— Да, кстати, — оживился Павел. — Я давно хотел спросить, Зинаида Ивановна Никитина вам не родственница? Мне кажется, вы чем-то даже похожи...

Я в изумлении посмотрела на него. Мы с мамой были настолько разными, что никто не улавливал нашего внешнего сходства.

— Да, она моя мать, — призналась я.

— Вот видите, — с готовностью подхватил он, словно я с ним спорила. — Благодаря вам я все больше убеждаюсь, насколько тесен мир. Тогда понятно, — чуть погодя произнес он и загадочно улыбнулся.

— Что понятно? — растерянно переспросила я.

— Я хорошо знаю вашу маму. Через ее отдел проходят все наши валютные счета, — пояснил Павел. — Вы этого разве не знали?

«Час от часу не легче, — подумала я. — Какой-то замкнутый круг получается».

— Здесь поворачивать? — услышала я его голос и, стряхнув оцепенение, посмотрела через боковое стекло.

Мы подъезжали к улице, на которой находились и наш дом, и Катин садик.

— Нет, не надо, — поспешно сказала я, — это совсем близко. Я дойду пешком.

— Смотрите, мне не трудно. — Павел слегка притормозил.

— Нет-нет, спасибо, но, действительно, не стоит.

Машина остановилась. Я поспешно схватилась за ручку — дверца не поддавалась.

— Ну что же вы так торопитесь, — усмехнувшись, произнес Павел. — Подождите, я сейчас сам вам открою.

Я испугалась, что он это сделает так, как обычно делают все водители — перегнувшись через пассажира, но он не спеша вышел из машины и, открыв дверцу снаружи, протянул мне руку. Я замерла в нерешительности и, подняв глаза, поняла: он готов к тому, что я могу спасовать.

Стоя в полушаге от машины и взирая на меня с высоты своего роста, он насмешливо улыбался.

«Ну уж нет, — решила я, — такого удовольствия я ему не доставлю». Я гордо встретила его взгляд и, подав руку, поднялась с сиденья машины. Павел мой ответный жест явно оценил, но лукавая усмешка не покинула его лица. И вместо того чтобы отпустить мою руку, он, наоборот, сжал ее еще крепче.

Как только наши руки соприкоснулись, мне показалось, будто поток горящей лавы стал вливаться в меня через его большую и твердую ладонь. Мне стало душно, а сердце забилось, как у перепуганного кролика.

— Спасибо, что подвезли, — едва выдавила я из себя.

— Не за что, — последовал короткий ответ.

С невозмутимым видом Павел продолжал сжимать мою руку и намерений отпускать ее у него, по всей видимости, не было.

Рука моя горела, как, впрочем, и все тело. Мне казалось, что на месте его пальцев могут остаться следы, как от ожогов. Он не замечал, что со мной творится? Или он ожидал чего-то еще? Но чего именно? Любая нормальная женщина просто бы вырвала руку и ушла, а не стояла истуканом, чувствуя, как тело и разум начинают ее предавать. Но ни руки, ни ноги мне не подчинялись.

Сколько мы так стояли — секунду, две? Мне-то показалось, что вечность! И тут я совершила еще одну ошибку — посмотрела ему в глаза. И стоило мне это сделать, как весь реальный мир тут же полетел в тартарары. Его глаза и то, что я увидела в них, вытеснили последние крохи здравого смысла.

Взгляд его проникал в самое сердце, заставляя его трепетать, словно в предвкушении волшебства. Я почувствовала, как под тонкой шелковой тканью блузки отвердели мои соски, словно Павел нежно провел по ним теплыми трепетными пальцами. Внутри что-то беспокойно зашевелилось, заворочалось — волнующее и опасное, с каждым мигом разрастаясь и заполняя каждую клеточку моего тела, да так сильно, так стремительно, что через секунду это «что-то» уже подкатило к горлу, не давая дышать. На мгновение мне показалось, что Павел сейчас наклонится и поцелует меня... Я уже почти ощущала прикосновение его губ... Но в этот миг чары разрушились. Павел разжал пальцы, и моя рука безжизненно выскользнула из его ладони. Я ошеломленно заморгала, с трудом приходя в себя, изо всех сил стараясь скрыть свои чувства, хотя вряд ли это имело смысл делать...

— Всего вам доброго и до встречи, — как ни в чем не бывало, сказал он и слегка посторонился.

Выражение его лица было абсолютно непроницаемым и таким обычным, будто все, что только что произошло, мне привиделось. Этого он и добивался? Вытащить на поверхность мои чувства? Но зачем? Или просто решил лишний раз проверить на очередной жертве свою неотразимость?

Едва слышно прошептав «до свидания», я, не оглядываясь, припустилась прочь. И то, что я не понимала его, беспокоило меня гораздо меньше, чем то, что я не понимала себя...

«Господи, ну что со мной творится», — думала я, как автомат, на непослушных ногах шагая за Катей в садик. Я абсолютно спокойно жила все эти годы и ни один мужчина ни до Сергея, ни после, ни он сам не вызывали во мне ничего и близко похожего на этот странный, безумный всплеск чувственности. И разве я не в состоянии контролировать свое тело?

5

Придя домой и усадив Катю с книжкой, я отправилась на кухню готовить ужин. Но и там, постоянно что-то роняя и без надобности гремя посудой, никак не могла успокоиться. А если мама заметит мое взвинченное состояние, настоящего допроса мне не избежать.

Примерно через час прозвенел звонок, и мы с Катей наперегонки бросились открывать дверь. И тут началось: крики восторга, поцелуи-объятия, подарки — все закружилось в суматошном вихре, вытеснив на время все посторонние мысли из моей головы. Такой шквал шума и эмоций типичен для моей мамы. Где бы она ни появлялась, ее приход всегда сопровождался накалом страстей. Она всегда стремилась быть в центре внимания и событий, и что такое тишина и покой, мама просто не знала. «Может, этого папа и не выдержал», — мельком подумалось мне. Но на этот раз, поскольку мы не виделись месяц, было еще хуже. От этого галдежа у меня разболелась голова, и я пожалела, что Алексей Михайлович не смог прийти: ему срочно пришлось выехать на работу, что-то у них там стряслось. Удивительно, но только ему, и то ненадолго, удавалось хоть немного сдерживать мою маму.

Постепенно возбуждение от встречи улеглось, и мы сели за стол. Катя, не желая расставаться с бабушкой, устроилась у нее на коленях. Мама не возражала, а я закрыла на это глаза. Но не успела я вздохнуть свободнее, как мама властно потребовала:

— Ну, теперь рассказывай, и, пожалуйста, подробнее...

— О чем? — переспросила я, прекрасно зная, что она хотела услышать.

Бросив на меня укоризненный взгляд, мама сказала:

— Прекрати. О том, как тебе удалось устроиться в КЭРФ. С улицы сейчас на работу никого не берут, а уж Бутырин — тем более. Слава Богу, не первый год его знаю. Он очень осторожный и ответственный человек.

— Значит, я абы-кто? — сделав вид, что обиделась, спросила я, пытаясь скрыть от мамы волнение, которое охватило меня при одном упоминании его имени.

— Марина! — Мама посмотрела на меня с укоризной.

— Это Даша меня рекомендовала, — сдалась я.

— Ага, значит, Даша... Я так и думала, что ты не сама... — с удовлетворением воскликнула мама. — Мне ты не разрешила тебе помочь, а Даше, значит, можно. Где же твоя принципиальность, моя милая?

— Нет, мама, все не так, как ты думаешь... Я многое переоценила за последнее время и, если бы не Даша, обратилась к тебе. Честное слово, поверь, только не обижайся, пожалуйста, — чувствуя себя виноватой, попросила я.

Мама недоверчиво на меня посмотрела и вдруг неожиданно мягко, почти нежно, сказала:

— Да нет, я и не собираюсь обижаться, наоборот рада, что ты наконец-то начинаешь смотреть на жизнь хоть чуточку трезвей.

«Если бы так», — огорченно подумала я, вспомнив о Павле.

— Пойми, — продолжила мама, — принять помощь от любящих тебя людей не зазорно. Разве ты не стремилась бы сделать то же самое, будь у тебя такая возможность?

— Да, конечно, — согласилась я.

Медленно помешивая ложечкой чай, мама о чем-то задумалась.

— И как тебе нравится твоя работа? — спросила она чуть погодя, внимательно посмотрев на меня.