Кесарь, проснувшись, лениво сказал:

— Фред? Так он тебе и полез в такую темень! Он и днем побоится. Кричал? Это сычи в гаю перекликались, слыхал такое? Шевченко читать надо, а не панику подымать среди ночи!

Сычи так сычи. Хорошо, если сычи, а не Фред звал на помощь.

Но прошел завтрак, прошел обед, а Фред не появлялся. Правда, они в этот день не завтракали и не обедали, а только по солнцу отмечали их время.

Рыба не клевала, пшено вышло. Вчера думали, что его на несколько раз хватит, а оказалось — на дне пакета всего пригоршня... Ели одни маторженики[2] из месива, что натрясли из рюкзака.

Кесарь совсем раскис. Он, как и Фред, привязал к палке рубаху и безуспешно размахивал ею, призывая на помощь проходившие мимо неповоротливые пароходы и моторки. Но его не замечали или не хотели замечать. Он подолгу лежал на горячем песке на голом брюхе, недовольно и зло бурча себе под нос.

Миколка все время вертелся возле заливчика, наблюдая за кустами противоположного берега. Он верил в обещание Фреда. Ему не хотелось думать, что их путешествие так и закончится островом Курила.

Был уже полдень, когда к нему прибежал запыхавшийся Кесарь. Глаза его в рыжих ресницах сияли, рот расплылся в улыбке до самых ушей.

Сердце Миколки радостно встрепенулось — значит, вернулся Фред.

— Собирайся! Поехали! — торжественно объявил Кесарь.

Миколка без колебаний пошел за товарищем.

— Приехал? — только и спросил он, волнуясь.

— Подъехал! — радостно отвечал ему Кесарь. — Я и не заметил, как они появились. Даже рубашкой не успел помахать. Глядь — они к берегу пристают. Искупаться решили. Я к ним, так, мол, и так, не велите казнить, велите слово молвить...

Кесарь опять стал говорлив, остроумен, как и раньше, умел кстати словцо вставить то из сказки, то из стиха, то из повести, из романа, а то и из уложения всех законов.

В его словах Миколка почувствовал что-то неладное и насторожился. Остановился даже:

— Приехал Фред?

Кесарь тоже остановился. Сердито сказал:

— Какой там Фред? Ищи ветра в поле, жди своего Фреда. Фред, наверно, уже мороженым объедается...

Кровь бросилась в лицо Миколке:

— Не смей так говорить!

Кесарь в ответ криво улыбнулся:

— Нашел кого защищать. Он ждет этого трепача, этого гоголевского типа...

Миколка побрел обратно. Кесарь остановил его:

— Эй, парень! Ты куда? Будет дурить, хватит из себя благородного Вертера корчить, пошли скорее, покуда фортуна нам улыбается. Там, брат, такая моторка шикарная и дядька с такой теткой веселой... До самого города согласились нас довезти. И деньги не спрашивают...

— Я не пойду!

— Не дури, Микола! С голоду подохнешь...

Миколка зло блеснул на него глазами:

— Ну и пусть! И подохну! А изменником не стану. Ненавижу изменников...

Кесарь нагло улыбался, скривив рот:

— Революционер! Чапаев! Ура! Ну и черт с тобой, сиди в этом лягушатнике, припухай на приволье...

Миколку душили горькие слезы бессилия: не знал, как ему быть, что сказать. Этот коварный Кесарь, этот негодяй, этот...

Он бесцельно побрел по острову. Слышал, как зафырчала моторка, заплескалась в Днепре вода. Подошел к берегу, увидел быстро плывущую по направлению к городу красивую бело-голубую лодку. А в ней трое... На носу — Кесарь.

Вздохнул. Сжал зубы. И пошел снова туда, где ждал Фреда всю ночь. Он и дальше будет ждать... День, два, ночь, десять ночей. До тех пор, пока товарищ не вернется. Другу он никогда не изменит! Он скорее умрет, чем изменит... Он не может, он не будет таким, как те... другие.

Остров второй

За городом, за крутым холмом, из за которого не видно даже телевизионной вышки, вблизи чудесного озера стоит новенькое здание школы. Оно до того ново и непривычно для здешнего пейзажа, что каждому, даже впервые попавшему в эти края, становится ясно: школа еще не успела прижиться здесь, не слилась с окружающей природой. Жмется робко, как-то бочком к густому лесу, а возле самой школы не видно ни одного деревца. Забор — и тот поставлен только со стороны воображаемой улицы, а в том месте, где должен находиться школьный сад, пока мозолят глаза кучи битого кирпича, песку, щепы и другого мусора.

А может, вовсе это и не школа? Как узнать? Теперь таких кирпичных домов с большими окнами строят много. Но каждый ученик, конечно, безошибочно распознает в этом здании школу. Всегда можно разглядеть то особенное, отличающее школу от других зданий. Ведь строятся школы с большой, прямо-таки отеческой теплотой, в них вкладывается какая-то необычная нежность. Быть может, так получается потому, что строят их бывшие ученики, а может, потому, что родители стараются для своих детей.

Это четырехэтажное здание, в виде буквы «П», с не очень покатой красной черепичной крышей и белыми высокими колоннами у входа, было похоже на многие другие дома.

Миколка сразу узнал свою новую школу. Только перевалили вершину холма, и он разглядел красную крышу и белые колонны — сразу решил: это школа. И хотя новое здание нравилось ему даже издали, да и лес рядом такой красивый, он все же вздохнул: везут в ссылку. В душе он даже гордился этим — кто из великих людей не побывал в ссылке? И Ленина, и Шевченко, и Пушкина, и Лермонтова ссылали... Но радости все-таки не было. Как бы хороша ни была ссылка, а все-таки — ссылка.

Иначе это и назвать невозможно. Из школы его вытурили, спасибо хоть в интернат направили, а то бродил бы по городу, воробьям кукиш показывал. И теперь вот везут в дальний край. Как когда-то Пушкина в Кишинев. Только что не в тарантасе почтовом, а на такси, которое мама взяла для такого случая. Как-никак — Миколка единственный сын у нее, правда, беспутный, но все же родное дитя. Не везти же его в автобусе, пусть знает, дрянной мальчишка, что мать для него на все готова, ничего не жалеет, даже в такси возит. И это, когда лучшим способом передвижения для такого, как он, неслуха, был бы этап под конвоем милиции.

Сам Миколка, возможно, так и не понял бы всего этого, но мама не забыла ему объяснить, и притом не один раз, ведь дорога оказалась неблизкой.

— Ты ж смотри у меня, Колюшка, не балуйся, будь умник... Учись, непутевый, как у людей дети учатся. Может, и из тебя что-нибудь выйдет.

Миколка молчал.

Остановились. Мама, присмотревшись к школе поближе, с удовлетворением отметила:

— Колюшок, школа, видно, неплохая. На настоящий институт смахивает. Если кормить будут хорошо, да учителя приличные, да сам будешь поласковее, то чего ж... неплохо все устроится...

Над высокой школьной дверью — красное полотнище. На нем слова: «Добро пожаловать!» Миколка посмотрел на них с опаской: приглашают-то все вежливо, а вот выгоняют бесцеремонно.

Полная дама, сидевшая за столиком в вестибюле, показала, как пройти к директору.

Миколка ни разу не входил в директорский кабинет с радостью. Никогда не вызывали его туда по-хорошему.

Из-за стола поднялся мужчина. Совсем еще молодой, с пышной шевелюрой, светлолицый, с веселыми, иссиня-зеленоватыми глазами. Миколка сперва подумал, что они попали к старшему пионервожатому. Но, присмотревшись, решил, что это учитель физкультуры.

Миколкина мама тоже ошиблась:

— Директора нам, молодой человек...

— Я вас слушаю, — отозвался он вежливо.

— Так это вы будете директор? — не смогла скрыть удивления мама.

— Да, я директор. А вы...

— Привезла вот своего лоботряса...

Директор улыбнулся одними глазами. Приветливо посмотрел на Миколку:

— Ну зачем лоботряса? Это вы зря... Тебя как зовут?

— Николай Курило...