо, вздохнула. Работа в «Чаринг-Кросс» была ей совсем не по душе. Одна беспросветная рутина, в больнице приходится торчать допоздна, пациенты упрямые и неподатливые – сплошь клиенты для желтых домов и рекруты для армии городских сумасшедших. А она всегда воображала себя практическим врачом с широкими взглядами, этаким экспериментатором в духе Шарко [69]и других пионеров психиатрии XIX века. Она презирала привычку коллег сводить все либо к «континууму сознания», либо к «континууму материи», их неспособность вообразить, что, быть может, существует уровень, где эти два несовместимых континуума проникают друг в друга.

Вот ее старый вожак в больнице «Хит-Хоспитал», Зак Буснер, – тот изъяснялся как раз такими жестами. Свою систему знаков он унаследовал от знаменитых шестидесятников – борцов с традиционной психиатрией и всегда показывал об «экзистенциальном» и «феноменологическом». В последнее время он заново создал себе имя, Буснеровы книги, сборники историй про гениальных психов и философов с извращенным сознанием, отполировали его потускневшую было славу до блеска. Что бы он увидел в Дайксе? Боуэн не сомневалась – он бы с удовольствием ввязался в это дело, особенно если психоз Саймона останется таким же последовательным.

На подносе со вторым завтраком Саймон обнаружил новое письмо, отпечатанное на официальном бланке больницы и снабженное длинным списком вопросов. Вот как это выглядело:

Больница «Чаринг-Кросс»

Психиатрическое отделение

15 августа, четверг

Дорогой Саймон!

Мы – мои коллеги и я – полагаем, что Вы страдаете от психотических галлюцинаций, связанных с нарушениями самых основ Вашей способности к общению с другими обезьянами. Мы намерены избегать всякого прямого контакта с Вами, пока не убедимся, справедливы ли наши предположения. Не могли бы Вы ответить на нижеследующие вопросы как можно подробнее?

Искренне Ваша,

д-р Джейн Боуэн,
старший по отделению

1. Как Вы себя чувствуете? Не испытываете ли Вы физической боли?

2. Как Вы полагаете, намерен ли кто-либо причинить Вам вред?

3. Можете ли Вы вспомнить и сообщить нам о событиях, приведших к Вашей госпитализации?

4. Вы упоминаете неких «макак». Как именно выглядят эти макаки?

5. Почему Вы нападаете на моих подчиненных, если те приближаются к Вам, – да и на меня саму, – а равно на Вашу самку и других Ваших союзников, которые приходят Вас навестить?

6. В Вашей записке Вы упоминаете неких «людей». Что это за люди? Надо ли так понимать, что Вы «видите людей»?

Сквозь фальшивое зеркало Боуэн наблюдала, как Саймон Дайкс берет поднос и идет к гнезду, чопорно, решительно, на задних лапах. Садится, ставит поднос на картонный столик, письмо Боуэн падает на пол. Художник чешет затылок слабой передней лапой, затем низко наклоняется, пытается той же лапой поднять листок.

– Вот видите, – застучала по спине Боуэн Доббс, дежурная медсамка, которая тоже наблюдала за происходящим в палате, – он никогда не пользуется задними лапами ни для чего, кроме ходьбы, этой своей странной развалочки. А когда пытается что-то поднять, все у него валится из лап, – похоже, он не может ничего зажать между большим пальцем и костяшкой указательного, вот смотрите…

Все так и было, Саймон безуспешно пытался соскрести листок с линолеума, от отчаяния издавая все те же странные, низкие звуки. В конце концов он справился с бумажкой и стал ее читать, то и дело краем глаза поглядывая на дверь. У д-ра Боуэн возникло неприятное чувство, что он понимает: за ним следят.

Сара ухнула в агентство на четвертый день после того, как у Саймона случился приступ, и вкратце показала своему начальнику, Мартину Грину, что произошло.

– «Хууууух-Граааа» у Саймона случился нервный срыв, Мартин, он в больнице «Чаринг-Кросс».

– Переработал или переразвлекался «хуууу»? – Грин намеренно изображал мордой и лапами недовольство – знаки резкие, шерсть стоит полудыбом, верхняя губа приподнята, обнажает клыки.

– Я… я не знаю.

– Так, не означает ли это, что мы не увидим тебя сегодня на работе «хуууу»?

– Я… я немного не в себе, Мартин, история совершенно жуткая.

– Будь добра, поподробнее «хууууу».

Саре пришлось показать все, без купюр.

Грин надолго опустил лапы.

– Вожак ты мой, Сара, – махнул он наконец, – я, конечно, никакой не ретроград и все такое, но это ваше совместное гнездование, эти ваши «уч-уч» наркотики, я прямо не знаю…

– Я знаю, знаю.

– Прости, что сначала был так резок «грррнннн». Утро выдалось отвратительное, снова проблемы с этим «уч-уч» подонком Янгом. Я как раз закончил махать с ним лапами, когда ты ухнула. Он показывает, что не заплатит ни пенни…

вернуться

68

Зона Вернике – отдел мозга шимпанзе, отвечает за распознавание жестов и понимание переданного смысла, изучен немецким врачом Карлом Вернике (1848–1905) и обозначен в его честь. При органических поражениях этой зоны, как верно указывает д-р Уотли, больной много жестикулирует, но несет чушь и к тому же ничего не понимает.

вернуться

69

Шарко Жан-Мартен (1825–1893) – знаменитый францзуский врач, вожак-основатель современной невропатологии, один из учителей Зигмунда Фрейда.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: