— Молодец, сестрица! Просто восхитительно! Убила двух зайцев, — похвалила меня Сесиль и улыбнулась еще шире. — Правда твоя улыбка была не слишком приличной, и можно даже сказать — вызывающей.

Я нахмурилась и посмотрела на девушку сердитым взглядом. Не хватало, чтобы и эта тихоня вздумала называть меня "не леди". Оленьи глаза лукаво смотрели на меня из-под длинных густых ресниц. Уголки ее полных губ вздрагивали. Видимо она пыталась сдержать смех. Это нисколько не вязалось с ее внезапно ставшим серьезным личиком.

— Полно тебе, сестрица злиться. Я сейчас схожу за маменькой, и мы втроем откланяемся, — примирительно отозвалась Сесиль, ободряюще пожимая мою руку и убегая в сторону рояля. Я с досадой прикусила губу, осознав, что меня безумно тянет посмотреть в ту же сторону.

Когда мы с фальшивой дружелюбностью попрощались с хозяйками дома, в этот момент дамы уговорили Дэниэля Баринского сыграть еще одну композицию. Он кивнул и подчинился просьбе большинства. Последнее, что я увидела, покидая зал, было то, что Лидия вновь вернулась на свое место на рояле. Карие глаза "красавчика" встретились с глазами Лидии, и на его чувственных губах заиграла знакомая мне кривоватая усмешка. Лидия ответила ему восторженной улыбкой. Эту сладкую парочку я прекрасно видела в профиль. Меня, как с ушат, окатило непонятное чувство холодной злости. Я стиснула зубы и вышла прочь из зала, под аккомпанемент веселой мелодии наигрываемой Дэниэлем.

По дороге домой наступила тягостная тишина. Каждая, сидящая в открытом экипаже, молча размышляла о своем, я же пялилась во тьму южной ночи и думала о том, как мне вытащить у Баринского Часы Времени. Уставший за день мозг отказывался работать, и поэтому пришлось прекратить мучить его, отложив все раздумья на завтра. Я настолько устала, что моя горничная смогла каким-то чудом стянуть с меня платье, расплести волосы и натянуть ночную сорочку. Велев распахнуть настежь окно и зашторить его, я беспомощно повалилась на кровать, и тут же провалилась в забыть

Утром, следующего дня, я проснулась с дикой головной болью, тяжело пульсирующей в висках. Во рту было сухо, как в пустыне, и тут с запозданием осознала то, как много вчера выпила, казалось бы, такого, легкого на первый взгляд, вина. Невольно скривив губы, я села в постели. Вино оказалось слишком коварным. Таким же, каким являлся и сам Дэниэль.

— А ведь он меня предупреждал, чтобы я много не пила. Знал он прекрасно, о чем говорит… Гаденыш… — тихо прошипела я сквозь зубы, осторожно расправляя под собой постель.

Влажный шелк простыней сбился подо мной в валик. Судя по тому, что в окна уже не заглядывали лучи утреннего солнца, был день в разгаре, и возможно, уже далеко за полдень. В распахнутое окно вливался знойный летний воздух, ветер колыхал тяжелые шторы и создавал движение воздуха в спальне. Я откинула еще влажные и спутанные ото сна волосы со лба и плеч, и слезла с кровати. Резким движением я раздвинула шторы, и в лицо дунул сухой жаркий ветер, пахнущий кипарисами и далеким морем. Он разметал мои волосы по плечам, осушая влажное лицо, но, не принося долгожданной прохлады. Я блаженно зажмурилась, мечтая о том, чтобы головная боль прошла, и наконец-то наступило желаемое облегчение.

Я неспешно отошла от окна, потянулась к колокольчику и медленно взяла его с бархатной подушечки. Мир перед моими глазами начал медленное вращение и пришлось сесть на кровать, чтобы не упасть.

"Мила даст мне свой волшебный отвар и все как рукой снимет! Твою мать! Это же надо было так надраться! Хорошее у них вино… По мозгам бьет… будь здоров!" — мысленно ругалась я, скривившись от пульсирующей в висках боли.

Серебристый звон колокольчика показался мне оглушительным. Я поморщилась и отбросила его. Колокольчик жалобно звякнул о тумбочку и обиженно замолчал, упав на бок. Изнеможенно я прислонилась виском к столбику кровати, чувствуя щекой прохладу гладкой ткани полога.

В этот момент тихо отворилась дверь и в комнату вошла Мила. Я обессилено сидела на кровати и взирала на нее. Когда служанка узрела меня, измученную головной болью, то она поменялась в лице.

— Габриэль! Вам плохо?! — воскликнула горничная и, всплеснув руками, подлетела ко мне. — На вас лица нет… Ах, барышня…

— Да, Мила, — прохрипела я, закрывая лицо ладонями. — Принеси мне, пожалуйста, отвар, который мне давала вчера утром.

— А еще, вели наполнить ванную прохладной водой, — простонала я, отводя руки от лица.

— Как скажете, барышня, — Мила порывисто присела в реверансе и как метеор выбежала из комнаты.

От ее быстрых передвижений у меня зарябило в глазах, и мир вновь поплыл. Я скривила губы, припоминая, как залпом выпила два больших бокала вина практически без закуски, а также вспомнился насмешливый мужской баритон и алая искорка тлеющей сигары в тяжелой тьме летней ночи. Прикрыв глаза, я с особым удовлетворением вспомнила, как послала Баринского к черту на кулички.

Если бы в данный момент у меня не болела голова, мне бы непременно сделала что-то из ряда вон выходящее, но не сейчас, когда не в состоянии без особых усилий улыбнуться. Я лишь скривилась от тошноты, подкатившей к горлу, и повалилась боком на мягкую постель. Памятуя о том, что если подтянуть колени к груди, то тошнота уйдет, и я последовала совету, который сам собой всплыл в моей памяти. Поза эмбриона, как ни странно помогла мне. Уже через десять секунд я, дыша глубже и ровнее, очищая легкие от липкой паутины похмелья и тошноты.

После того, как я с удовольствием выпила две чашки ароматного травяного отвара, пахнущего смесью жаркой степи и сена, моя голова немного прояснилась. Но окончательно мне стало легче лишь только тогда, когда я лежала в ванной. Впервые за все время после пробуждения, я вновь почувствовала себя нормальным человеком. В теплой, пахнущей васильками и чередой, воде было настолько уютно и хорошо, что мне совершенно не хотелось выходить из нее, но Мила была вынуждена прервать мое наслаждение.

После водных процедур, взбодривших меня, Мила одела меня в легкое платье светло-лимонного оттенка. Я никогда не любила желтый цвет и всегда считала, что моя кожа благодаря ему казалась желтой и какой-то болезненной, но в этот раз я ошиблась. Именно этот оттенок лимонно-желтого мне был к лицу. Свободный кружевной ворот, тонкая талия, затянутая корсетом, длинная юбка, расшитая кружевами и украшенная драпировками. На талии был пояс, который завязывался сзади на пышный бант. Платье было просто ошеломительным. Когда я крутилась перед зеркалом, то с удовлетворением отметила про себя, тот факт, что лимонный цвет нисколько не делал мою кожу желтоватой, а вот мои светло-русые волосы стали невероятного золотистого оттенка. Внезапно в душе поселилось чувство безотчетного счастья. Я рассмеялась, захлопала в ладоши и радостно закружилась по комнате, вальсируя. Мила улыбнулась, но тут же ворчливо прибавила:

— Давайте я вас, барышня, еще причешу. Опосля танцевать будете. Вам к завтраку пора спускаться. Ваша маменька уж давно заждалась вас.

Как и вчера, завтрак подавали на террасе. Мадам Элен, облаченная в белое, без единого пятнышка, платье строго покроя, чопорно восседала за столом. В руке она держала дымящуюся чашечку кофе, а его неповторимый бодрящий аромат распространялся вокруг. Ветер отрывал пар от чашечки и уносил его ароматные обрывки в сторону гор. Я наблюдала, как очередным порывом, черная масляная поверхность кофе заволновалась и зарябила, выпуская в пространство сотни маленьких солнечных зайчиков. В этот самый момент я до конца осознала, чего мне так отчаянно не хватало все это время — кружки обжигающего черного кофе. Хотелось взять большую чашку с крепким горьким напитком, удобно устроиться на ступеньках, ведущих с веранды в сад, и наслаждаться каждой капелей горьковато-душистого напитка, дарящего бодрость и невероятный оптимизм. Хотелось просто сидеть на деревянных ступенях прогретых солнцем, нежится в его летних жарких лучах, не думать ни о чем, а просто жить этой минутой.