Вадик остался с нами. Мы и в кафе посидели, и погуляли, и телефонами обменялись. С тех пор подружились. Сначала я даже думала, что нравлюсь ему, но ошиблась. Точнее, я ему нравилась, но просто как человек, как друг. Оказалось, что и живем мы в одном районе, от моего до его дома вполне можно дойти пешком.

Мне нравилось иногда приходить к нему, я могла часами просиживать в его комнате, слушать его байки или просто наблюдать, как он работает. Если у него было настроение, конечно. А было оно у него не всегда. Он честно предупреждал меня: я не в настроении. И я не обижалась.

Мне очень хотелось, чтоб Вадик нарисовал меня. Но он никогда не предлагал ему позировать. И вот я дождалась и поэтому страшно гордилась собой. Быть музой художника — в этом что-то есть. Еще неизвестно, кем был бы Сальвадор Дали без своей Галлы!

Я размечталась. И забыла о неудобном стуле и напряженной спине.

Между тем Вадик закончил делать наброски.

— А ты молодец, — похвалил он. Я была счастлива!

В тот день мы договорились о времени следующего сеанса.

Я ждала с нетерпением, когда же Вадик приступит к настоящей работе.

После первого сеанса Вадик стал часто приглашать меня. И я бежала к нему, отбросив другие дела. Все, кроме Лехи, конечно.

И вот наконец он усадил меня спиной к зеркалу, установил подрамник с холстом и принялся за работу. Иногда он вступал со мной в беседу. Говорил, что так он помогает мне оживить лицо.

Однажды я спросила, что он думает об искусстве.

— Искусство? — Вадик наморщил лоб. — Да ничего я не думаю. И слово-то какое дебильное. Искусство — искус или искусственный? Ненастоящий, что ли? А может, греховный? Нет, не нравится!

Его рассуждения озадачили меня.

— А как же ты называешь то, чем занимаешься?

— То, чем я занимаюсь, — есть творческий процесс. — В его голосе появились менторские нотки. — Способность к творчеству — это то, чем бог наделил человека, когда сотворил его по образу и подобию своему. Так что человек, он как бы соучастник, со-творец.

— Ого! — восхитилась я. — Высоко метишь!

— А иначе нет смысла, — отозвался он.

— Ну да, может быть…

Теория Вадика радикально отличалась от Лехиной. А чего я ожидала?

Закончив работу, Вадик, как обычно, набрасывал на полотно тряпку и выпроваживал меня до следующего сеанса. Смотреть на неоконченную картину категорически запрещалось. Я изнывала от нетерпения, но помалкивала. Я же знаю, как трепетно относится Вадик к своей работе. Люди искусства — они особенные.

Как-то я спросила его о Жене.

— Жека? Да все нормально. Классный он парень, я тебе скажу.

— Он мне тоже понравился, — призналась я.

— У тебя же вроде есть кто-то?

— Ну да… Я не в том смысле, просто понравился. — Я поймала себя на мысли, как будто оправдывалась.

— Кстати, пока не забыл, у нас скоро выставка, придешь?

— Так ты к выставке портрет готовишь? — с замиранием сердца спросила я.

— Угу…

Конечно, я пришла на выставку. Вадик встретил меня у входа, проводил в зал. Там было довольно много народу. Как я догадалась, студенты и их друзья и родственники, ну и преподаватели, конечно.

Вадик нашел Женю и попросил его за мной присмотреть, а сам куда-то смылся. Я почему-то смутилась, не знала, куда деть руки. Женя, кажется, тоже чувствовал себя не совсем уверенно. Мы бродили по залу, рассматривая творческие работы, Женя рассказывал о художниках, я слушала. Потом вспомнила:

— Жень, где картины Вадика?

— Идем, — сказал он.

Портрет висел не совсем удачно, на него падала тень, и он казался темным, почти черным, наверное, поэтому я не нашла его сразу.

Он был похож! Удивительно, потрясающе, мне даже стало страшно. Вадику удалось все, он ухитрился перенести на холст то неуловимое нечто, что присуще только мне. Но! Глаза! Вроде бы мои, карие, но что-то в них настораживало. Я долго вглядывалась, не понимая. И вдруг вспомнила! Зеркало! Вадик, скотина, он! С портрета на меня смотрела я, но взглядом Вадика!

Женя молчал. Я тоже.

— Он хотел написать автопортрет, — наконец произнес Женя.

— У него получилось. — Я даже не знала, злиться мне или смеяться.

А Женя сказал:

— Ты очень красивая… — и вздохнул.

Я покосилась на него, он смотрел на портрет меня-Вадика. Может, мне показалось? Может, это все-таки мой взгляд?

— Ну как? — спросил подоспевший виновник моего переполоха.

— Ты кого рисовал, друг мой? — ехидно уточнила я.

— М-м-м, видишь ли, — заюлил Вадик, но я видела, как смеялись его глаза. — Это такой образ, м-м, художественный, да…

— Приколист, — чуть слышно произнес Женя.

— Да ладно вам! По-моему, здорово! — открыто потешался Вадик.

— Искусство во мне, или я в искусстве, кому как больше нравится, — ерничал Вадик. — Почему старику Леонардо можно было писать с себя свою Джоконду, а мне нет?

— Ну, если ты сравниваешь меня с Джокондой, то, пожалуй, мне это нравится, — сказала я, чтобы прекратить спор.

— О! Муза дает добро! — обрадовался Вадик. — Муза, айда в кафе, обмоем!

И мы пошли в кафе.

В тот день я впервые почувствовала себя самодостаточной и еще — свободной. Я давно так не веселилась. Я уговаривала Вадика подарить мне его произведение. Он сначала отказывался, а потом пообещал упомянуть меня в завещании.

— Прикинь, я помру, а ты продашь портрет раннего меня за бешеные бабки! Или нет! Не продавай! Оставь своим потомкам. Ведь произведения искусства растут в цене! Прикинь, лет через сто, а?

— Нет, все-таки объясни, зачем ты так сделал? Ведь мы с тобой ни капельки не похожи? — допытывалась я. — Вот с Женей мы действительно чем-то похожи, у него глаза карие и у меня. — Я взглянула на Женю, он почему-то покраснел. У меня екнуло сердце, его ресницы отбрасывали на щеки густую тень, тонкие черты лица, губы и легкий пушок над ними… Я разволновалась. О чем я думаю? Хорошо, что Леха не слышит моих мыслей. Совсем недавно я с ума сходила от ревности, а сама! Нет, нет, прочь мысли, прочь!

Надо веселиться и ни о чем не думать.

В тот вечер Женя с Вадиком проводили меня до дома. А ночью я увидела Женю во сне. Мы летали, взявшись за руки, над ослепительно-зеленым лугом, зелень, залитая солнцем. Так прекрасно!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: