– Ты не ошибаешься, – бесстрастно сказал он. – Кабальеро могут свободно жениться, если получат разрешение от папы Александра. После женитьбы рыцари могут жить со своими женами либо в монастыре, либо в собственном доме.

Он говорил о своих клятвах, только чтобы одурачить ее, не только из-за ее пристрастия к опиуму, но и для того, чтобы избежать соблазнения. Эта возможность казалась слишком презренной, и все же она не могла успокоить свой гнев.

– И целомудрие не абсолютно, – холодно процедила она. – Мужчина может жить со своей любовницей без порицания или изгнания. Разве это не так?

– Очевидно, все это тебе поведал Фернан? – Его губы изогнулись – это была не улыбка и не насмешка. – А я думал, что переводчица благородной сеньоры будет слишком бесстрастна, чтобы заботиться о наших своеобразных местных обычаях.

– Я жила не в пещере.

– О? – Он удивленно поднял брови. – Опиум, похоже, довольно хорошо удерживал тебя вдали от мира.

– В Англии сожительницы были бы просто еще одной категорией шлюх, а не официально разрешенными спутницами, – сказала она. – Будучи в Толедо, я не обращала на них никакого внимания. И уж совершенно точно не думала, что их отношения с los caballeros могут быть одобряемы Церковью.

– Мы – это все, что стоит между христианскими королями и южными племенами. Правила были... изменены для нас. Даже если мужчина не может жениться, сознание того, что у него есть любовница, которую нужно защищать и содержать, может сдержать его низменные порывы.

– А что же женщины? Они ведь опозорены?

– Нет, – сказал он. – На границе слишком мало женщин, чтобы быть такими строгими.

– Но ты давал обет целомудрия? – спросила она, от растущего недоверия у нее перехватывало дыхание. – Ты давал обет воздерживаться от насилия? Это место стоит против всех, кто угрожает Кастилии. Эти рыцари готовы умереть все до одного, чтобы защитить Уклее. И все же ты хочешь, чтобы я поверила, что ты поклялся в обратном.

– Я никогда не лгал тебе.

– Тогда что это значит?

– Мои обеты – персонально мои. – Габриэль преодолел два разделявших их шага и схватил ее за плечи. Он слегка тряхнул ее, глаза смотрели яростно и безумно. – У меня личные причины.

– Должны быть, потому что они к тому же ненормальные.

Она попыталась высвободиться, но его пальцы только сжались крепче. Их лица были так близко; она заглянула в его глаза и облизнула губы. Она позволила своему телу подать сигнал, совсем чуть-чуть, и приникла к нему. Он оттолкнул ее.

– Bruja.

– Ты обзываешь меня ведьмой? – Она плюнула на землю между его широко расставленными ногами. – Ты единственный, кто выбрал то, чего не делает никто из братьев. Почему? Ты будешь стоять в стороне и позволишь опустошить это место? Ты оставишь меч лежать на земле и допустишь гибель людей?

– Нет, и мои поступки за последние несколько дней тому доказательство.

– Тогда зачем давать клятву? Ты должен был знать, что для таких, как ты, воздержание будет невозможно.

Он склонил голову набок.

– Для таких, как я?

– Для воина. Ты не священник, каковы бы ни были твои иллюзии.

–– Я был им, ты это понимаешь? Но больше нет.

Его отрывистый крик разлетелся по залу. Даже факелы, казалось, вздрогнули – пламя отбросило жутковатые пятна на его мрачное лицо.

– А воины не женятся?

Заложив руки за спину, Габриэль подошел к стене, увешанной разнообразнейшими мечами, от простых палашей до странных зазубренных клинков из далеких земель. Он смотрел на них с непроницаемым выражением лица. Сожаление? Печаль? Решимость? Примерно так же он смотрел на ее обнаженное тело.

– Каждый гарнизон должен стать городом. Самый легкий способ сделать это – превратить неженатых мужчин в респектабельных горожан с обязательствами, женами и детьми, которых нужно защищать. Вот почему они населяют эти города при сторожевых постах и вот почему терпят существование сожительниц. Это не брак, но маленький шаг в сторону стабильности.

– Но ты в стороне от всего этого?

– Я должен.

Ада подошла к нему. Они стояли плечо к плечу. Как это было бы – полагаться на такого человека, действительно рассчитывать на него как на партнера и друга?

Разжигая в себе чувство гнева, Ада встала перед Габриэлем.

– Большинство людей дают обеты только тогда, когда искренне верят, – сказала она. – Они чувствуют связь с высшей идеей. Они чувствуют себя призванными – даже обязанными – дать обет Господу. Они не используют их как тюрьму или наказание. Ты спрятался от мира и выстроил вокруг себя клетку.

– Ты не знаешь меня.

– Ты прав. Мне интересно, каким бы ты был на свободе.

– И был бы свободным от моих обязательств?

– Свободным от этой лжи. Я знаю, что сказала достаточно. – Она подошла к нему ближе, чувствуя его жар. – Ты не подходишь этому месту. Все видят, насколько ты отличаешься. Ты здесь чужой.

– Я... – Его голос стал хриплым до скрипа. – Я здесь не чужой. Ты не отнимешь этого у меня, каково бы ни было твое тело и твои слова.

– А чем ты был без ордена?

Темные глаза закрылись, он был повержен.

– Рабом и убийцей. Вот почему я решил связать себя этими клятвами.

Она покачала головой.

– Я не верю...

– Ада, не имеет никакого значения, во что ты веришь.

– Нет. Нет! Только то, во что ты веришь. Ты придумываешь ограничения, которые причиняют тебе боль. Ты отрезаешь себя от жизни. Насколько я знаю, ты лжешь мне! – Слезы рвались на свободу. Он не монах – это было ясно с самого начала. Но она воображала его воином, кем-то могущественным и сильным. Кем-то сильнее ее. – Ты скажешь мне правду? Ты доверишься мне?

Но он не ответил. Его глаза предостерегали ее. Мужчина, которого она касалась и любила сегодня утром, исчез. И будет лучше, если она забудет, что он когда-либо существовал.

Глава 20

Факелы догорали, тихо мерцая за его спиной. Габриэль полночи простоял в оружейном зале, не в силах стряхнуть оцепенение. Если он вернется в свою келью, то останется наедине со своими мыслями, своими ошибками и своей плетью. Никогда он не считал себя трусом, но сегодня вечером он вряд ли сможет вынести наказание. Раны, которые ему причинила Ада, и так достаточно жестоки. Он чувствовал себя изможденным и разорванным на куски.

«Расскажи ей, – нашептывал голос в его голове. – Она поймет».

Нет. Ада может понять, почему он выбрал монастырскую жизнь, но никогда не сможет осознать, кем он был прежде.

Покушение на жизнь короля – как она сможет простить это?

Если бы ход битвы при Аларкосе чуть изменился, хотя бы чуть-чуть, король Альфонсо оказался бы на милости клинка Габриэля. Но милость – это для слабаков. Шесть лет назад, в Аларкосе, он не знал значения этого слова.

Стоя перед стеной мечей, Габриэль открыл глаза. Сняв один, он взвесил в руке идеально сбалансированное оружие. Эфес соответствовал клинку и давал ему грациозность и силу. Простота. Только металл и человек. Габриэлю не позволялось иметь мнение, куда повернуть свой клинок, как лошади, которая не может противоречить всаднику. Всего лишь посланник, он доставлял адресату смертельное намерение своего отца, не задумываясь и не сожалея.

Время вдали от властителя де Сильвы научило его отвечать за свои проступки. Наставник Пачеко указывал, какие шаги нужно предпринять, чтобы очиститься. Болезненные шаги. А когда Габриэль оступался, Пачеко давал ему новый шанс. Больше он не оступится. Ада должна это понять.

Габриэль сжал рукоять меча, холодный металл согрелся в его руке. Между большим и указательным пальцами горели содранные мозоли. Он больше никогда не возьмется за меч. Он больше никогда не поцелует Аду, не коснется ее, не ляжет с ней. Она должна понять это.

Двумя днями позже Бланка смотрела из окна на прекрасный вид раскинувшегося далеко внизу Уклеса. Поднимающееся солнце золотило приземистые белые здания. Она представляла себе бурную утреннюю жизнь субботнего рынка. Она представляла это и хотела этого.