— Спасибо, — горячо благодарил он, — следующей ролью, не сойти мне с этого места, будешь ты — несравненный светоч Востока. Я вырву ее у этого моржа прямо из проруби!

Но следующей был иудушка Троцкий, Иуда Искариот, предатель Азеф… Когда Леви предложили роль Гамаль Абдель Насера — он заколебался, у него несколько закружилась голова и чуть затошнило — он помнил кое — какие высказывания великого революционера об избранном народе.

Леви припал к портрету.

— Иегуда, — взмолился он, — скажи, что общего между мной, потомком испанских евреев, взращенных на музыке, поэзии и мысли, и этим хрякоподобным, розовощеким офицером фараоновской армии?..

Иегуда молчал.

— Понятно, — произнес Леви, — я отказываюсь.

И назавтра он заявил Главному, что не намерен играть антисемита.

— Я не буду, — шумел он, — играть человека, который называл мой народ грязным. Что общего во мне, потомке испанских евреев, воспитанных на…

— Леонид Львович, — перебил его Главный, — я хотел бы вам только напомнить, что жизнь и искусство — две совершенно разные вещи. Великого антисемита, мой дорогой, может сыграть только еврей. Так же, как великого еврея — антсемит. И вы знаете, почему?

— Пока нет, — сказал Леви.

— Я вам уже говорил: ненавистть и любовь близки, это правда, но я ставлю на ненависть, потому что любовь проходит, она преходяща, как облако в ветреный день, а ненависть… Вы помните, как играл вашего Галеви Никита Гаврилов, потомок попов и черносотенцев, жегших ваших предков на различных кострах?

Главный, как, впрочем, и Леви, никогда не видел Гаврилова в роли Иегуды, да и вообще его не застал — тот играл где‑то в двадцатых, до появления Главного на свет…

— Я не хочу о нем говорить! — отрезал Леви. — Подонок Гаврилов играл моего великого предка, а вы мне не даете?! Сколько антисемитов я должен сыграть, чтобы получить роль еврея, сколько?!

— Не знаю, — честно признался Главный, — согласитесь, их больше! Но после Насера, если я буду жив, обещаю вам Галеви.

— Вы подохнете, чтобы только мне его не дать, — ответил Леви, — вы сделаете все…

— Послушайте, Леонид Львович, войдите в мое положение — лучшего Насера, чем вы, у меня нет.

— «Нет, нет», — передразнил его Леви, — он жег людей, ваш Насер! Я не смогу сжечь никого, предупреждаю!

— Об этом не беспоойтесь! Пожарники запретили огонь. Мы заменяем сожжение праздником «Рамадан».

— Час от часу не легче! Я должен буду голодать!

— Но здесь‑то уже нет ничего антисемитского?..

— Не знаю, что хуже, — бросил Леви.

Вечером он вновь беседовал с портретом.

— Иегуда, — начал он, — прошу, дай знак. Я только изгоню Фейсала, объединю арабов — и я к твоим услугам. Ты слышишь?

Галеви слышал, но молчал. То ли он писал стихи, то ли распутничал, то ли мыслил — неизвестно. Но он не сказал ничего. Даже своего обычного «Цель далека, а день короток».

— Короче, — произнес Леви, — если ты против — я не сыграю этого грязного типа, этого Героя Советского Союза, этого подонка, этого… Но учти одно — следующий ты… Первый на очереди.

— Оставь меня в покое, — ответил «первый на очереди», — ты мешаешь мне мыслить.

И Леви почувствовал, что великий земляк и почти однофамилец обиделся на него.

Он встал на колени.

— Иегуда, — с пафосом произнес Леви, — клянусь памятью моих предков — испанских евреев, воспитанных на музыке и поэзии — очередная роль — ты! Даже если мне предложат Хомейни.

Но ему предложили совсем другое…

Из многих мудростей жизни Главный лучше всего почему‑то помнил одну:

«На скамье подсудимых всегда есть свободные места».

Он лежал с рукописью в обнимку, как с любимой женщиной, любовно глядя на нее, лаская и целуя, и в его голову внезапно пришла блестящая мысль.

Почему эта умная мысль не может придти в голову дураку?

«Меня спасет не Отелло, — подумал он, — а Владимир Ильич Ленин, сорока семи лет.»

И тут же принял решение о постановке несгораемой пьесы, принял прямо под одеялом, вернее, под портретом Ленина, так как и одеяло, и сам Главный, да и все остальное находилось под Первым съездом Советов, где Владимир Ильич произносил речь перед тремя тысячами делегатов.

Картина висела давно, Главный знал в лицо всех участников съезда, а речь Ленина — наизусть.

Главный прекрасно понял, почему не сгорела пьеса, и догадывался, что, если он ее не поставит — сгорит сам.

И делегаты не спасут!..

Он приблизился к портрету и на глазах солдатских, рабочих и крестьянских депутатов смачно чмокнул выброшенную вперед ленинскую руку.

— Не перебивайте, Олег Сергееич! — раздраженно бросил Владимир Ильич и отдернул руку. — Вся власть Советам, товарищи!

Товарищи неистово зааплодировали.

Главный свалился в постель.

— У меня жар, — прохрипел он и покосился на портрет. Рука вождя была выброшена вперед.

Главный хотел забраться в холодильник, но испугался окончательного обледенения и побежал в театр…

Устроившись в кресле, он первым делом вызвал к себе Леви,

— Леонид Львович, — торжественно произнес Главный, — сколько вам лет?

— Какое это имеет значение? — удивился Леви.

— Вы правы, — махнул рукой Олег Сергеевич. — Я не спал всю ночь и решил предложить вам роль, о которой вы мечтали.

Перед глазами Леви проплыл облик Иегуды Галеви, проплыли его витиеватые строчки.

«Ты видишь, учитель, — произнес он про себя, — мечты сбываются. И даже быстрее, чем я ожидал. Без этого Героя…»

— Несколько за пятьдесят, — произнес Леви. — В самый раз.

— Что за пятьдесят? — не понял Главный.

— Лет! Вы же спрашивали, сколько мне лет…

— Я вижу — вы довольны, — улыбнулся Главный.

— Что значит — доволен, — произнес Леви, — я счастлив!

— Я тоже, — заметил Главный. — Вы будете ЕГО изображать в самый ответственный момент жизни — в момент вооруженного восстания.

Леви несколько задумался. Перед его взором пронеслась вся бурная жизнь Галеви. В ней было все — не было только восстаний.

— Он разве участвовал в восстании? — осторожно спросил Леви.

— Да, да, вы правы, — согласился Олег Сергеевич, — в момент руководства революцией.

И этого, вроде, не делал Иегуда в своей бурной жизни.

— Революцией?! — обалдел Леви. — Вы не ошибаетесь?

У Главного перехватило дыхание.

— Друг мой, — выдавил он, — я не понимаю, чему вы удивляетесь?! Это же известно каждому школьнику! Даже двоечнику!

Но «друг» продолжал удивляться.

— Откуда, когда ни в одном учебнике о нем нет ни слова!

— Леонид Львович, — Главный медленно встал, — это кощунство!

— И я так считаю, — согласился Леви, — ни слова о великом человеке!

Никто ничего о нем не знает. Даже вы!

— Как это?! — Главный побелел.

— Тогда скажите, как он погиб?

— Он, он, — Главный заикался, — в него стреляли… Он умер от ран. Но не сразу…

— Ерунда! Его раздавила лошадь сарацинского всадника…

Главный долго пил прямо из графина.

— …у самой стены, — продолжил Леви.

— Кремлевской?! — с тихим ужасом спросил Главный.

— Плача! — объяснил Леонид Львович. — Иерусалимской!

В глазах Олега Сергеевича поплыл Первый съезд.

— Но Владимир Ильич никогда не был в Иерусалиме, — выдавил он.

— Какой Владимир, — удивился Леви. — Его звали Иегуда!

Главный издал что‑то наподобие последнего вздоха.

— Ленина?!..

— Галеви, — поправил Леонид Львович. — Насколько я понимаю, речь идет о роли Галеви. Причем здесь Ленин?

Главный долго не дышал. Затем он набрался сил.

— Я вам предлагаю мечту, сыграть Ленина — мечту всех актеров планеты. Или вы об этом не мечтаете?!

Леви все понял.

— Мечтаю! — почти закричал он. — Но я этого недостоин. Я мал. Я — карлик по сравнению с ним. В лучшем случае я — Свердлов, может, Хо — Ши — Мин, но великий вождь?.. И потом, Олег Сергеевич, я еврей, а Владимир Ильич…

— У него был дед еврей, — гнусавил Главный.