Назавтра удача нам улыбнулась, поскольку отец, как он сам сказал, уезжал дня на два. Когда наступило время дневного отдыха, я пригнала свое стадо домой и отыскала сестру и двух братьев.

— Эта папина молодая жена слишком много себе позволяет, — начала я с того, что всем и так было понятно. — Надо проучить ее, пора положить этому конец.

— Ну да, ясно, только что мы станем делать? — спросил Али.

— Увидишь. Идем со мной, будете мне помогать.

Я взяла грубую толстую веревку, которой мы обычно закрепляли пожитки на спинах верблюдов, когда снимались со стоянки. Все вместе мы увели перепуганную папину жену подальше от хижины, завели в заросли и заставили раздеться догола. Потом я перебросила веревку одним концом через ветку высокого дерева, а другой конец обвязала вокруг лодыжек Маленькой Жены. Она попеременно то сыпала проклятиями, то визжала, то хныкала, а мы тем временем налегли на веревку и подняли мачеху в воздух. Мы с братьями тянули веревку то туда, то сюда, пока не добились, чтобы голова жертвы раскачивалась на высоте двух с половиной метров от земли — диким зверям было ее не достать. После этого мы закрепили веревку и возвратились домой, а она осталась там, в пустыне, вопя и извиваясь.

На следующий день, ближе к вечеру, появился отец — на день раньше, чем собирался. Он сразу же спросил нас, где его женушка. Мы дружно пожали плечами и ответили, что давно ее не видели. Мы, к счастью, отвели ее достаточно далеко, так что вопли ее сюда не долетали.

— Хм-м… — протянул отец, с подозрением оглядывая нас.

Стемнело, а он так и не отыскал ее следов. Отец чуял, что здесь что-то нечисто, и приступил к нам с расспросами.

— Когда вы видели ее в последний раз? Сегодня видели? А вчера?

Мы ответили, что накануне она не ночевала дома — что было, между прочим, чистой правдой.

Тут отец не на шутку разволновался и кинулся искать повсюду, но найти ее удалось лишь на следующее утро. К тому времени папина молодая женушка провисела вниз головой без малого двое суток, и вид у нее был неважный. Отец возвратился домой в страшном гневе.

— Кто до этого додумался? — спросил он с угрозой.

Мы притихли и только переглядывались. Конечно же, она ему нажаловалась. «Заводилой была Уорис, это она накинулась на меня первой». Отец тут же схватил меня и принялся колотить, но к нам бросились все малыши. Мы знали, конечно, что не годится драться с собственным отцом, но больше не могли терпеть.

С того дня папину женушку как подменили. Мы преподали ей урок, и он пошел впрок. Двое суток у нее кровь приливала к голове, и от этого, как я думаю, ее мозги прочистились, она сделалась милой и ласковой. С тех пор она стала целовать моей маме ноги и служить ей, как рабыня.

— Что прикажете принести? Можно, я что-нибудь для вас сделаю? Нет-нет, это я и сама сделаю. А вы посидите, отдохните.

А я мысленно говорила ей: «Вот, так и надо было с самого начала, сучка ты этакая! Можно было бы обойтись без всей этой ненужной нервотрепки». Но жизнь кочевника тяжела, и новая папина жена, хоть и была на двадцать лет моложе мамы, не имела маминой силы. Вскоре мама увидела, что ей не стоит опасаться этой девчонки.

Жизнь кочевника сурова, но и полна красоты: она так тесно связана с природой, что их и разделить невозможно. Мама дала мне имя в честь одного чуда природы: Уорис значит «цветок пустыни». Он цветет в таких неприветливых местах, где мало кто может выжить. На моей родине дождя порой не бывает по году, а то и больше. Но вот с неба обрушивается вода, очищая запыленную землю, — и тогда, подобно чуду, распускаются цветы. Они сверкают, переливаются всеми оттенками желтого и оранжевого; наверное, поэтому желтый всегда был моим любимым цветом.

Когда девушка выходит замуж, женщины ее племени отправляются в глубь пустыни и собирают эти цветы. Их высушивают, потом добавляют немного воды и растирают в пасту, которой покрывают лицо невесты, и оно приобретает золотистый блеск. А ладони и ступни ей красят хной, нанося прихотливые узоры. Веки обводят особой краской, приготовленной по старинным рецептам, от этого глаза кажутся глубокими и манящими. Вся эта косметика готовится из трав и растений пустыни, она совершенно натуральная. Затем женщины наряжают невесту в яркие накидки: красные и розовые, оранжевые и желтые — чем больше, тем лучше. Быть может, у невесты их не так-то и много; сплошь и рядом семьи живут в невероятной бедности, и стыдиться тут нечего. Что ж, невеста наденет лучшее из того, что смогут найти для нее мать, сестры, подруги, но она будет высоко держать голову: гордость — характерная черта всех сомалийцев. И когда настанет день свадьбы, она ослепительной красавицей выйдет встретить жениха. Мужчина этого даже не заслуживает!

На свадьбу соплеменники принесут подарки. Опять-таки, нет необходимости лезть из кожи вон, покупать что-то особенное или переживать из-за того, что твой подарок не так уж роскошен. Что есть, то и даришь: можно сплести циновку, на которой спят, подарить чашку, а на худой конец просто принести что-нибудь съестное для свадебного пира. Среди наших традиций нет такого понятия, как медовый месяц, и на следующий же день после свадьбы молодожены берутся за работу, а для того, чтобы начать совместную жизнь, им понадобится все, что они знают и умеют.

Других праздников, кроме свадеб, у нас мало. Нет выходных дней, заранее помеченных в календаре. А вот долгожданный дождь — это повод для большого праздника. У нас на родине воды очень мало, а ведь от нее зависит сама жизнь. Живущие в пустыне кочевники испытывают к воде огромное уважение, каждая ее капля — настоящая драгоценность, и я по сей день отношусь к воде с любовью. Даже просто смотреть, как она течет, — само по себе удовольствие.

Когда засуха длилась много месяцев подряд, мы, бывало, впадали в отчаяние. И тогда люди собирались все вместе и возносили к небу молитву о дожде. Случалось, это помогало, но не всегда. Однажды мы дождались того времени, которое считается сезоном дождей, но ни капли дождя так и не выпало. Половина нашего скота пала, а другая половина еле держалась на ногах, изнывая от жажды. Мама сказала мне, что все готовятся к большой молитве. Возникая словно из ниоткуда, собралось множество людей. И все мы молились, пели и танцевали, стараясь выглядеть веселыми и подбадривая друг друга.

На следующее утро собрались тучи и пролились обильным дождем. Вот тут-то и началось настоящее веселье, как всегда бывает, если идет дождь. Мы срывали с себя одежду и бегали под его струями, брызгая водой друг на друга, моясь впервые за много месяцев. Не бывает праздника без наших старинных танцев: женщины хлопают в ладоши и протяжно поют, их красивые негромкие голоса далеко разносятся в ночной пустыне, а мужчины подпрыгивают высоко в воздух. Каждый приносит что-нибудь съестное, и мы пируем по-царски, вознося хвалу за дар жизни.

В первые дни после дождя в саванне расцветают золотистые цветы, на пастбищах зеленеет трава. Скот может есть и пить досыта, а мы на это время можем дать себе передышку и порадоваться жизни. Можно отправиться к только что образовавшимся озерам, искупаться и поплавать. Воздух свеж, повсюду поют птицы — и для нас, кочевников, пустыня становится раем.

Настало время моей старшей сестре Аман пройти обряд обрезания. Как и все младшие, я ей завидовала — ведь она вступала в мир взрослых, который для меня был все еще закрыт. Аман шел уже четырнадцатый год, обычно обрезание делают гораздо раньше, но у нас никак не получалось сделать это вовремя. Без конца кочуя по Африке, наша семья как-то разминулась с цыганкой, которая совершала этот древний обряд. Как только отцу удалось наконец ее отыскать, он привел ее к нам, чтобы она обрезала обеих моих старших сестер, Аман и Халемо. Но когда эта женщина добралась до нашей стоянки, то оказалось, что Аман там нет — она отправилась искать воду. Обрезанию подверглась одна Халемо. Отца это начинало беспокоить: Аман пора было выдавать замуж, а кто же возьмет ее в жены, если она не «запечатана», как полагается? В Сомали широко распространено мнение, что у девочек между ногами находится нечто весьма дурное; мы рождаемся с этими частями тела, но они нечисты. Вот эти органы и следует удалять: клитор, малые половые губы и значительную часть больших отрезают, затем рану наглухо сшивают, и на месте, где раньше были гениталии, остается только шрам. Однако все подробности этого ритуала держатся в секрете, девочкам их не объясняют. Тебе известно лишь одно: когда придет время, с тобой должно произойти что-то особенное.