— Потому что… потому что мы слишком сильно хотим друг друга.

— Да…

Да, моя честная, прямая девочка. Да, моя красавица-Морин.

Солнце затопило комнату золотым пламенем. Кровь закипала в жилах, и тело было легким, почти невесомым. Морин откинула гриву спутанных волос за спину и смело взглянула в синие глаза своей недавней галлюцинации.

Как просто все на свете устроено! Вот она, Морин Аттертон, сидит в постели мужчины, которого любит и хочет. Вот мужчина, который любит и хочет ее, сидит рядом. Если они оба хотят одного и того же, значит, все правильно, все так чертовски верно, и не может это быть иначе, потому что Бог на небе всегда знает лучше…

Благочестивая мысль оказалась последней относительно связной. Морин не сделала, кажется, ни одного движения, не пошевелился и Дон, но они почему-то оказались в объятиях друг друга. И была буря, был смерч и ураган, только им двоим было не страшно, а лишь жарко и нетерпеливо, оглушительно и ненасытно, невероятно и единственно возможно. Его нагота ошеломила ее, а он рассматривал ее тело с жадностью и нежностью одновременно, ласкал и прикасался, целовал и гладил, обнимал ее, отпуская в тот же миг, словно боясь, что причинит ей боль… А она выгибалась в его руках, словно лук в руках опытного лучника, и все ее гибкое, изящное тело пело в объятиях мужчины, точно скрипка. Он чувствовал эту музыку кожей, он таял и растворялся в этой музыке, откликался на нее кожей, дыханием, нежностью и страстью, сгорал и зажигал, умирал и воскресал, и не было вокруг них двоих никого и ничего, только первозданная тьма, залитая солнцем, да звенящая тишина птичьих трелей за окном, которого тоже не было, как не было ничего вообще, ибо они двое были всем сразу.

Миром и пылинками, небом и землей, водой и огнем, истиной, вспыхнувшей под стиснутыми веками, стоном на искусанных и смеющихся губах, шепотом, пролетевшим над океаном любви.

Твоя. Сейчас и навсегда.

Моя. Отныне и навеки.

Мужчина и женщина. Двое перед лицом солнца, неба и жизни.

Потому что нет смерти на земле.

Они лежали, оглушенные тишиной, сжимая друг друга и объятиях так, словно боялись исчезнуть.

Потом Дон осторожно коснулся губами виска Морин. Она почувствовала, что он улыбается.

— Мори?

— М-м-м?

— Вышло неплохо.

— Весьма.

— Ты меня удивила.

— Я сама себя удивила.

— Знаешь, что?

— Что?

— По-моему, в моих объятиях ты себя прекрасно чувствуешь!

Она не ответила. Просто поцеловала его в губы.

И все повторилось сначала.

Морин не поверила бы, скажи ей кто-то полгода назад, что такое возможно. Маленький изумрудный остров неспешно плыл в океане, цветы роняли лепестки прямо на постель, звезды светили только им двоим, и все было хорошо до такой степени, что назвать это реальностью язык не поворачивался. Это было сказкой, волшебным сном, таинственным и прекрасным наваждением, и Морин купалась в счастье, как в теплом океане.

Ночи с Доном, прогулки по ночам под звездным небом, утренние купания и вечернее шампанское на пляже, горячие булочки и кофе по утрам, смех и радость — и поцелуи, поцелуи, поцелуи.

Они ловили рыбу, а потом жарили ее на костре. Они ездили в крошечный городок, где едва ли не все хорошо знали и любили Дона, и хохочущие шоколадные дети дарили им охапки цветов и корзиночки с фруктами. Жизнь была проста и прекрасна.

Однажды, завтракая в маленькой таверне на берегу океана, Морин задумчиво и восторженно произнесла:

— Представляешь, если бы можно было прожить здесь всю жизнь? В этом раю…

— Мы сошли бы с ума и поругались вдрызг. Не смотри, на меня так, Морин, королева ты моя шотландская. Это правда. Видишь ли, наш рай смертельно мал. Катастрофически. Если поселить здесь, например, фаната рыбной ловли или заядлого ловца бабочек — тогда да. Но если ты привык хоть изредка заниматься интеллектуальным трудом, читать книги, общаться с людьми, ходить в театр — здесь просто невозможно жить.

Морин вздохнула.

— Да знаю, знаю я, что ты прав. В принципе. Но сейчас мне не хочется даже думать об этом.

Они возвращались на виллу через лес, и Морин снова была задумчива. На этот раз она думала о Доне.

Его нежность, его любовь, его ласки и поцелуи разбудили в ней жизнь и страсть, теперь она не могла даже представить себе жизни без него, но человек по имени Дон О'Брайен все еще оставался для нее загадкой.

Она задала вопрос, не успев испугаться того, о чем спрашивает.

— Дон, почему ты так и не женился?

Дон молчал долго. Очень долго. Потом ответил, не глядя ей в глаза:

— Я мог бы назвать довольно много причин, малыш. Только вот не уверен, что они истинны.

Теперь — не уверен. На самом деле честнее всего назвать одну — мне ни разу этого не хотелось. С тех пор — ни разу.

Ночью Морин долго не могла уснуть. Она лежала, прижавшись к Дону, и думала о его жене. Почему он ничего о ней не рассказывает?

А потом неделя кончилась. Отъезд наметили на вечер субботы.

Они вошли в дом, разобрали вещи, поужинали — и легли спать вместе. Это стало таким естественным, само собой разумеющимся, что не вызвало у Морин ни малейшего смущения. Она ложилась спать со своим мужчиной.

Утром Дон проснулся первым и долго лежал, осторожно рассматривая спящую Морин. Думал он о том, как странно, что такая нежная, страстная и красивая женщина столько лет прожила одна, лишенная мужской любви и поддержки. Да к ней очереди женихов должны были выстраиваться!

Задумавшись, он и не заметил, как она проснулась, и очнулся только тогда, когда она хихикнула и лёгонько дернула его за нос.

— О чем ты думаешь? У тебя очень смешной вид.

— О тебе.

— Обо мне? Хорошее, я надеюсь?

— Не знаю. Почему ты столько лет прожила одна?

— Одна?

— В смысле, не вышла замуж.

— Ну, знаешь, на это было много причин. Я, конечно, красавица и умница, но на рынке невест не котируюсь.

— Глупости! Ты красива, умна, обаятельна, сексуальна…

— Эй, Дон, прекрати, ты меня смущаешь. А если кроме шуток, то… будь реалистом.

Дон вздрогнул, увидев, как она неожиданно натянула на обнаженную грудь одеяло. Почему ей вдруг захотелось прикрыться?

— Подумай-ка сам. Мне было девятнадцать, когда муж бросил меня, а потом и погиб. У меня был маленький ребенок на руках, Потом он рос помаленьку, вот сейчас он уже взрослый парень, и я тебя уверяю, не многие мужчины на этой земле согласятся заиметь семью с уже готовым наследником. Нет, они готовы на отношения, иными словами, они не прочь спать со мной, но жениться? Спасибо, нет. А что касается одиночества… Нет, я никогда не чувствовала себя одинокой. Джеки не позволял и не позволяет. Он — часть меня. Нас с ним двое. Это много. Потом, у меня ведь никогда не было настоящей работы. Образование искусствоведа-это хорошо для души, но не для жизни…

— Ты говоришь ерунду, Морин Аттертон! Образование или карьера не в силах сделать тебя привлекательной, сексуальной, страстной и женственной. Ценность человека не в этом.

— Да. Ты прав. Однако образование способно обеспечить тебя работой. Или не способно. Это вопрос не ценности, а цены.

Она внезапно села, лицо у нее сделалось серьезным и даже злым.

— Что ты вообще об этом знаешь, Дон? Ты же никогда не думал о деньгах, вернее, о том, что их тебе не хватает. А ты можешь представить, каково это — не иметь возможности купить сыну новые кеды? Или хранить продукты в сливном бачке унитаза, потому что нет денег на починку холодильника, который тебе из жалости отдали друзья? Не вызывать врача и лечиться по старинке — сном и горячим чаем? Ладно, зря я это.

Утро мгновенно перестало казаться Дону солнечным и беспечным. Словно тень пробежала по комнате.

— Прости меня, малыш. Я не должен был… Ты прожила нелегкие годы, но ты прожила их с честью. Я не хотел тебя задеть.

Она мрачно посмотрела на него.