Для ободрения ж народа,
Который впал в угрозный сплин…
…Они возможники событий,
Где символом всех прав — кастет.
«Поэза истребления» (т. IV).
В своей «Поэзе истребленья»
Анархию я предсказал.
Прошли три года, как мгновенье, —
И налетел мятежный шквал.
И вот теперь, когда наука
Побита неучем рабом,
Когда завыла чернь, как сука,
Хватив искусство батогом,
Теперь, когда интеллигента
К «буржую» приравнял народ,
И победила кинолента
Театр, прекрасного оплот,
Теперь, когда холопу любо
Мазнуть Рафаэля смолой, —
Не вы ль, о футуристы-кубо,
Происходящего виной?
Не ваши ль гнусные стихозы
И «современья пароход»
Зловонные взрастили розы
И развратили весь народ?
Не ваши ли мерзостные бредни
И сумасшедшая мазня
Забрызгали в Москве последний
Сарай, бездарностью дразня?
Ушли талантливые трусы
А обнаглевшая бездарь,
Как готтентоты и зулусы,
Тлит муз и пакостит алтарь.
А запад — для себя гуманный!.. —
С презреньем смотрит сквозь лорнет
На прах ориентальной, странной
Ему культуры в цвете лет.
И смотрит он не без злорадства
На поэтических вампук,
На все республичное царство,
Где президентом царь Бурлюк.
Куда ж деваться вам от срама,
Вы, русские низы и знать?
…Убрав царя, влюбиться в хама,
А гражданина вон изгнать?!..
Влюбиться в хама может хамка,
Бесстыжая в своей гульбе.
Позор стране, в поджоге замка
Нашедшей зрелище себе!
Позор стране, в руинах храма
Чинящей пакостный разврат!
Позор стране, проведшей хама —
Кощунника — меж царских врат!..
Зелено-дымчатое море. Гребни
Молочно-светозарные — во тьме.
Душа к Тебе в восторженном молебне.
Такая ясность в ледяном уме.
В октябрьский вечер, крепкий и суровый
Привет идущей из-за гор зиме,
Предвестнице весны издревле-новой!
Мы сходимся у моря под горой.
Там бродим по камням. Потом уходим,
Уходим опечаленно домой
И дома вспоминаем, как мы бродим.
И это — все. И больше — ничего.
Но в этом мы такой восторг находим!
Скажи мне, дорогая, — отчего?
Ты все молчишь, как вечер в октябре,
Но плещется душа, как море — в штиле.
Мы в инее, в лиловом серебре.
И я ли — я теперь? и ты — о, ты ли?
Как море в штиле, плещется душа:
Совсем слегка, вся в бирюзе умилий…
Как хороша ты! как ты хороша.
Твои уста, покорные моим,
Ласкательны, податливы и влажны.
Я ими упоительно томим.
Исполнены они узывной жажды…
Сквозь них в мои струится сладкий сон, —
И вздрагивает отзвуком нерв каждый.
О, если б ими захлебнуться мог!
Ах, взять тебя и трудно, и легко…
Не брать тебя — и сладостно, и трудно…
Хочу тебя безбрежно, глубоко!
О, влей в глаза мне взор свой изумрудный!
Вонзи в уста мне острые уста!
Прости мой жест, в своем бесстыдстве чудный,
Ведь страсть чиста! Пойми: ведь страсть чиста!
Ты ждешь весны, как ждет тебя весна.
Вы встретитесь, две девы, две юницы,
И будет ширь природы вам тесна,
И будет вам опять иное сниться:
Вам, две весны, пригрезится мороз,
Его меха, алмазы и денницы,
На окнах лепестки морозных роз…
Люби меня, как хочется любить,
Не мысля, не страшась, не рассуждая.
Будь мной, и мне позволь тобою быть.
Теперь зима. Но слышишь поступь мая?
Мелодию сирени? Краски птиц?
Люби меня, натуры не ломая!
Бери меня! Клони скорее ниц!
Не избегай того, что быть должно:
Бесцельный труд, напрасные усилья, —
Ведь ты моя, ведь так предрешено!
О, страсть! расправь пылающие крылья
И за собой в безбрежность нас взорли.
И скажем мы, в восторге от воскрылья:
«Да, мы с тобой бороться не могли».