Виктория даже не заметила, как он был одет. Она помнила только, что протянула навстречу ему обе руки для приветствия, но он принял только одну. Она посмотрела в эти знакомые глаза, и они оба замерли друг против друга, потом опустила веки и, ничего не понимая, ни о чем не думая, кинулась к нему.

— Право, Виктория! — произнес его мягкий, приятный голос, и она снова открыла глаза. И тогда увидела, что он выглядит не так, как обычно.

На нем был габардиновый костюм, словно сшитый по заказу, возможно, так оно и было, и кремовая шелковая рубашка.

— Лучше вам зайти внутрь, — прервал оцепенение голос матери, и, подчиняясь ему, Виктория свободной рукой закрыла входную дверь.

Затем окружавшее их пространство словно ожило, началось движение, раздались голоса, когда в комнату вошли ее отец и сестра, началось взаимное представление: маме были вручены алые розы, а ей золотистые нарциссы, сопровождаемые словами вполголоса: «Розы это не твои цветы, свет моей жизни».

Волнуясь, что она не способна вести себя с должной мерой самообладания, Виктория ушла, чтобы найти подходящую вазу. Поставив нарциссы в воду, она отнесла их в свою спальню, ощущая, как ее, пока она не скрылась из виду, провожает взгляд Скотта.

Потом она сидела за столом, сервированным хрусталем и серебром, ела приготовленные матерью соблазнительные блюда и слушала вопросы, которые задавал ее отец, и вежливые, лаконичные ответы своего жениха. Наконец мать сказала:

— Почему бы тебе не прокатиться со Скоттом, Виктория, или не погулять с ним в саду? Возможно, вам надо обсудить ваши планы.

Виктория ощутила, как это неожиданное предложение нарушило ее душевное равновесие. «Черт возьми, — подумала она, — он не должен делать этого!» — Скотт глядел на нее своим хорошо ей понятным пиратским взглядом сапфировых глаз. Затем она взяла себя в руки и сказала просто, как если бы была у Лисов:

— Да, разумеется, — и встала. — Ты хочешь прокатиться?

— Нет, не хочу. Я не знаю дорог в этом сумасшедшем городе и, если ты не возражаешь, предпочел бы погулять в саду, — и они направились к двери.

Там она приблизилась к нему, привстала на цыпочках, обхватила руками его шею и поняла, кому принадлежит, где ее сердце и дом.

Оставаясь в этом положении, она произнесла через минуту, а может, через час или вечность:

— Если я так чувствую себя всего лишь после нескольких дней разлуки с тобой, что будет, когда вы с Шадом отправитесь на ваши дальние северные участки?

Знакомая дрожь пробежала по его телу, которое уже было частью ее тела, и, по-прежнему улыбаясь, он сказал:

— Мы будем брать тебя с собой. Как ты на это смотришь? Однако, прежде чем вернуться к реальной действительности и ее проблемам, у меня есть мой собственный, я бы сказал, частный план, который я намерен немедленно осуществить.

С этими словами он крепко обнял ее обеими руками среди душистых летних цветов этого сада так же, как в саду Лисов два вечера назад, и Виктория прильнула к нему, позволяя целовать и ласкать себя.

Когда же сад исчез, и только пламя желаний и страсти бушевало вокруг них, он поднял свою золотистую голову и, оторвав от нее свои ненасытные губы, произнес дрожащим и задыхающимся голосом:

— А теперь давай обсудим наши планы, — и указал на деревянную садовую скамью в нескольких ярдах от них, которую заметил даже в темноте.

Он снял с себя пиджак, накинул ей на плечи, и тихий шепот остался единственным звуком в уснувшем саду.

Она медленно пробуждалась, яркий солнечный луч коснулся ее. Память воскресила давнее утро и мужчину, стоящего у двери с поднятой рукой, готовой постучать.

Никто не стоял этим утром у двери, но зато он спал рядом с ней. Виктория искоса взглянула на его спокойное лицо, боясь пошевелиться. Ей не хотелось нарушать его сон.

Она снова закрыла глаза, стараясь лежать неподвижно. Но ей это не удалось, и она принялась разглядывать своего мужа. За две недели, проведенные вместе с владельцами других ферм вдали от дома на пересортировке большого количества скота, потерявшегося или угнанного и переклейменного, его лицо настолько загорело, что стало почти такого же цвета, как у Шада. Неприятности со скотом начались в тот день, когда они вернулись домой после свадебного путешествия. Большую часть стада удалось возвратить, остальная пропала. Угон скота был здесь частью жизни: где-то находишь, где-то теряешь.

Раскаленные лучи солнца за шесть недель, четыре из которых они провели на пляже, сильно просмуглили его кожу, но они же высветлили его волосы, превратив их обычный золотисто-желтый цвет в цвет золоченого серебра.

Виктория машинально протянула руку, чтобы убрать упавшие пряди, но спохватилась и отдернула ее. Ей не хотелось будить его. Пока! Сначала нужно было привести в порядок свои мысли.

Две недели перед свадьбой были сплошной суматохой — все дни и каждый в отдельности. После ужина в их доме она Скотта не видела и занималась покупками, покупками и снова покупками. Вернулась она в субботу, нагруженная чемоданами с приданым и подвенечным платьем.

Дом в Намангилле еще не был готов для вселения, хотя снаружи все было почти закончено. На нее произвела приятное впечатление выложенная яркими плитками площадка для приема гостей на заднем дворе.

Когда приехала ее семья, обнаружилось, что Скотта еще нет дома. По дороге в Намангиллу они с миссис Лис показывали родителям окрестности. Потом, оставив мать и сестру со своей бывшей хозяйкой обсуждать цвет занавесок и обоев, Виктория вышла с отцом наружу.

Заметив, как отец разглядывает все вокруг, она спросила:

— Тебе здесь нравится, папа?

Он улыбнулся своей сдержанной улыбкой:

— А кому не понравится? Знаешь, мы очень волновались, что ты перебираешься сюда жить, но теперь… — он пожал плечами, затем продолжил откровенно — Но ведь не только из-за этой красоты, девочка? А и из-за мужчины, которому это принадлежит?

Виктория, в свою очередь, окинула взглядом вокруг себя, и ответила:

— Я думаю, папа, что если здесь так красиво — это хорошо. Но не это главное. Даже, если бы Скотт не имел ничего, то я, как библейская Руфь, последовала бы за ним, лишь бы мы были вместе! Ой! И давно ты тут?

В последних ее словах прозвучало негодование. Отец оглянулся. В нескольких ярдах от них стоял Скотт. Должно быть, он только что поставил свою лошадь на конюшню, потому что был одет в покрытую грязью одежду для верховой езды.

Сквозь слой пыли на его лице он улыбнулся сначала Виктории, потом им обоим. Интересно, слышал ли он то, что она только что сказала? Конечно! Скотт оставался самим собой: он всегда умудрялся все знать.

— Здравствуйте, мистер Стин. К сожалению, меня не было здесь, чтобы приветствовать вас, но дела того требовали. Возможно, вам это знакомо в силу вашей профессии, — сказал он, потом, повернувшись к Виктории, добавил: — Я предвидел, что ты поймешь, с чем тебе придется столкнуться. Грязь, временами неразбериха и… — Он указал на собственную замызганную одежду.

— Я видела всю эту грязь и раньше, Скотт, на том клеймении. Я догадываюсь, как тут складываются дела. И мне кажется, что где-то тут есть стиральная машина и источник энергии, к которой ее можно подключить.

Виктория размышляла, что могли подумать отец и сам Скотт, о ее словах, которые были столь неожиданно прерваны. Конечно, он не должен был торчать у нее за спиной, когда она говорила о нем. Женщина имеет право на секреты. Сколько раз она употребляла слово «нечестно» применительно к нему?

Изображая неудовольствие, она повернулась и быстро удалилась, оставив владельца имения, грязного и запыленного, объясняться с ее отцом. Сама же присоединилась к трем женщинам, обсуждающим занавески и обои.

Но тут появился Шад, успевший найти время, чтобы привести себя в порядок. Он сказал, что чай готов и, со своей обыкновенной улыбкой пригласил их к большому камедному дереву, тень от которого покрывала часть новой площадки для барбекю. Тут был накрыт стол, за которым уже сидели Старый Билл и Бобби.