― В 1942 году, ― ответила Айви, словно то произошло совсем недавно, а не пятьюдесятью годами ранее.

― Вот оно как, ― все, что удалось придумать Тому в качестве ответа.

― Ну, разве вы не видите? У нее был натренированный глаз. Она всегда была наблюдательной, но они научили ее, как этим правильно пользоваться в военное время, когда от этого зависят жизни людей. Если бы она позволила немецкому бомбардировщику пролететь над головой, не перехваченным нашими истребителями, то были бы разрушены улицы, полные домов. Это большая ответственность.

Вероятно, Хелен с Томом показались ей недостаточно впечатленными, потому как она продолжила: ― Как легко люди забывают о том, через что мы прошли. Тысячи людей умерли в наших городах во время бомбежек.

― Так значит, она была обучена замечать разное, ― мягко начал Том, а затем напомнил ей, ― но то было довольно давно, даже в семьдесят шестом году.

Она ощетинилась.

― Мистер Карни, если моя сестра была способна увидеть разницу между «Спитфайр» и «Мессершмитт» на высоте двух тысяч футов в облачный день и при помощи всего пары биноклей, я чертовски уверена, что она могла точно описать крупного мужчину, идущего через поле ясным днем, даже тридцать лет спустя!

Том почувствовал, что теперь она на него зла.

― Понял, ― но он еще не закончил.

― Тогда существовали команды из трех человек, ведущие наблюдения на постах, утро, день и ночь, в любую погоду. Они сканировали небо в радиусе десяти миль. У них было устройство с прицельной стрелой, которое они использовали, чтобы сосредоточиться на самолете, размерами не более крошечной темной точки на небе. Им нужно было вычислить его высоту, скорость и направление с земли. Вы думаете, вы бы так смогли, мистер Карни?

― Уверен, что не смог бы.

― А моя сестра могла. Она связывалась с Операционным Штабом в Дареме, и они высылали истребители на перехват вражеских самолетов на основе ее сообщений. Ее корпус был известен, как глаза и уши ВВС.

― Все же полиция не восприняла ее слова всерьез? ― осторожно спросила Хелен.

― О, поначалу, восприняли. Начали с того, что вы так помогли, миссис Боуэс, не знаем, как и отблагодарить вас, миссис Боуэс, выпьем еще чашечку чая, спасибо, миссис Боуэс.

От воспоминания она сжала зубы.

― А затем, позже, вы не могли хорошо рассмотреть его, Лилли, не с такого расстояния, Лилли, не в вашем возрасте.

Она покачала головой.

― Какое безобразие.

― Что изменилось? ― спросила Хелен. У нее имелась своя версия, но ей было интересно, что думала по этому поводу пожилая леди.

― Понятия не имею. То они наслушаться об этом не могли, а вот уже отмахнулись от ее слов. Они даже не дошли до суда. Не знаю, ― сказала она. ― Это вы ведете следствие. Вы мне и скажите.

― Думаю, потому что у них не было других улик против Эдриана Уиклоу, кроме показаний вашей сестры, ― сообщила ей Хелен. ― Если бы они не прислушались к ее словам, то вообще бы не вышли на него, но они не могли доказать, что это он похитил Сьюзан Верити, и не хотели, чтобы пожилая леди давала показания. Они беспокоились, что оправдательный приговор по одному эпизоду может подвергнуть угрозе вынесение обвинительных приговоров по другим эпизодам.

Теперь ее лицо заметно прояснилось.

― Вы и правда так считаете?

― Да. Еще я считаю, что, если бы они нашли время объяснить это вам и вашей сестре, вы бы обе все прекрасно поняли и приняли. Вместо этого, они пошли легким путем и отмахнулись от нее, как от чудаковатый старой леди, которой, как мы знаем, она не являлась.

Айви, казалось, начала изрыгать пламя.

― Моя сестра отправилась в могилу, будучи разгневанной на то, как они с ней обошлись. Я видела его, Айви, говорила она мне каждый раз, как лицо этого злого человека показывали по телевизору.

― И я не виню ее.

― Значит, вы верите ей? ― спросила она требовательно. ― Вы думаете, она видела в тот день Эдриана Уиклоу?

― Да, ― ответила Хелен, на которую произвел впечатление рассказ Айви о военной работе Лилли. ― Верю, что видела.

«Но, если бы Эдриан Уиклоу на самом деле находился в деревне в тот день, ― подумала Хелен, ― как он мог быть не виновным в судьбе Сьюзан Верити и зачем ему это отрицать, кроме как создать путаницу?»

***

― Я надеялся, что вы уже поняли, детектив. Я мог умереть в любую секунду, ― весело напомнил Уиклоу Брэдшоу, когда они обсудили главы его мемуаров, прослушные Брэдшоу. ― И что бы вы делали?

― Вы можете закончить это в любой момент, ― напомнил ему Брэдшоу. ― Просто расскажите нам, где захоронены тела.

Уиклоу сделал вид, что обдумывает предложение, а затем произнес:

― Я так не думаю. Знание ― власть, Йен, а власть нужно заработать. Вас ожидают блистательные призы.

Он дразнил Брэдшоу.

― Все, что вам нужно сделать, задействовать свои мозги и сказать мне, почему я это совершил.

― Это была месть.

― Что было? ― спросил Уиклоу. ― Продолжайте.

Сейчас он казался обрадованным, наклонился вперед на своем стуле, в нетерпении снова поиграть в свои маленькие игры. От этого Брэдшоу стало дурно, он не хотел развлекать этого ублюдка.

― Убийства. Никто прежде не признавал вашего ума и ваших талантов. С возрастом ваше недовольство положением вещей росло, и вы захотели наказать общество. Лучший способ кого бы то ни было наказать ― забрать самое ценное. Поэтому вы похищали детей.

― Интересная теория. Что заставило вас прийти к такому выводу?

― Дело, о котором я читал. О «Синем воротничке» в Америке с очень высоким IQ, но невыдающимися перспективами, он решил отомстить миру, убив семь женщин, получивших образование в колледже. Поначалу они думали, что у того был неизвестный сексуальный мотив, но оказалось, он убивал их от зависти. Если он не мог получить хорошую жизнь, то забирал ее у других. Он утверждал, что забирал нечто ценное у мира, который его не замечал.

― Рад, что вы упорно поработали, Йен. Вы собрали информацию о вашем субъекте, и это отрадно. Вероятно, такой могла бы быть и моя причина. Она довольно правдоподобная, как мне кажется.

Он откинулся на спину, а его лицо помрачнело.

― Но, увы, сейчас вы не ближе к правде, чем тогда, когда впервые вошли в эти двери. Однако балл за старания, ― заключил он.

― Как я узнаю? ― с вызовом спросил Брэдшоу, ― был ли я прав? Вы можете сказать мне, что я неправ, не важно, что я скажу.

― Я так не поступлю. Обещаю.

― Ваши обещания немногого стоят. Не уверен, что хочу продолжать играть с вами в эту извращенную игру, Уиклоу.

― Не думал, что у вас есть выбор. Вы подчиняетесь приказам, ― заметил он. ― Полагаю, от этого многое зависит. Как мне думается, несколько больших карьер. Уверен, что вы оказались со мной в ловушке, пока все не кончится.

Он улыбнулся.

― Или пока я не умру. Вы тоже заключенный.

― Я не обязан ничего делать, ― сказал ему Брэдшоу. ― Я могу уйти в любой момент, и плевать я хотел на последствия. Это не я ожидаю прихода смерти.

― Как поэтично вы выражаетесь, ― сказал Уиклоу. ― Тогда я поклянусь. Я поклянусь, что, если вы обнаружите правду, я сознаюсь.

По глазам Брэдшоу Уиклоу понял, что детектив впечатлен его словами.

― Тогда хорошо. Я клянусь могилой моей дорогой, покойной матери, которая значила для меня больше всего в этом ненормальном, морально разлагающемся мире. Ну, как звучит?

Звучит серьезно, но Брэдшоу не хотел в этом признаваться, так что ничего не произнес.

― Что ж, вернемся к началу, ― весело уведомил его Уиклоу. ― Но продолжайте в том же духе. Правда где-то там, ― он имел в виду свою книгу, ― и я уверен, что, в конце концов, вы ее обнаружите.

Он улыбнулся Брэдшоу, от чего детектив инстинктивно захотел отодвинуться от убийцы.

― У меня очень хорошее предчувствие насчет вас, Йен.

Глава 37

Когда Хелен вошла в дом, Том уже вешал трубку. По довольному выражению его лица, она предположила, что он разговаривал с Леной ― снова. Их долгие беседы стали характерной чертой практически каждого вечера, с тех пор как Хелен столкнула их вместе в баре отеля. Но она ошибалась.

― Я только что разговаривал с Маршем Младшим, ― сказал Том. ― Он, наконец, взял трубку.

Они пытались поговорить с мужчиной на протяжении многих дней, звоня ему или просто заезжая к нему, но что бы он ни делал на своей ферме, из-за этого он, определенно, проводил большую часть времени вдали от дома.

― Сын фермера? ― спросила Хелен. ― Что он сказал?

― Он согласился поговорить с нами о своем отце.

― Супер.

― Но только на выходных, потому что он слишком занят саженцами, ― Том рассмеялся и изобразил грубоватый голос фермера: ― «Моей земле все равно, какой сегодня день», этим он хотел сказать, что наши расследования не идут ни в какое сравнение с его трудами. Он согласился увидеться с нами после чая в субботу. Тогда или утром в воскресенье. Ты как?

― Отлично, ― ответила она, а затем вспомнила, где ей надо будет быть. ― Ох, нет. На самом деле, я не могу. Мне нужно поехать повидаться с Питером.

― Ну, ладно, ― произнес он без энтузиазма.

― Это важно.

― Конечно.

― Нет, правда, важно. У его родителей серебряная свадьба, мне полагается быть там.

― Играть из себя прилежную невестку.

― Нет, ― ответила она. ― Я его девушка, поэтому меня пригласили на их вечеринку.

― И как давно ты уже его девушка?

― Ты знаешь, как давно.

Сейчас он начал ее раздражать.

― Со времен университета.

― Верно.

― Что значит «верно»?

― Это значит, что к настоящему моменту, они считают тебя будущей невесткой, вот и все. Я не устраиваю тебе допрос, Хелен, я просто говорю, что понимаю, почему они хотят, чтобы ты там была, и почему он ожидает, что ты там будешь. Ты для них практически член семьи... но это же неплохо, верно? То есть, если тебя это устраивает.

― Конечно, меня это устраивает. Я давно знакома с Полой и Реем, но все совсем не так.

― А как?

― Так! Мы не женаты...

Она собиралась сказать пока, но передумала, потому что знала, что Том начнет выспрашивать у нее, когда свадьба.