— Сначала сядьте…

— Нет, отвечайте немедленно! Я должна знать все! — заклинала Мей, пропуская мимо ушей уговоры Энтони.

— Хорошо. Вот вам правда, вся как есть, без прикрас. У Ника больное сердце. Недавно он пережил инфаркт, — сказал Энтони. — Сейчас врачи борются за его жизнь.

В голосе его прозвучала неподдельная боль — и последние силы оставили гостью. Выражение лица Энтони, суровое и печальное, говорило яснее слов, что положение отца куда серьезнее, нежели следует из последней фразы.

Потрясенная неожиданным известием, Мей пошатнулась. Кухня закружилась вокруг нее, шум в ушах нарастал, заглушая голос собеседника.

Чуть слышно застонав, она схватилась за спинку стула и рухнула на сиденье.

— Нет! Нет!!! — выкрикнула она.

Жгучие слезы потоком хлынули по щекам. Вне себя от смятения и горя, закрыв лицо руками, Мей раскачивалась вперед-назад, безутешно рыдая.

Так близко и в то же время так далеко!

А ведь она могла бы приехать полгода назад! Но Барделл объявил, что не может отпустить ее с работы в такую длительную поездку. Потом это недоразумение с почтой… Или, что еще хуже, Энтони перехватил ее письма! А Барделл все твердил, что отец не отвечает, потому что передумал…

Мей застонала. Все это время она могла бы ухаживать за отцом, с каждым днем узнавая его все лучше и лучше, окружая нежной заботой… А сейчас он при смерти.

— О Боже!.. Бедный мой отец!.. Я и не догадывалась… — всхлипывала молодая женщина.

На руку ей лег мягкий квадратик ткани. Мей жадно схватила носовой платок и прижала к глазам. А что, если ситуацию эту спровоцировал не кто иной, как Энтони? Она вытерла слезы и выпалила:

— Я должна спросить у вас кое-что! Вы… вы спрятали мои письма?

— Я?! — переспросил Энтони, явно потрясенный подобным предположением. — Как я мог? Я и переехал-то сюда только пару недель назад!

Мей со всхлипом перевела дыхание. Значит, ее письма и впрямь затерялись на почте. Неудивительно, что Энтони О'Донегол встретил ее неприязненно. Он отлично знал, что смертельно больной отец написал ей, знал, как много значил для него ответ дочери. А когда никакого ответа так и не пришло, оба — и отец, и Энтони — возненавидели ее, сочли бездушной эгоисткой.

А ведь письмо отца так ее обрадовало! Словами не выразить, как она мечтала об их встрече, как тосковала об отце! Проделала такой путь, казалось бы, вот он, долгожданный миг… Тут-то у нее и отняли последнюю надежду. Да, более жестокого удара судьба ей не наносила!

Мей дали шанс любить и быть любимой безо всяких условий и оговорок. Узнать самую чистую, самую бескорыстную любовь — любовь, связывающую родителя и дитя.

Бедный отец. Он смертельно болен… Руки Мей, словно налившись свинцом, бессильно упали на стол. Она склонила голову — влажная щека легла на мягкую ткань рукава — и дала волю слезам. Рыдания сотрясали все ее тело, в груди стеснилось, в горле першило.

Смутно, точно издалека, до нее донесся голос:

— Простите, мне нужно отлучиться.

Послышался звук отодвигаемого стула. Энтони встал и стремительно направился к двери, словно слезы гостьи несказанно его раздражали и ему не терпелось унести ноги из кухни.

— Не уходите, — всхлипнула Мей.

Но он уже скрылся за дверью.

Губы бедняжки дрожали. Ей так и не удалось переубедить упрямца. Он считает ее лгуньей и обвиняет в том, что она причинила боль смертельно больному старику.

Энтони О'Донегол знает Николаса, заботится о нем. Но ведь и она тоже часть Николаса! Она — одна-одинешенька в чужой стране, усталая, потрясенная, напуганная… Он же не слепой, он видит, как много значит для нее встреча с отцом!

Как он может бросить ее на произвол судьбы? Неужели ни капли жалости к ней не испытывает? Мей с досадой ударила кулаком по столу. Ну почему все мужчины такие эгоисты? Почему они не способны почувствовать чужую боль как свою?

Губы жег мерзкий привкус обиды и гнева. Мей зарыдала так, словно сердце ее вот-вот разорвется от муки, оплакивая отцовский недуг и собственную горькую участь, ненавидя жестокосердного Энтони и его возмутительное бездушие.

Энтони сам не помнил, как выбрался из кухни. Все оказалось куда тяжелее, чем он думал.

Он рывком распахнул дверцу холодильника, извлек одну из бутылочек, другой рукой схватил устройство для подогревания молочной смеси и со всех ног бросился в детскую. Да, конечно, пока он выслушивал излияния гостьи, Бекки проснулась и теперь громко возмущалась тем, что о ней забыли.

— Кто-кто, а ты всегда выберешь нужный момент, — обреченно вздохнул Энтони. — Подожди-ка минутку. Сейчас воткну эту штуку в розетку… А теперь иди-ка на ручки. Да хватит плакать, все уже хорошо. Я здесь, я тебя защищу…

Защитишь ли? — ехидно осведомился все тот же внутренний голос. Не ты ли сам терзаешься совестью, всерьез раздумывая, а не позволить ли этой девице занять законное место в семье? Да ты готов без борьбы уступить собственную плоть и кровь посторонней женщине!

Энтони стиснул зубы, гоня навязчивые мысли, и принялся расхаживать взад-вперед по комнате, успокаивая дочку ничего не значащей болтовней и пытаясь в то же время взять себя в руки.

— Ну, тише, маленькая, тише. Уже почти готово, — приговаривал он, наклоняясь и на мгновение прижимаясь щекой к розовой детской щечке, — так ему хотелось ощутить близость хоть одной живой души. — Я просто разрываюсь между вами, — посетовал он. — Ник, ты, теперь вот она…

Лоб Энтони прорезала глубокая морщина. Ни за что на свете не согласился бы он заново пережить последние полчаса. Душераздирающие рыдания Мей чуть не сокрушили его защитные бастионы и затронули сердце куда сильнее, чем он ожидал.

Не следовало пускать эту женщину в дом. Черт бы подрал все эти морально-этические принципы! Дескать, играть надо по-честному. Вот и доигрался. Позволив Мей открыть рот, он совершил роковую ошибку. Уж слишком она ранима, слишком открыта и доверчива… Да полно, так ли это? Один раз его уже обвели вокруг пальца — легко и непринужденно.

Энтони нахмурился, заново переживая прошлое. Тогда ему не удалось защитить Николаса, как он ни старался. И последствия были ужасны. Молодой человек в гневе стиснул кулаки. На сей раз он любой ценой оградит старого друга от угрозы, что, возможно, таит в себе появление незваной гостьи.

Эта Мей — сплошной клубок противоречий.

Вызывающе ярко одетая, требовательная, и при этом такая эмоциональная, такая впечатлительная и чуткая! Энтони фыркнул. При всем ее обаянии подобное сочетание качеств — смертельная комбинация для больного старика, что нуждается в тишине и покое.

Однако, изнывая от страха за Николаса, Энтони с трудом боролся с желанием заключить в объятия это трепетное, хрупкое существо, прижать к груди, дать понять, что он разделяет ее горе и всей душой ей сочувствует… Останавливала его только тревога за будущее Ребекки. Поэтому, вместо того чтобы пойти на поводу у чувств, Энтони внимал голосу здравого смысла.

— Все готово, — ласково прошептал он ребенку. — Смотри: вот твоя еда. Ради такой вкуснятины стоило чуть-чуть подождать, верно? Ох ты, какие крупные слезки…

Серые глаза потемнели, точно небо перед грозой. Не так давно ему уже доводилось наблюдать рыдания вроде тех, что сотрясали Мей. Тогда Корал молила и заклинала Энтони сохранить в секрете ее признание. Из жалости к умирающей он дал слово — чтобы та спокойно отошла в мир иной. И еще потому, что хотел защитить Николаса.

С тех самых пор он барахтается в болоте лжи и обмана. Но больше он на эту удочку не попадется…

Малышка жадно сосала бутылочку. Энтони поневоле залюбовался сосредоточенным, серьезным личиком девочки. Блаженная невинность… Как она трогательно-беззащитна! Он никогда не смог бы расстаться со столь бесценным подарком — с собственным ребенком.

— Эта женщина может отнять тебя, — сообщил Энтони дочке. При одном этом предположении глаза его яростно вспыхнули, а сердце неистово заколотилось в груди. — Я такого не допущу! — исступленно поклялся он.