«А! Сеньор Энрикес! Я видел, как вас сожгли в изображении, в Севилье».

Разговор происходил в Амстердаме.

Энрикес расхохотался. Ему удалось бежать от инквизиции, из Севильи во Францию: в 1636 году он отрекся от католичества, в 1660 году был заочно приговорен к сожжению.

Капитан испанского флота, королевский советник, сын маррана, Антонио Энрикес Гомес или Энрикес Пac вынужден был прожить часть жизни в изгнании, главным образом во Франции, где и вышло большинство его сочинений.

Перегруженные отвлеченными терминами, стихи Энрикеса, образцы философической поэзии, свидетельствуют об эрудиции автора. Как философ эпохи Возрождения он восходит к грекам. Как поэт он находится под прямым влиянием своих современников — Кальдерона де ла Барка и Гонгоры. Отзвуки Кальдерона слышатся и в переведенном нами отрывке из «Странника», напоминающем монолог Сехизмундо из драмы «Жизнь есть сон». Отзвуки Гонгоры — в сонетах и эпических поэмах. Основное чувство Энрикеса — спокойное разочарование, строгая горечь. Он не чужд и сатиры.

Исходя опять-таки из греческой философии в своем «Пифагоровом веке», Энрикес создает превращения одной души в разные тела, показывая целую галерею типов: честолюбца, клеветника, лицемера, гордеца, жулика, дворянина. Кроме того, ему принадлежат двадцать две комедии [124].

Хотя Франция приняла его с почетом, он не переставал тосковать по Испании и по свободе. По-видимому, он умер в Амстердаме, не увидев родины.

Сын маррана, он родился в Монтилье, близ Кордовы, родины Луиса де Гонгора. Его звали Мигель де Баррьос.

В своей бродячей юности он жил то в Оране [125], то в Ницце, то в Ливорно, то в Брюсселе. Он отправился в Вест-Индию, но, не сходя с корабля, возвратился в Европу: его жена умерла во время плавания.

В Брюсселе, капитан испанской армии, он находился под покровительством дона Франсиско Мэло, португальского посланника.

«Испаннейший» поэт из всех марранов, Мигэль де Баррьос сложил множество стихов: поэмы на мифологические темы, в духе «Одиночеств» («Soledades») Гóнгоры, аллегорические пьесы, сонеты, десятистишия, октавы. Самый светский из всех своих еврейских собратьев, он посвящал мадригалы красавицам и оды великим мира сего, среди них — испанским королям. В эту эпоху он мог бы стать хорошим придворным поэтом.

Он банально назвал одну свою книгу «Цветок Аполлона» («Flor de Apolo»), а в своей книге «Хор Муз» («Coro de las Musas») воспел в сонетах Париж, Лондон, Рим, Лиссабон, Амстердам и Флоренцию.

_{Ребус в стихах из редкостной книги «Хор муз» Мигэля де Баррьоса, изданной в Брюсселе. Непереводимая игра слов: A-las,запечатанные как два слова, означают член женского рода множественного числа в дательном падеже: A las almas— душам. Alas,напечатанное как одно слово, означает: крылья. Flechas— стрелы. Da-mas— дает больше. Damas— дамы. Аrсо— лук. Атоr— Амур. Cuerda— веревка. Flora— Флора (богиня цветов, плодов и весны в латинской мифологии). Мапо— рука. Palas— Паллада (богиня войны в греческой мифологии) и множественное число от слова: лапта.}

Поклонник и последователь Гонгоры, которого он считал новым Гомером, ученый поэт, он орудует антитезами и метафорами, злоупотребляет изощренными образами, любуется игрою слов и секретами поэтической кухни. Слишком часто он болтлив и напыщенно важен.

Но вдруг в своем «Цветке Аполлона» этот поэт XVII века говорит: «Эти очи — два балкона». И вот пленительной свежестью веет на нас от этого стиха. Наши современники могут позавидовать этому образу Баррьоса.

Все как будто шло хорошо в жизни этого поэта. А между тем... Потрясен ли он был преследованиями и казнями марранов (Альмейда Берналь, его родственник [126], был заживо сожжен в аутодафе)? Страдал ли он от антисемитизма в армии или в дворянских кругах, с которыми был связан? Или даже в спокойной жизни он, как и всякий поэт, испытывал трагические чувства? Как бы то ни было, он вышел в отставку. И вот, долго скрывавшийся, появляется как бы другой Баррьос, его двойник.

Когда-то в Ливорно Баррьос, родившийся католиком, перешел в иудейство.

Он попадает в Амстердам, куда спасались марраны, избежавшие тюрьмы и костра. С тех пор он больше уже не Мигель де Баррьос, все его книги выходят под именем Даниэля Леви де Баррьоса.

Даниэль Леви хочет служить пером еврейству. Все больше и больше работает он для еврейских объединений и академий и становится своего рода непременным секретарем их.

Само собой разумеется, приемов творчества он почти не меняет. Испанская поэзия по-прежнему дороже ему, чем всем другим марранам.

Его старые любовные стихотворения служат ему для восхвалений сожженных марранок. Его славословия сожженным и аллегорические пьесы напоминают по стилю католические аутос сакраменталес, в частности стихи Кальдерона де ла Барка.

За свою долгую жизнь Даниэль Леви написал немало небольших сочинений в прозе. Ему принадлежат хроники, отчеты об установлениях еврейской общины в Амстердаме, «Сообщение об испанских писателях и поэтах еврейского племени» [127]и краткая «Всеобщая еврейская история» [128].

В этой последней книге, отнюдь не притязающей на научность, поэт отмечает положение евреев во всех странах, перечисляет посланников и министров еврейского происхождения и между прочим сообщает следующий трагикомический факт: