— Компания интересная, — сказал «дядя Леня» и попробовал ногтем края фотографии. Края не поддавались, приклеена она была крепко.

На следующей странице папа стоял у телескопа — высокий, с широко открытыми глазами, в расстегнутом пиджаке, из которого выглядывала жилетка и большой узел галстука.

Гость впился глазами в карточку, стал поглаживать ее, водить пальцем по папиному лицу, по черной бороде, пробормотал:

— Паша, как живой!

Дети переглянулись. И в эту же минуту карточка словно сама отделилась от плотного листа альбома, мелькнула в руке «дяди Лени» и исчезла в его кармане. Он поспешно захлопнул, не долистав, альбом, взглянул отчужденно на детей и скороговоркой проговорил:

— Привет папочке! Привет мамочке!

В коридоре «дядя Леня» столкнулся с няней — Матреной Алексеевной.

— Подождали бы наших, — попросила она. — Я чайку согрею.

— Спешу! — отрезал Кукин, глядя через нянину голову на дверь с металлической задвижкой.

— Они скоро вернутся, — уговаривала гостя старушка.

«Дядя Леня» в ответ что-то невнятно пробормотал и затопал по лестнице.

— Спешит как на пожар, — пробурчала няня. — Разучились люди жить спокойно.

X

Она проснулась от щедрого света, заливавшего комнату, от птичьего чириканья за окном. И, открыв глаза, щурясь от солнца, долго чему-то улыбалась. Если б ее спросили «чему?», она и сама не ответила бы. Просто было хорошо и светло на душе, и солнечные блики играли на никелированной спинке кровати, и даже на полу была солнечная дорожка — не сплошная, а затейливо-полосатая, потому что лучи, пройдя сквозь пучки обнаженных веток, дробились и ломались.

Не одеваясь, в длинной, почти до пят, ночной сорочке, босиком, она пробежала по солнечной дорожке до окна. Внизу, во дворе, снег размяк, истаял, лишь в тени остались рыхлые, грязновато-белые пятна, а в ямках поблескивали веселые лужицы. На берегу такого метрового озерка стоял воробышек и, запрокидывая голову, пил капли весенней воды.

Она постучала по стеклу. Вспугнутый, он не обиделся, взмахнул крыльями и полетел мимо сухой бесснежной крыши, а там, выше трубы, выше чернеющей макушки дуба, безбрежно разлилась чуть размытая синева неба.

Ноги почуяли холодок, она на цыпочках добежала до зеркала и, улыбаясь самой себе, сказала:

— Варя, весна!

Правая щека еще была примята после сна, темные волосы двумя ручьями стекали на плечи, — на ночь она расплетала косы, а днем собирала в пучок.

Весна!

Варя разбежалась и плюхнулась в постель. Запели матрасные пружины, ее мягко качнуло, и ощущения необыкновенной легкости и близкого детства проснулись в ней. Детство действительно ушло не так уж далеко — шел двадцать второй, а ей порою казалось, что оно, как маленький островок в океане, затерялось уже в глубинах памяти.

Возле кровати еще стоял продавленный стул с сетчатой спинкой, сплетенной из морской травы. У стула была своя история, и уводила она в Варино детство.

Их было в доме двенадцать — темно-вишневого цвета, легких, с плетеными спинками стульев, один из которых Варя продавила. Добрая, покладистая мама грустно вздохнула. Отец взорвался:

— Коленками?! Почему коленками?! На нем сидеть полагается, а ты коленками!

Он принес узкий кожаный ремешок и выпорол Варю. Удары были несильные, но обида раздирала сердце.

— Вот чем садись! Вот чем садись! — приговаривал отец, опуская с размаху ремешок. — Тридцать лет служил стул, ты в пять минут его продавила. Коленками! Коленками!

Закончив порку, отец спросил:

— Поняла вину?

— Поняла.

Он смотрел на нее не мигая, в упор. Она не опускала сухих глаз.

«Не боится меня, ничуть не боится, — отец повертел ремешком. — У-у, бесенок!»

Варин твердый характер проявился рано. Ей не было двенадцати, когда деревянные качели со всего маху ударили по переносице. Кость хрястнула. Варя зажала нос рукой. Сквозь пальцы сочилась кровь, окровянилось светлое платье. До квартиры ее провожали благоговейно-испуганные взгляды мальчишек.

Хирург вставил ей косточку из кроличьей лапки. Все обошлось. С годами появилась чуть приметная горбинка, лишь подчеркивавшая правильные формы ее прямого носа.

И еще был случай, поставивший ее над всеми не только девчонками, но и мальчишками двора. Устроили состязания. Поджигали паклю: кто дольше выдержит, не побоится огня.

Варя стояла окаменелая, вытянув длинную худую руку. Огонь уже жег ее пальцы, резко запахло паленой кожей. И не выдержал кто-то из мальчиков, стоявших рядом, зажал паклю в пятерне, погасил…

В доме Яковлевых уклад был суровый. Отец — Николай Николаевич — потомственный золотолитейщик, работавший на заводе, завел точно такие порядки, какие царили при деде. Слово отца — закон. Если отец за стол не сел — не смей! Голоден не голоден — не смей! Хочешь выйти из дому — спроси разрешения. Хочешь привести подружку — опять же обратись к отцу; он разберется, следует тебе с ней водиться или не следует. Из очень богатой семьи — нехорошо: чему там научишься? Бездельничать? Лень лелеять? Деньгами швыряться? У богатых ручки для работы негожие, их целовать только, да и то на охотников…

Бедные — не ровня тебе. Отец как-никак золотолитейщик, зарабатывает больше иного мастера. Помнить это надо и свое достоинство блюсти.

Уходить из дому разрешалось до шести часов вечера, по воскресным дням — до восьми. Нарушишь порядок — пеняй на себя! Отзвенели восемь ударов в гостиной, остановилась малая стрелка на восьмерке — будь любезна предстань пред очи отца и отчитайся, как на исповеди.

В назидание Николай Николаевич рассказывал о своем детстве. С малолетства помогал отцу в мастерской. С утра — в гимназии, днем — у отца в подручных ремеслу обучался. Золотолитейщики свои секреты из рода в род передавали.

Окончил гимназию и пошел не в контору, на завод. И отцу половину жалованья выплачивал: и за содержание, и за ученье в гимназии. С зеленой поры узнал, почем фунт соли. И выбился в люди…

Строг был Николай Николаевич. Но жесткая властность — палка о двух концах. Слабого, у кого хребет жиденький, сломает. Сильного раззадорит, толкнет на противоборство.

Ни Варя, старшая, ни Кока, младший, не стали покорными. Колю дома называли Кокой, потому что в детстве он не выговаривал «л». Внешне — толстенький, забавный, тихий. О таких говорят: «В тихом омуте черти водятся».

Успехи в гимназии у него действительно были тихие, зато дела — громкие. Закончилось все тем, что провел он бикфордов шнур к столу учителя химии, взрывом изломало ящик, стекла вышибло в классе, учитель начал заикаться. Коку выгнали из гимназии.

Отец сказал:

— Не смог учиться с людьми, сам учись. Даю тебе три года. Из дому — ни шагу. Сдашь экстерном — прощу, не сдашь — своими руками задушу, никчемный разбойник.

Другой, наверное, не выдержал бы такого режима. Николай выдержал. Отшельническая жизнь выковала у него кремневое упорство. И конечно, не справиться бы ему без помощи Вари.

Варя училась блестяще: словесник пророчил ей литературное будущее, математик называл ее Софьей Ковалевской. С шестого класса у нее настолько созрело пространственное воображение, что она доказывала теоремы, не прибегая к рисункам.

— Я так не могу, я так не могу, — восхищенно повторял учитель, считавший, что он все может.

В шестнадцать лет Варя закончила с золотой медалью гимназию и поступила на Высшие женские курсы. Но гораздо раньше, еще гимназисткой, воображением девушки завладел Рахметов. Подражая ему, она закаляла волю, готовила себя к испытаниям, спала на железной сетке.

Анна Ивановна, мать, войдя однажды поздно вечером к дочери, крестясь, попятилась к дверям. Варя спала на жестких пружинах, подложив под голову согнутую руку, а матрац, одеяло, подушки громоздились рядом.

— Боже, — прошептала мать. — Что это?

Сказать о виденном мужу не решилась.

В ту пору Варя занималась с малограмотными рабочими на чугунолитейном заводе. Начались эти занятия, можно сказать, случайно: попросил ее студент Щепкин подменить его недели на две, он куда-то уезжал. Сам Щепкин учился в Московском университете, а в женской гимназии вел драматический кружок. Там и познакомилась с ним Варя. Человеком он был увлекающимся, во всем подражал своему великому однофамильцу, старался даже играть те же роли, что и Михаил Семенович Щепкин, — Фамусова, городничего, Подколесина. В свободные вечера вездесущий студент успевал вести общеобразовательную школу у рабочих.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: