Миколка покраснел, отвел в сторону глаза, молчал.

— У нас будешь жить?

— У вас.

Синеглазый смерил Миколку с головы до ног, как бы оценивая и взвешивая: стоит ли с таким жить.

— Живи. Только тихо. Ну что ж, давай знакомиться.

Он подошел вплотную, Миколке даже голову пришлось задрать кверху — таким высоким был этот парень.

— Валентин Конопельский.

Конопельский так Конопельский, подумаешь — велика птица. Миколка пожал ему руку, но себя называть не стал.

Валентин насмешливо прищурил глаза, в них вспыхнул недобрый колючий блеск:

— А вот хамства, мистер, у нас не любят. С тобой знакомятся, как с достойным внимания, а ты даже не считаешь за нужное...

Эти слова так ошеломили Миколку, что он непроизвольно назвал свою фамилию.

Конопельский сразу смягчился:

— Вот это уже другой оборот! Курило, говоришь? Покуриваешь, значит? Втихаря или открыто? Папирос не принес?

Нет, Миколка совсем не знал, как себя вести в обществе этого необычного паренька. Это не Фред. И даже не Кесарь. С ним вообще говорить невозможно. Так и ловит тебя на крючок.

Дверь распахнулась, и в спальню ввалилась толпа ребят. Видно, это и были жильцы комнаты, потому что, не обращая внимания на Миколку и Валентина, бросились к своим тумбочкам, что-то в них клали или, наоборот, брали.

Миколка тем временем присматривался к ребятам. Одеты все одинаково: такие же брюки и точь-в-точь такие рубашки, какую он только что получил в кладовой, но сами все были разные. Если Конопельский носил аккуратную прическу и был подстрижен так, что его русые волосы плавно спадали ему на затылок, закрывая половину длинной шеи — а, так вот чем этот Конопельский напоминал ему Фреда — длинной и тонкой шеей! — то многие из вошедших совсем не имели причесок. Только у одного на голове творилось нечто невероятное, — это была не шевелюра, а целая копна волос, из-под которой даже шеи не видно, да еще черные кудлатые бакенбарды спускались ниже ушей. И одет не так, как все. Штаны те же, что и у всех, но до того узкие, что было удивительно, как они целы, не распоролись по швам. Рубашка выпущена поверх штанов. Парень, видать, из кожи лезет вон, чтобы не походить на других, хоть чем-нибудь отличаться.

Именно этот «стиляжка» первым из всех и обратил внимание на Миколку:

— Эй, Конопля, это что там за штымп маячит?

Конопельский возмутился:

— Прошу выражаться культурнее, лошадиная голова, здесь тебе школа, а не игорный дом в Монте-Карло!

Миколка и рот разинул — ну и парень этот Конопельский, все знает. Стиляга притворно удивился:

— Что, важная птица? Может, воспитатель какой?

Теперь глаза всех были направлены на Миколку. Скалят зубы, смеются... Еще бы: Миколка похож на воспитателя, как гвоздь на панихиду.

— Такая же птица, как и вы, мусью художник.

В комнату вошел еще один из ее обитателей. Он, вероятно, был лицом очень ответственным, так как сразу же заорал:

— А ну, вон из спальни! Так и знал — здесь!

Это был долговязый, неуклюжий детина с длинными руками, заканчивающимися здоровенными кулачищами, которые сразу бросились Миколке в глаза. Он знал цену таким кулакам. Знали это, видно, и остальные, так как стали поспешно, бочком проскальзывать мимо этого здоровилы за дверь. А он смотрел на всех из-под косматых бровей даже не сердито, а скорее свирепо, в любую секунду готовый на ком-нибудь испробовать силу своих кулаков.

Только Конопельский и стиляга-художник, что называется, даже ухом не повели. Да еще один, атлетического сложения школьник не только не испугался его сердитого окрика, а даже демонстративно развалился на кровати.

— Ты чего раскричался, Масло! — сверкнул Конопельский глазами. А потом на того, что на кровати: — Эй-эй, мистер Трояк! Пусти свинью за стол, так она и ноги на стол. Ты что? Пример новеньким подаешь?

Тогда долговязый, тот самый, что носил не то фамилию, не то прозвище Масло, уставился острым взглядом в Миколку:

— Опять новак?

Подступил близко, дохнул прямо в лицо ежевикой:

— К тебе обращаются, свинтус? Почему не отвечаешь?

— Ну так что, если новичок? — вызывающе ответил Миколка.

— Фамилия?

— Курило. Так что?

— Хм, Курило... — презрительно хмыкнул Масло. — Курило... Жив, значит, Курилка?

Загоготали обидно, на всю спальню. У Миколки загорелись уши. Так и подмывало дать кулаком в эту рожу с оскаленным ртом, с желтыми реденькими зубами. Но попробуй...

— Значит, жив...

Масло оборвал смех:

— Ну ты, Курилка... ты полегче...

В назревавший конфликт вмешался Конопельский. Елейным, воркотливым голоском начал:

— Да, да, мистер. Вы попали в человеческое общество, а всякое общество имеет свои законы, и они, да будет вам, уважаемый, известно, тверды и неумолимы. Закон есть закон, друг мой. И я, как представитель высшего класса млекопитающих, вам советую...

Но посоветовать Конопельский не успел. В коридоре тревожно и вместе с тем весело прозвенел звонок. Все сразу забыли и про разговор, и про Миколку.

— На обед!

Подхватился с кровати и мешковатый Трояк, азартно взъерошив на голове волосы:

— Ух, как супом запахло!

Миколка не шевельнулся. Да еще на Конопельского не подействовал этот сигнал. Он изучающе наблюдал за Миколкой и, когда все уже вышли, пригласил:

— Пошли, мистер, к столу, здесь не любят, когда кто-нибудь опаздывает. Еда, уважаемый, первое условие существования.

Несмотря на аристократическую рисовку, Конопельский все же был чем-то приятен Миколке. Поэтому он не стал отказываться и пошел вслед за ним в столовую.

Интернатский обед не отличался изысканностью: гороховый суп с гренками и жареная печенка с гречневой кашей. Но Миколке этот обед показался роскошным. Возможно, потому, что он был изрядно, голоден: дома не завтракал — очень волновался. Он бы все съел с большим аппетитом, если б не чувствовал на себе вопросительных взглядов, не замечал насмешливых гримас, не слышал перешептываний насчет его персоны:

— Новенький?

— Умгу.

— Что за птица?

— Обыкновенная Курка.

И приглушенный смех. Кто-то даже супом захлебнулся.

— Это что там за шум? — призвала к порядку воспитательница.

— Суп горячий...

— Если горячий — студи, дурачина! — Это посоветовал кому-то Масло.

Как бы там ни было, а Миколка опорожнил свои тарелки.

На третье подали мороженое. Сливочное, белое как снег.

— А мне фруктового... — начал привередничать какой-то первоклассник за соседним столом.

К нему вежливо обратился Конопельский:

— Вам такого красненького, мистер?

— Ага, мне красненького, аж розовенького такого.

— Как жаль, уважаемый собрат! Пора фруктового мороженого давно миновала.

Малыш вопросительным взглядом уставился на Конопельского:

— Почему?

— А тебе, уважаемый, неизвестно из чего делается фруктовое мороженое?

— Из фруктов...

— Из фруктов-то из фруктов, а как?

— Выдавливают...

— Вот дурачок! Как же ты его выдавишь? Это совсем не так, мистер, делается.

— А как? — заинтересовался уже другой, не тот, кто хотел фруктового мороженого.

— Коровку... Знаете, что такое коровка?

— Знаем! — отвечают первачки хором.

— Это такая рогатая... которая мычит.

— Вполне правильное познание мира, дорогие собратья. Пятерка!

— Ха-ха-ха!

— Го-го-го!.. — радуются мальки.

И про мороженое забыли.

Но Конопельский не забыл, о чем повел речь:

— Так вот. Корову кормят спелой, красной-красной клубникой. А потом доят. Молоко бежит красное-красное. И из этого молока делают фруктовое мороженое.

— Ну да?! — недоверчиво косятся на Конопельского слушатели.

— Ловко брешет!

— Сбреши лучше, — предлагает Конопельский. И отворачивается от малышей. Перед ним черноглазая девочка поставила порцию мороженого.

— Ешь, Конопля, и не говори малышам глупостей.

— Очень благодарен вам, панна Карина, — манерно склонил перед девочкой голову Конопельский и быстро принялся уплетать мороженое.