— Два дня — и нет твердыни. То же самое и здесь будет: сначала бомбами засыплют, потом снарядами перепашут, а кто в живых останется — штыками добьют.

— Три года дрались, три года верили: о Граммос они себе голову разобьют, а в Бичи им будет могила. А что выходит?

В другое время Никос беспощадно пресек бы такие разговоры. Но на бойцов из Бичи страшно было смотреть: каждый второй был ранен, каждый третий обожжен напалмом… Черные от запекшейся крови повязки, лохмотья, прикипевшие к коже, остановившиеся взгляды… Усталость, обреченность, горечь… С таким грузом сражаться было трудно, почти невозможно…

Над Граммосом с воем проносились самолеты. Сбрасывали листовки с призывом сдаваться, сбрасывали кипы газет. «Кольцо», «котел», «мешок», «клещи», «ловушка» — такими терминами пестрели военные сводки. «Они от нас не уйдут! — вопили правые. — Всех переловим до единого! Албании им не видать как своих ушей! Посадим в клетки и провезем по улицам Афин!» На первых страницах — фотографии бравого генерала Ван Флита: Ван Флит в обнимку с маршалом Папагосом, Ван Флит, подбоченясь, смотрит в бинокль на передовые позиции партизан, Ван Флит, по-ковбойски прищурясь, следит за бреющим полетом тройки «спитфайров» на фоне окутанных дымом гор…

Узнав о продвижении правительственных войск вдоль албанской границы, командование ДАГ приняло решение вывести свои отряды из района Граммоса за пределы Греции.

Но маршалу Папагосу, который только недавно был назначен главнокомандующим, нужен был полный разгром ДАГ, полное ее уничтожение. Таким путем он хотел взять реванш за свое позорное поведение в 1940–1941 годах, когда солдаты отказывались выполнить его приказ об отступлении. Память об этом приказе была еще слишком свежа, и Папагос надеялся утопить ее в партизанской крови. Что же касается генерала Ван Флита, то его давно уже раздражало малое, как он считал, кровопролитие: он был прислан для тотального уничтожения ДАГ и не считал еще свою миссию законченной.

Уже в тюрьме, два с лишним года спустя, в случайно попавшей в руки газете Никос увидел перепечатанную из «Нью-Йорк таймс» фотографию, на которой Ван Флит, брезгливо улыбаясь, протягивает плитку шоколада сидящему у него на закорках корейскому малышу. Лицо у малыша растерянное, он смотрит не на шоколад и не в объектив, а куда-то в сторону, где ему что-то знаками пытаются объяснить. Подпись под снимком гласила: «Шоколадный солдат. Командующий 8-й армии США генерал Ван Флит посетил сиротский приют в Сеуле».

Тогда, в 1949 году, генерал Ван Флит не пытался еще выдать себя за «шоколадного солдата». Засучив рукава, он уверенно набрасывал на карте Греции пути вероятного отступления ДАГ, а в перерывах между этими делами, как опытный коммивояжер, рекламировал достоинства «огненного желе» — напалма, тогда еще считавшегося новинкой в военном деле. Но бравому стратегу пришлось пережить сильное потрясение: в разгар разработки плана «охвата и уничтожения» он получил известие о том, что зажатая в горах Граммоса партизанская армия совершила мощный бросок на юг, и крупные соединения ДАГ, почти не встречая сопротивления, вышли на равнины Фессалии. Сосредоточив основные силы у албанской границы, переведя туда большую часть техники, Ван Флит оголил южный фланг, и именно там монархо-фашисты в панике бежали, спасаясь от стремительно продвигавшихся к югу партизанских частей. Наступление вырвавшегося из кольца соединения шло такими темпами, что, по словам очевидцев, партизаны намеревались не иначе как с марша ворваться в Афины.

Увы, донесения эти были далеки от реальности. Ударная группировка ДАГ насчитывала немногим больше двухсот пятидесяти бойцов, и цель у нее была строго ограниченная: заставить монархо-фашистов разжать кольцо и дать возможность командованию ДАГ вывести основные силы за пределы Греции.

В ночь перед выступлением Никос, назначенный комиссаром ударного отряда, собрал командиров рот и сказал им следующее:

— Я думаю, не нужно объяснять вам, товарищи, насколько тяжела наша задача. Всего лишь год назад, под Голио-Камеником, нам было трудно, но мы верили в победу. Тогда я мог остановить измученного бойца и сказать ему: «Ты голоден — думай о том, скольким людям принесет хлеб твоя победа; ты устал — думай о том, скольким людям принесет мир и отдых твоя победа». Сейчас на такие слова у меня уже нет права. Единственное, что я могу сказать каждому из вас: «Ты погибаешь — думай о том, скольким людям спасет жизнь твоя гибель». Мы будем наступать там, где враг нас не ждет, мы будем штурмом брать селения, мы будем пользоваться замешательством врага и продвигаться на юг, насколько хватит сил, но каждый из нас должен помнить: днем раньше или днем позже монархо-фашисты разгадают наш замысел, поймут, что нас мало, и обрушат на нас удар, который будет смертельным. Единственная наша цель — как можно дольше не дать им понять, что нас немного, что наступает не вся Демократическая армия. Поэтому каждый из нас должен драться за десятерых, при этом отчетливо понимая, что впереди не будет победы. И отступления я вам не обещаю: враг будет слишком озлоблен, чтобы дать нам возможность отступить. Но мы — не смертники: пусть тот из бойцов, который произнесет слово «смертник», будет немедленно вычеркнут из наших рядов. Наши жизни еще пригодятся родине, но сохранить их — уже сверхзадача. Задача же у нас одна: как можно дольше держать врага в убеждении, что нас десять тысяч. Одной лишь храбрости, пусть даже сверхчеловеческой, для этого мало: здесь будут нужны и хладнокровие, и трезвый расчет. Как поступили те триста воинов царя Леонида, о которых все вы, конечно, напомните сегодня своим бойцам[9]. У них хватило трезвости правильно выбрать позицию, хотя не менее почетно было бы погибнуть не в ущелье, а на равнине, в открытом бою…

Жертвенность чужда была Никосу. Этот род героизма он органически не принимал. Поэтика красивой смерти, невесты-смерти, к свиданию с которой готовятся загодя, истово, была ему чужда. В одном из подразделений ударной группировки, проходя перед строем, Никос обратил внимание на то, что все бойцы стоят в лихо сдвинутых набок пилотках, в петлицах френчей у многих торчат цветы.

— На свадьбу собрались? — спросил Никос командира.

— Так точно! — ответил тот, широко улыбаясь. — Женихи!

— Так, так, — сказал Никос насмешливо. — А может, и в дула винтовок вставим цветочки? И в зубы возьмем по цветку, а? Кутить так кутить!

— Люди идут на смерть, как на праздник, товарищ дивизионный комиссар! — обиделся командир.

— На праздник? — переспросил Никос. — Красивой смерти искать? Да этак мы у первой же деревни поляжем!

Цветы моментально исчезли.

— Вот так-то лучше, товарищи женихи! — засмеялся Никос. — Вы думаете, без украшений невеста на вас не польстится. Да она за вами три года уже по пятам ходит, вздыхает. На что она вам сдалась, длиннозубая? Или красивых девушек на свете мало?

Бойцы оживились.

— Много, товарищ комиссар! — сказал кто-то в строю. — Ох, много!

— Вот пусть они для нас и принаряжаются, — ответил Никос. — А мы для них и так хороши.

Ударный отряд дошел почти до Эвритании и там, в Западной Фессалии, был наконец окружен в низинном болотистом районе. Рассчитывая, что в кольцо взято крупное соединение ДАГ, Ван Флит и Папагос стянули к Эвритании значительные силы, в том числе танки, которые на данной местности были совершенно беспомощны. Авиация «обработала» этот район фугасными бомбами и напалмом. Затем пехотинцы принялись прочесывать вдоль и поперек сырую изрытую воронками местность. Но отряд как сквозь землю провалился: даже трупов не осталось. Несколько дней продолжались поиски, затем монархо-фашистское командование вынуждено было признать себя одураченным и объявило, что небольшая группа «смертников» погибла вся — до последнего человека. Взбешенный Ван Флит отдал приказ продолжать преследование основных частей ДАГ у границы. Но к этому времени партизанская армия с тяжелыми арьергардными боями уже отошла на территорию стран народной демократии.