– …и помогать вам. То есть в первую очередь, конечно, ему – ведь он мой сын. При всем при этом я ставлю тебе только одно-единственное условие: мальчик должен знать имя своего настоящего отца. То есть мое. И еще – он должен знать и уважать меня. А для этого я, конечно, буду проводить с ним как можно больше времени. Ты знаешь, я ведь очень хорошо устроился в жизни, можно даже сказать, что мне повезло. У меня четыре магазина. Торгую офисной техникой, компьютерными играми, музыкальными дисками, но главное – компьютерами. «Барс» – как тебе такое название фирмы? Потрясающе красивое животное, хищное, быстрое, сильное. Видел его вживую, представляешь, в прошлом году с ребятами на сафари в Африку ездил… да, представь себе! Вообще я должен тебе сказать, что я изменился. Пережил в себе такую, если ты помнишь, импульсивность, непредсказуемость – оказывается, все это очень вредит делу. Стал классически расчетливым бизнесменом. Обзавелся связями, новыми друзьями – многое можно суметь сделать за пять лет, если задаться целью. А я ей задался. И как раз в то время, когда мы расстались. Не думай, что только тебе одной было тяжело. Мне наш разрыв тоже кое-чего стоил.

– Неужели?

– Не надо иронизировать, Вера. Хочешь верь, хочешь – нет, но я по-настоящему тебя любил.

– Любил? Ты меня любил?! – крикнула я так, что нас оглянулись прохожие. – «Любил»! Милый мой, да ты и понятия не имеешь о том, что в принципе значит это слово – любить! Ведь ты же выгнал нас – меня и своего сына, который к тому времени еще даже не родился! Сунул какие-то деньги и вынес чемодан на лестницу, не дав себе труда хотя бы посадить в такси, а ведь я была беременна! После этого ты будешь говорить, что ты – любил? Ведь за все это время ты даже не удосужился узнать, где я, что со мной, как я живу, – да что там, просто поинтересоваться, жива ли я вообще!

– И тем не менее я тебя любил. Ведь это ты ушла от меня.

– Да, после того, как ты предложил мне сделать аборт!

– На тот момент мне казалось, что так будет лучше для нас обоих… И потом, тут имела место еще и принципиальная сторона. Я очень не люблю, когда мне перечат. Особенно женщины. И вовсе не потому, что я считаю себя таким уж непогрешимым. Вовсе нет. Но я мужчина, и последнее слово всегда, чего бы этого ни касалось, должно оставаться за мной. А ты пыталась меня поломать, заставить жить так, как я не хотел, – если хочешь знать, вот в чем была твоя ошибка. Скажу больше – если бы позвонила мне тогда, месяца через полтора-два спустя после того, как ушла… Тебе же это ничего не стоило – позвонить? Так вот, если бы ты сделала это, все-все могло бы быть по-другому. Но прошлого не вернешь, как говорят в ваших телесериалах. У нас с тобой есть только настоящее, и оно вполне материально… Наше с тобой настоящее имеет рост, вес, имя. Его зовут Ванечка. И ты должна думать о нем. И при этом считаться с моим мнением, потому что я, во-первых, мужчина, во-вторых, отец этого ребенка, ну а в-третьих… а в-третьих, я всегда сумею настоять на своем, – добавил он, и его улыбка вдруг показалась мне холодной и неприятной.

– Вот как? Интересно. Ну и на чем же ты хочешь настоять на этот раз?

– На том, чтобы принимать участие в воспитании своего сына.

– А не поздновато ли ты спохватился?

– А вот этот вопрос я не собираюсь с тобой обсуждать.

И снова – в который раз! – в голосе его отчетливо звякнуло железо. Сергей не просто хотел – он был совершенно уверен, что и в этот раз все будет так, как захочет именно он. И тут я впервые подумала о том, что именно этой черты характера так не хватало моему мужу. Он никогда не диктовал мне, как поступать. И никогда не пытался ни в чем выставить меня виноватой. В глубине души я, наверное, слегка презирала его за это. Ведь мой первый мужчина приучил меня совсем к другому положению – он даже мысли не допускал о том, что у меня может быть какая-то своя свобода. «Вот в чем и была ошибка», – подумала я.

И остановилась.

– Ладно, Серый, поговорили, и будет, – впервые за все время нашей встречи я назвала его этим принятым когда-то между нами прозвищем и удивилась тому, как некстати оно прозвучало. – Не могу сказать, что я была рада тебя видеть… хотя утверждать обратное тоже не взялась бы. Только знаешь что, мой милый, со своими претензиями на отцовство ты все-таки сильно опоздал. У моего сына, слава богу, есть мать и отец… И поверь мне, не самые плохие. Он счастлив, и незачем сегодня разбивать ему жизнь. Я тебе просто этого не позволю.

– Что? – Он остановился, не веря своим ушам. – Ты – мне – не позволишь? Ты – не позволишь – мне?!

– Ваня! – крикнула я. Мальчик вздрогнул, оглянулся, бросил наземь машинку, которую минуту назад с увлечением возил по земле, жужжа и бибикая на разные голоса, и бросился ко мне.

– Ванечка, пойдем домой, – сказала я, снова беря его за руку.

– Я не доиграл…

– Мы уже долго гуляем, милый. И потом, нас уже, наверное, ждет папа.

Мы пришли домой. И готовили ужин, и бегали по квартире, изображая гоночный мотоцикл, и по телефону звонили папе, который все-таки задерживался. И ждали его, залезая коленками на подоконник, а когда Юра появился во дворе под аркой – забарабанили в стекло с такой силой и азартом, что, не удержав равновесия, кубарем скатились вниз, на пол, только чудом не расшибившись.

– Папа! – закричал Ванечка, как только Юра показался в проеме входной двери. – Папка, знаешь, как я тебя люблю?!

– Ну как? – слышала я смеющийся Юркин голос.

– Как дерево!

– Почему?

– Потому что оно крепкое!

Я оставалась на кухне, наклонилась над духовкой, молясь про себя, чтобы краску, прильнувшую к щекам при первых же звуках Юриного голоса, можно было бы списать на жар от духового шкафа. Но, как видно, я плохо знала собственного мужа и… саму себя тоже. Стоило только его высокой фигуре со счастливым Ванечкой на загривке возникнуть на пороге кухни, как между нами возникло напряжение – так бывает, когда чувство вины перехлестывается через край и инстинкт самосохранения заставляет перекладывать свою неправоту на другого. Я смотрела на Юру, бережно придерживающего за ножки оседлавшего его Ванечку, и безуспешно старалась подавить закипавшую во мне волну раздражения: ну почему, почему, думалось мне, почему ты выбрал такой извилистый путь к моему сердцу – через любовь моего ребенка? Разве это справедливо? Разве ты не ждешь, что рано или поздно я вознагражу тебя за эту нереальную преданность? Своей непорочностью – если это слово вообще может применяться к мужчине – и идеальной мужественностью муж не оставил мне выбора: я осуждена на вечную благодарность к нему – за себя, за Ванечку, за общий благополучный фон нашей жизни – и на вечную скуку этого благополучия, потому что нет никакой надежды на то, что когда-нибудь что-нибудь изменится…

– Что случилось? – спросил он. Не дождавшись ответа (я отвернулась к плите и сделала вид, что целиком поглощена приготовлением ужина), Юра еще с минуту постоял на пороге, а затем, ни слова не говоря, спустил Ванечку на пол и направился в ванную мыть руки.

– Мы ходили гулять, есть мороженое и разговаривать с каким-то дядей! – докладывал Ванечка, следовавший за отцом буквально по пятам. – А потом мама плакала, а я нисколько не плакал, вот! Правда, что я молодец?

Юра что-то ответил ему – я не вслушивалась, готовясь встретить немой вопрос, вставший у мужа в глазах, как только он вернется на кухню. И увидела этот вопрос.

– Садись. Поужинаем, и потом я все тебе расскажу, – сказала я устало.

Муж наклонил голову, но не сказал ни слова. В последнее время я стала замечать за ним это – молчаливое согласие со всем, что бы я ни говорила. Было в этом что-то очень настораживающее. Какая-то неуютность. Очень не похожее на те попытки поговорить, понять, поддержать, предпринимаемые Юрой совсем недавно. Мой муж менялся, но сегодня (тем более сегодня!) эти перемены в нем как-то не слишком меня занимали.

Мы сели напротив друг друга и разыграли стандартную картину ужина в хорошей семье. Легко и свободно чувствовал себя только Ванечка; между мною же и Юрой как будто пролегла широкая и холодная, как замерзшая река, полоса отчуждения. В другое время это меня бы встревожило. Но именно сегодня было как-то все равно.