Глава 3

14 октября 1811 года

Хёрдстоун, Нортумбрия

Заключительный удар, двадцатый, по подсчетам Яна, оказался самым ужасным. Он заметил разницу за миг до того, как его огрели розгами, по быстрому и громкому свисту. Розги обрушились чуть выше ягодиц, прямо на поясницу.

Ян не желал издавать ни звука, не желал проливать ни слезинки. Но все же от последнего мучительного удара он заворчал, а когда зажмурился крепче, из уголка левого глаза покатилась коварная слеза. Из носа бежали сопли, оттого что Ян сдерживал рыдания; он плотно поджал губы, боясь, что если откроет рот, то изольет горе и стыд, поселившиеся в душе.

— Надень бриджи и приведи себя в презентабельный вид, — отрезал отец. — Жду тебя в кабинете ровно через пять минут.

Отец покинул библиотеку, стуча ботинками по паркетному полу. Дверь отворилась и захлопнулась. Наконец-то Ян остался один.

Не спеша он оторвался от стола, трясущейся рукой коснулся поврежденной плоти, проведя кончиками пальцев по рубцам. Сильные ушибы уже саднили.

Ослабшими руками он кое-как натянул исподнее и бриджи, дрожавшими пальцами застегнул пуговицы, поморщившись при соприкосновении ткани с кожей. Обретя пристойный вид, он взял фрак, кой повесил на спинку стула до начала порки.

Застегивая фрак, он задумался, что сталось с Сидом. Его уже прогнали? Сия мысль пробудила чувство вины, несмотря на то что встретиться предложил Сид.

Дворецкий застал его со вторым лакеем — как можно быть таким олухом? Наверное, следовало порадоваться, что Проссер провел с Синклерами уже более тридцати лет и был чуть ли не фанатично им предан. Приведя шестнадцатилетнего Яна в отцовский кабинет и сбивчиво растолковав, что он видел, дворецкий успокоился, едва отец заявил, что волновать ее светлость сим недоразумением не стоит, что он разберется сам.

Ну хотя бы порка завершилась. Осталось выдержать лишь беседу, коя пугала еще пуще. В последнее время Ян нечасто виделся с отцом, а ежели все-таки виделся, находил его придирчивым и непредсказуемым. Хоть отец изредка и бывал ласковым, но чаще ярился, а порой показывал дурной нрав. Все зависело от того, сколько он успевал тяпнуть. Ян научился — да все научились — не попадаться ему на глаза. Сегодня, однако, он с треском провалился.

Ян плелся к отцовскому кабинету, сокрушаясь, что комната была столь близко, сокрушаясь, что нельзя оттянуть неизбежное. Вскорости он уже уперся взором в закрытую дверь. Собравшись с духом, он постучался.

— Входи.

Отец сидел за столом, на полированной ореховой столешнице лежали розги, словно они еще понадобятся. Яну сделалось худо.

Ян остановился подле стола и завел руки за спину. Сесть он не порывался, а отец не предлагал. Невзирая на дрожавшие ноги, Ян порадовался, ибо сидеть было бы чересчур больно.

Несколько минут отец сверлил его глазами.

Ян с отцом похожи как две капли воды: рослые и широкоплечие, с одинаковыми темно-каштановыми волосами и голубыми глазами. Шевелюра у отца ныне поседела, а некогда ярко-голубые глаза воспалились и слезились, оттого что он пил много бренди и мало спал.

Ныне глаза выражали невыносимую злость.

После того как Проссер их оставил, отец напрямик задал короткий вопрос:

— Скажи-ка мне: Проссер действительно видел то, что видел?

Яну даже в голову не взбрело, что можно солгать.

— Да.

Опосля ему велели забрать розги и ждать наказания в библиотеке.

Сейчас же сложилось впечатление, что отцу есть что добавить. Ян помалкивал, страшась того, что произойдет.

— Я неоднократно себя спрашивал: почему именно Том умер в тот день? — заговорил отец срывающимся от гнева голосом. — Раз уж я должен был потерять сына, почему его?

Ян печально воззрился на отца, засим потупился, раздосадованный и пристыженный, не в силах ответить на вопрос, кой он задавал себе сотню раз.

— Неужто я мало потерял? — продолжил отец, повысив голос. — Не стало моего любимого ребенка, а вдобавок ко всему еще и тебе непременно… надо меня осрамить?

Отец грохнул кулаком по столу, отчего розги и Ян подпрыгнули.

— Извините, — прошептал он.

— Он, видите ли, извиняется! — затряс головой отец. С минуту он хранил молчание, задумавшись, нахмурив лоб, крепко стиснув зубы. — Ты хоть понимаешь, чего от тебя ждет семья, Ян? — дернув кадыком, изрек он. — Чего я от тебя жду?

— Вы говорите об армии, сэр? — настороженно справился Ян.

— Нет. Естественно, я жду, что ты вступишь в армию, но вместе с тем я рассчитываю на определенную манеру держаться. Я хочу, чтобы ты вел себя безупречно. Я хочу, чтобы мы с матерью гордились твоим поведением.

Вероломный внутренний голосок напомнил, сколь часто вечно пьяный отец вел себя возмутительно, пренебрегая чувствами супруги, но Ян не проронил ни слова, ожидая, когда отец договорит.

Отец не сводил с Яна глаз. Нарочито медленно он продолжил:

— Давай-ка внесем полную ясность: если я когда-нибудь услышу, что ты снова очернил род Синклеров хотя бы намеком на подобное поведение, даже не сомневайся, что от тебя в ту же секунду отрекутся. Я не допущу, чтобы фамилию пятнали подобной мерзостью. Я не позволю тебе позорить мать и сестер такими сплетнями.

Ян сглотнул и кивнул. Казалось, из пересохшего горла не получится выдавить ни слова, тем не менее он все равно попытался:

— Клянусь, я никогда…

— Не оскорбляй меня клятвами, которые ты не сдержишь, — гаркнул отец. — Я не питаю иллюзий относительно тебя, мальчик мой. Содомит навсегда останется содомитом. Но либо ты научишься благоразумию, либо тебе не место в этой семье. Все уяснил?

Ян безрадостно кивнул, вновь потупившись.

— Слава богу, в плане наследников мы от тебя не зависим, — прибавил отец. — Может, Аласдер и недотепа, но он хотя бы в состоянии овладеть женой и зачать дитя.

В возрасте двадцати двух лет старший брат уже вступил в брак и имел сына, а скоро супруга родит второго.

— Надеюсь, армии удастся сделать из тебя мужчину, раз мне не удалось.

Ян уловил, что отец вынул пробку из графина, послышалось бульканье лившейся жидкости, но взора он не поднимал.

— Если мать осведомится, что стряслось, скажи, что это наше с тобой дело и все уже улажено. Не хочу, чтобы ты ее огорчал.

— Да, сэр, — молвил Ян, глядя в пол.

— Да бога ради, смотри на меня, когда я с тобой говорю!

Ян повиновался. Отец, по обыкновению, держал полупустой бокал. Лицо рассекали глубокие гневные морщины. С отвращением крякнув, он осушил бокал и дрожавшей рукой снова взял графин.

— Убирайся. Видеть тебя не могу.

Ян с удовольствием оставил его в компании бренди.

Настоящее

1824 год