— Это историческое сочинение, сир.

— Я там имеюсь?

— И да, и нет, сир.

— Как так?

— Говоря о Наполеоне, мсье герцог касается также и Вашего Величества.

— Объяснись и не мямли, безмозглый ишак!

— Мсье герцог пишет, что падение Наполеона можно было предсказать уже по тому, как он возвысился, и по его победам.

— Не понимаю.

— Когда ты на вершине, возможен только путь вниз.

— Так он, стало быть, ждет, когда я шлепнусь в грязь?

— Вот именно, сир.

Наш Венценосец изводил себя, мсье герцог над ним подтрунивал, и все чувствовали, что на подходе новые непотребства, способные смести институт высшей власти и самого Повелителя. Мантры главенствующих умонастроений, по существу, уже не имели власти над реальностью. И что делать с установленной статистиками цифрой в семь миллионов бедняков? В данный момент требовалось не позволить им мозолить глаза в центрах городов, толпиться на улицах, но это — плевое дело, достаточно поработать резиновыми дубинками и под завязку заполнить оборванцами несколько автофургонов. Да только куда их деть потом? Предместья полны своими собственными изгоями и полуизгоями, не менее голодными, чем первые… те дикие зоны давно лихорадило. Два года назад уже были бунты, чтобы их утихомирить, прежний режим наобещал с три короба, но с тех пор не произошло никаких перемен, ровным счетом ничего, только ярость страждущих превратилась в отчаяние, и недолго ждать, когда отчаяние переплавится в новую ненависть. Его Величество послал в опасные точки эмиссаров, набрав таких, чтобы обличьем походили на скопившихся там потомков африканских этносов и, владея их сленгом, могли доносить до жителей мудрые резоны центра и собирать у этой шушеры сведения о ее чаяниях, получая таким образом верный лакмусовый индикатор, применявшийся еще в незапамятные времена… Однако диагноз, поставленный вследствие этих демаршей, сводился к тому, что, коли все так, правительство герцога де Сабле не имеет иных рычагов воздействия, кроме грубой полицейской силы. Великолепные начинания Нашего Неутомимого Властелина поневоле притормозились, широкомасштабные задачи стали дробиться на множество частностей, ведь трудно проводить разом десяток реформ, столь же затратных, сколь слабо проработанных и нечленораздельно разъясненных. От всего этого оставались только слова, их расточала как верховная власть, так и ее противники, эти знай долдонили про «топтание на месте», «опасные виражи», «недомолвки», «беспамятство», «подтасовки». Вместо разрыва с подлыми обычаями старого порядка, так торжественно провозглашенного Его Величеством, имперские советники и министры вновь обратились к затрепанным рецептам предыдущего монарха, впавшего в спячку на своем троне. Ведь и король Ширак поначалу толковал о тектоническом разломе социальных связей, которые собирался восстановить, дабы улучшить жизнь каждого, однако после первых пяти месяцев царствования и сопровождавших его забастовок он заговорил по-другому, решил круто повернуть, а былые посулы пересмотреть, ибо склонялся к убеждению, что в первую очередь следует преодолеть финансовый прорыв, пополнить Казну, пытаясь избежать рокового банкротства.

Депутатам нынешней Империи стало не по себе. Они покидали ступенчатую залу Палаты, чтобы поплакать в теплом уюте личных кабинетов. Им уже не хотелось голосовать, одобряя проекты законов, которые, как ни крути, все равно выйдут на свет такими обглоданными, что утратят первоначальный смысл. От былой партийной дисциплины остался пшик, они переминались, ерзали, так и сяк меняя позу, будто им не сиделось и не стоялось, каждый сторонился других, даже взглядами старались не встречаться; а законы… законы попадали в долгий ящик, изменялись, подчас до неузнаваемости, взаимоупразднялись; проекты, конечно, еще сочиняли и выносили на обсуждение опустошенного, как бесплодная Сахара, депутатского собрания, но там их не доводили до готовности, а затаптывали. Зачем было Государю смягчать и подслащивать реформы, замысленные так грозно и победительно на заре его правления? Да потому, что они уже всем разонравились. Правда, специальная пенсионная была ему особенно дорога, потому-то она и сделалась тестом, измеряющим сопротивление противников. Последние оповестили об однодневной стачке, и 18 октября, согласно плану, машинисты железнодорожных составов, скрестивши руки, засели по домам, как и их коллеги, водители поездов метро и автобусов. Пассажиры, предупрежденные заранее, тоже остались дома или, как в столице, где парижский герцог, мсье де Ла Ноэ, приготовил для них велосипеды, незлобиво добирались на службу с ветерком.

Его Величество все предусмотрел, и теперь мы вольны анализировать его приемы и хитрости. Контратака, предпринятая Дворцом с целью нейтрализовать помехи, развертывалась в шесть четко продуманных этапов, которые заслуживают нашего любопытства.

Первый стратегический ход Нашего Хитроумного Государя состоял в том, чтобы заманить противника на свою территорию, во Дворец, тем самым придав встрече больше блеска. Он несколько раз призывал к себе глав недовольных профсоюзов и пускался с ними в нескончаемые дискуссии, добиваясь обещания, что забастовка будет мягкой и с минимальными нарушениями порядка. Для этого Монарх предупредил, что прибегнет к двойным стандартам: с одной стороны, готов выслушать доводы противной стороны, с другой — будет действовать так, будто ничего не слышал. Он задавал уйму вопросов, требующих разрешения, не давая времени сосредоточиться и ответить, и даже назначил точную дату, когда все это будет урегулировано императорским декретом. После чего, если они снова вздумают кочевряжиться и бросать работу, Государь пошлет управляться с локомотивами и электростанциями солдат.

Второй стратегический прием сводился к тому, чтобы драматизировать ситуацию и тем наводить страх. Министры поочередно, сменяя друг друга, в самых черных тонах расписывали предстоящие события: наступит неразбериха, полнейший бедлам, несчастные случаи, колоссальные денежные потери, при этом воскрешали жуткие воспоминания зимы 1995 года, когда забастовка, начатая с теми же мотивациями, ужесточилась и в жизни страны наступил паралич, продлившийся несколько недель. Итак, чтобы заклясть беду, следовало возвестить, что она на пороге.

Следующая, третья, стратагема заключалась в том, чтобы ослабить и без того немногочисленные профсоюзы, доказав, что эти спецпенсионеры, которых они так защищают, составляют всего-навсего 5 % трудового народа. После этого, сколько бы профсоюзы ни твердили, что скоро это коснется всех, всем придется работать дольше, а получать меньше, никто уже внимания не обращал.

Четвертый ход основывался на откровенных стараниях посеять раскол между недовольными и большинством населения. Службы мсье кардинала прозондировали общественное мнение поглубже и пришли к выводу, что народ в массе своей не приветствует забастовку, даже непродолжительную, ибо она затрудняет движение транспорта, вынуждает людей просыпаться раньше обычного и проявлять чудеса смекалки ради того, чтобы продолжить работу и получить скудную зарплату. Чтобы выявить этот спасительный раскол и сыграть на нем, достаточно лишь напомнить о принципе равенства. Как же так? Дорожники и электрики норовят платить меньше других и раньше выходить на пенсию под предлогом усталости? Вот еще! Все должны работать одинаково. Привилегии — наследие старого режима, Наш Властитель больше их не потерпит. Спецпенсионеры? Подобная несправедливость переходит всякие границы. Долой привилегии!

Стратагема номер пять предполагала дискредитацию противника. Чтобы достигнуть цели, Его Величество прибег к содействию милых его сердцу финансовых воротил. Внезапно, в силу поразительного стечения случайных обстоятельств, особая полицейская бригада, специализирующаяся на финансах, обнаружила в конторе всесильного Союза Металлургов чемоданы, полные денег. Откуда взялись эти шестьсот миллионов евро в мелких купюрах? Взносы? Тут всего важнее был второй вопрос, разящий и заставляющий забыть о первом: кто пользуется этой черной кассой? В два счета выяснилось, что «заначка» служила для подкармливания рабочих профсоюзников, чтобы они могли прилично жить и, главное, помалкивать. Что отсюда следует? Что без хозяйских подачек профсоюзы существовать не могут, следовательно, они продажные.