Да, Том вывернулся бы наизнанку, чтобы заполучить письма. Но это была только ее, Тори, история. Ее эксклюзив.

Тори вспомнила, как отчаянно ей хотелось в тот день, на похоронах Роджера, сказать или сделать что-то такое, что бы выбило Винса из колеи. Хотелось задеть его побольнее... Но, как теперь выясняется, пострадавшая сторона она, а не Винс...

Наконец Тори заставила себя встать с кресла. Она подошла к телефону, сняла трубку и набрала номер с визитной карточки, которую достала из сумочки.

Погруженная в свои мысли, Тори даже не слышала, как подъехала машина. И не заметила даже, как подошел Винс, пока он не окликнул ее:

— Виктория!

Тори вздрогнула от неожиданности. Не оборачиваясь, она затаила дыхание. Виктория! Он назвал ее так в первый раз с того самого промозглого мартовского дня, когда они встретились на этом самом месте, у могилы Роджера.

— Уходи, — глухо проговорила она.

— Виктория, посмотри на меня.

В его голосе слышалась все та же властность. Но Тори так и не узнала, подчинится она или нет его магнетической силе, потому что Винс не дал ей возможности это выяснить. Он взял ее за плечи и развернул лицом к себе. Ее глаза покраснели и распухли, слезы текли по щекам в три ручья.

— Роджер любил мою мать, — прошептала Тори. Она уже не думала о гордости или холодном достоинстве. Ей было все равно. Пусть Винс видит, какая она слабая и уязвимая. — Яего ненавидела за то, что он сделал с Джилл. А он любил ее. Писал ей, просил прощения, умолял, чтобы она вернулась домой... А она отослала письмо обратно.

Оно было в той пачке, вместе с другими письмами. Невскрытый конверт, надписанный знакомым почерком. Почерком ее матери. Вернуть отправителю.

— А ты как думала? — сказал Винс с мягким упреком. — Джилл же была его дочерью. Единственной дочерью.

Он на мгновение оторвал взгляд от ее лица и посмотрел на алую розу, которую Тори положила на могильную плиту. Но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы развеять чары. Тори тряхнула головой и озадаченно взглянула на Винса.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Карточка с телефоном таксопарка. Ты забыла ее на тумбочке. Я позвонил и спросил, куда заказывали машину.

Тори нахмурилась.

— Ты знал про письма?

— Про переписку твоих матери и отца? — Винс кивнул.

— Они любили друг друга, — всхлипнула Тори. — По-настоящему.

— Да.

— Ты их читал? — Она посмотрела ему в глаза, но лицо его оставалось непроницаемым.

Он покачал головой.

— Я подумал, что мне их читать не стоит. Что я не имею права. Роджер уже давно нашел их в шкафу, под сломанной нижней полкой.

— Мама мне про них говорила, и я хотела взять их себе, сохранить на память о маме и об отце. Что бы ты там ни думал, но письма — единственная причина, по которой я осталась здесь, а не уехала сразу, когда узнала, что дедушка умер. Знаю, ты мне не поверишь, но мне хотелось увидеть его еще раз. Я действительно получила твое письмо очень поздно. Иначе бы не приехала. Теперь, когда дедушки больше нет, эти письма — единственное, что осталось от моей семьи... — Голос Тори дрожал, но не только от слез. — Я так боялась, что ты их нашел... и выбросил.

— А почему ты у меня не спросила?

Почему? Потому что все это время считала его человеком бессердечным. Боялась, что если заикнется о письмах, он просто рассмеется над ее глупой сентиментальностью. Но сейчас она уже не была в этом уверена...

— Роджер действительно сожалел о том, что разлучил их, что расстроил свадьбу. Он хотел, чтобы Джилл знала, что он осознал свою неправоту. Просил у нее прощения... — снова всхлипнула Тори, решив не отвечать на последний вопрос Винса. Когда она подняла глаза, в ее взгляде читалось мучительное сожаление о собственных заблуждениях. — А почему, как ты думаешь, он положил свое письмо в ту пачку? Надеялся, что кто-то, может быть я, найдет его и прочтет?

Винс поджал губы.

— Возможно. Но первый удар с ним случился через несколько дней после того, как его письмо к Джилл вернулось обратно.

Его тон не оставил ни малейших сомнений: в том, что у Роджера был удар, Винс обвинял только Джилл. Ненависть к двоюродной сестре пылала в его глазах, быть может, сильнее чем когда бы то ни было. Тори невольно поежилась. В конце концов, Джилл была ее мать.

— Я не знала, — выдавила она, пытаясь сдержать опять подступившие слезы.

— А откуда тебе было знать? — Винс тяжело вздохнул, даже поднявшийся ветер не смог заглушить этот вздох. — После смерти Джилл, когда я приехал с тобой повидаться, ты меня встретила с такой неприязнью... Если бы я начал тебе объяснять, ты бы просто не стала слушать.

Да, не стала бы, мысленно подтвердила Тори, вспомнив то непреклонное, как будто застывшее выражение, с которым он вошел в неубранную квартирку, где она жила вдвоем с мамой. Теперь Тори поняла, что он тоже страдал и ему тоже было больно. Но тогда она видела только холодного и жестокого человека, который приехал требовать, чтобы она возвратилась домой. Ей тогда было восемнадцать, и — в этом Винс полностью прав — она ненавидела Роджера за то, что он сломал Джилл жизнь, за то, как та страдала... Она не стала бы слушать никаких объяснений. Ослепленная ненавистью, она не сумела бы понять, что Винс тоже способен испытывать глубокие чувства...

«Если он хочет, чтобы я вернулась, чего же сам не приехал? Не может, видите ли! Послал тебя, человека, который всегда добивается своего!» — такие слова бросила она Винсу в лицо. Ей было плохо. Невообразимо плохо. Казалось, несчастней ее нет никого в целом мире...

Но в тот раз Винс своего не добился. Мало того, через пару недель Тори собралась и уехала на другой конец света. Потому что испугалась... испугалась Винса. Он имел над ней какую-то странную власть. И она сбежала подальше в надежде освободиться. Она поселилась в Канаде. Сменила фамилию — взяла производную от фамилии отца — и сократила имя. Тори. Она всегда любила, когда ее называли Тори. Но Винс все же нашел ее. Несмотря ни на что, ему удалось разыскать ее.

— Сам бы я никогда не отступился... — Погруженная в свои лихорадочные мысли, Тори даже не сразу сообразила, о чем Винс говорит. — Я ни за что бы не позволил тебе уехать и порвать с ним все связи. Но когда Роджер осознал, что ты даже слышать о нем не хочешь, он мне сказал, чтобы я не наслаивал, сказал: «Оставь ее; пусть живет, как знает».

— И ты, разумеется, его послушал. — Голос Тори звучал обвиняюще. Только она обвиняла не Винса, а скорее себя саму. За свою наивность и слепоту.

— Нет, — спокойно возразил он. — Я решил приглядывать за тобой... Но мне пришлось уехать на пару недель в Штаты, а когда я вернулся и справился о тебе, оказалось, что ты уехала из страны. Мне и в голову не приходило, что ты поменяешь гражданство. Ты была такой юной, такой ранимой, неприспособленной...

— Но я повзрослела, Винс, — заметила с горечью Тори. — И очень быстро.

— Да, наверное.

Тори удивленно взглянула на Винса. Ей почудилось в его голосе если не сочувствие, то понимание. В который раз она поразилась его проницательности. Откуда ему знать, как тяжело было ей, наивной девочке, совершенно одной в незнакомой стране?

— Ты могла бы вернуться к своей семье, — продолжил он и добавил полувопросительно: — Может, мне все-таки стоило попытаться тебя убедить? Не знаю... Но ты всегда мне перечила, да, Виктория? Я так и не понял, за что ты меня возненавидела. И, честно сказать, терялся, не знал, как справляться с той злобой с влечением пополам, которую ты испытывала ко мне, к человеку, который все-таки был двоюродным братом твоей матери.

— Нет! — едва ли не выкрикнула Тори, но они оба знали, что прав все же Винс.

Он рассмеялся и ласково привлек ее к себе. Сначала она удивилась, потому что даже не представляла, что он может быть таким нежным. А потом у нее все перевернулось внутри — она решила, что он собирается поцеловать ее. Но Винс просто прижал ее к себе. Осторожно и бережно, как ребенка. Это вышло так естественно и просто, как будто всю жизнь он только и делал, что держал ее в объятиях... Тори опустила голову ему на грудь, наслаждаясь теплом его сильного тела. Ей было приятно, что он гладит ее по волосам...