— Надо достать пару палаток, — сказал Расул Расулович. — Ты поищи завтра, Саша. Может, у геологов… И списочек участников похода набросай. Хоб?

— Сделаем, Расул Расулович.

— Прекрасно… вопросы есть?

Меня мучил один вопрос. Я отважился и, будто мимоходом, спросил:

— Расул Расулович, кого назначим старшим?

В комнате горела только настольная лампа с черным, похожим на лошадиное копыто абажуром. Мне были видны лишь освещенный белым светом лист бумаги, правая рука редактора и кончик его острого и темного от жестких коротких волос подбородка.

— Я думаю, надо подобрать толкового и расторопного человека, — сказал Расул Расулович. — Горком поможет. Не волнуйся…

В душе у меня беззвучно оборвалась какая-то нитка. Она связывала меня с тем делом, которое я решил распутать и довести до победного конца вместе с Олимом, Муслимой и сибирским мальчишкой Игнатом. Теперь это дело у меня хотели отнять и поручить какому-то «толковому и расторопному человеку».

Я стоял возле редактора и ждал, хотя ждать мне было уже, по существу, нечего. Расул Расулович прочел юнкоровскую заметку, подчеркнул что-то красным карандашом и спросил:

— Ну, что у тебя еще?

— Больше ничего, Расул Расулович.

Он взял новую заметку, перелистал странички, посмотрел на подпись и положил возле себя.

— Ты, Саша, сходи к Игнату. Расскажи ему о походе. Хоб?

— Хоб, Расул Расулович.

— Надо, чтобы он скорее перезнакомился с ребятами и подружился.

— Хоб, Расул Расулович, хоб…

Утром в редакцию я не пошел. У меня было задание — достать две палатки. Я надел для солидности свою новую клетчатую куртку, нацепил галстук и вышел из дома. И тут возле самого крыльца я увидел Олима Турдывалиева. Глаза у него были заспанные, штаны и рубаха смяты. Похоже, этот гражданин всю ночь сидел на скамейке у подъезда и ждал меня.

Я поздоровался с Олимом и даже справился о его здоровье. Олим пожал руку, ответил, что на здоровье не жалуется, и зашагал рядом со мной. Он даже не спросил, желаю я или не желаю, чтобы всякие посторонние тащились за мной хвостом.

Идти рядом с человеком, который считает тебя своим другом, и молчать неприлично. Тем более Олима молчаньем не воспитаешь. Не такой это человек. Я рассказал Олиму про вчерашний разговор с редактором и еще про то, что я иду сейчас к геологам доставать палатки для похода. В путь отправится десять ребят. Разумеется, самых деловых и расторопных.

Олим услышал про поход и сразу же просиял. Это был человек практической складки. Загибая один палец за другим, он начал подсчитывать, сколько мы возьмем в поход крупы, сахару и так далее. Не упустил Олим и чисто административные дела. Меня он назначил на пост начальника похода и главного распорядителя кредитов, себя — заместителем, Муслиму — поваром и медицинской сестрой, а Игната — завхозом, поскольку он человек расчетливый и бережливый.

Должность заместителя как-то сразу придала Олиму особый вес и осанку.

— Между прочим, палатки мы достанем в два счета, — сказал он, — У меня во Дворце пионеров знакомый. — Пойдемте, рафик Нечаев. Со мной не пропадете.

Олим подробно проинструктировал меня, куда именно идти, с кем говорить и как выпрашивать эти палатки.

— Во Дворце есть секция «Изучай свой край», — сказал Олим. — Там этих палаток тьма.

— Им же самим нужны…

— Не, им не нужны, — сказал Олим, — Они энциклопедию зубрят.

— Сочиняешь?

— Между прочим, Александр Иванович, я не сочиняю. В прошлом году они везде ходили, даже в Гарме были. А теперь там вместо руководителя чурбан. Честное слово!

Я сделал Олиму замечание. Нельзя разбрасываться такими словами. К тому же взрослые — есть взрослые. Дети не всегда в состоянии понять и оценить их поступки.

Олим смотрел в землю. По лицу его неровными пятнами разлился густой румянец. Пальцы на руках чуть-чуть вздрагивали. Мне стало жаль его.

— Ты, Олим, не обижайся, — сказал я. — Кто-то распустил слухи про вашего руководителя, а ты повторяешь. Так нельзя…

— Я не от других знаю, — глухо сказал Олим, — я знаю от себя. Я у него в секции был. Он меня кружком обвел.

— Каким кружком?

— Обыкновенным. Я говорю: «Хватит энциклопедию зубрить, пошли в поход», а он говорит: «Это не твое дело. Я тебя кружком обведу».

— Интересно… А дальше что?

— Ничего. Взял журнал и обвел мою фамилию кружочком. После этого я секцию бросил. А больше ничего не было. Это все.

Мы шли с Олимом молча, занятые каждый своими мыслями. Из головы у меня не выходил дурацкий карандашный кружочек. Я понимал, что переживать, в сущности, нечего. На кружочек надо плюнуть и забыть. И все же на душе было муторно. Что ни говорите, а это очень неприятно — жить и знать, что твоя фамилия обведена кружочком.

С палатками у нас никакой волокиты не было. Директор Дворца пионеров принял нас, как министров. Усадил на стулья, угостил газировкой из сифона, а потом сел к столу и написал записку на склад.

— Может, вам еще что-нибудь надо? — спросил он, — Вы не стесняйтесь. Мы сейчас в поход не пойдем. У нас тут… В общем, у нас нет пока подходящего руководителя.

Мы простились с директором и пошли на склад. Олим был недоволен мною.

— А чего вы топориков не взяли? — спросил он. — Директор же давал.

— Топорики не нужны.

— Между прочим, Александр Иванович, вы ошибаетесь.

— Ладно. Прекратим.

— Как хотите…

Дальше мы шли молча. Я не стал объяснять Олиму, что начальником похода будет кто-то совсем другой и я не имею права брать на складе походные котелки, топорики, бинокли, компасы и так далее. Кто я, в самом деле, — техническое лицо, джин в бутылке, туманность Андромеды, грузчик, которому поручили доставить палатки? Не сказал я Олиму и про него самого. Возможно, и его ждут неприятные сюрпризы. Зачем зря расстраивать?

На складе мы долго шуровали в ворохе жестких, пропахших солнцем и травами палаток. Мы с Олимом взмокли от усердия, но зато выбрали самые легкие, самые прочные и самые непромокаемые палатки. Олим взвалил на плечо одну, я другую. Крякнули, посмотрели друг на друга и тронулись в путь.

Мы отнесли палатки в редакцию. После этого я пошел к Игнату выполнять поручение Расула Расуловича.

Двор Муслимы был обнесен вокруг дувалом. По тоненьким жердочкам карабкался вверх дикий виноград. Игнат сидел под деревом на круглом трехногом табурете: Левой рукой он придерживал на сапожной лапе туфель Муслимы, а правой вколачивал в подметку гвозди. У ног Игната валялось еще несколько пар старых туфель и рыжие муки с отставшей подошвой. Рядом на фанерном ящике стояли банки с клеем и гвозди, лежал моток дратвы и кусок желтой липкой канифоли. Над ящиком кружила синяя, как дым, стрекоза.

Восемьдесят восемь дорог i_007.png

Я поздоровался и стал смотреть, как работает Игнат. Я всегда завидовал людям, которым труд в радость. Хотел сам работать легко и красиво, без нажимов и толчков в спину. Я стоял возле Игната и смотрел, как стучит-играет по каблуку и подошве молоток. Хорошо!

Молоток сам просился мне в руки. Но у меня уже был кое-какой опыт. Я знал, что легкость и простота наживаются трудом большим и въедливым. Я смотрел на Игната и помалкивал.

Игнат отложил в сторону готовый туфель, взял другой.

— Я к тебе по делу, Игнат, — сказал я. — Мы скоро идем в поход, искать Лунева.

— Я знаю, — сухо сказал Игнат. — Мне рассказывали.

— Ты недоволен?

Игнат не поднял ресниц. Он надел на железную лапу туфель и стал примеривать к нему кусок рыжей морщинистой кожи. Прибил для начала двумя гвоздями, обвел шилом линию вокруг и сказал:

— Как хотите, Александр Иванович, а я с вами не пойду. Вам игрушки играть, а мне надо дядьку найти. Мать совсем извелась. За чужой щекой зуб не болит!

Я растерялся. Откуда у Игната такое пренебрежительное отношение к друзьям и делу, которое для всех нас уже стало близким и своим?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: